Mikhail Ilchenko

Dealing with the socialist urban legacy proved to become one of main challenges for the cities of Eastern Europe in the last decades. The fall of socialism found most of the socialist urban areas either as "rejected" heritage or as a sort of "devastated" spaces which had lost their functional meaning, symbolic significance, and any clear narratives. In such conditions, it is particularly important to watch out for those processes, which enable socialist urban legacy to acquire new languages and symbols in order to be included into the current social dynamics. This article explores the potential of the world modernist heritage discourse in giving a new approach to interpreting urban legacy of socialist era. Over the past decade, the sharp increase in the activities around rethinking and revitalization of modernist heritage turned into a global trend. For Eastern Europe modernist legacy appeared to become a certain lens, through which it is possible to explore various visions of the Eastern European urban past within different contexts. The article seeks to reveal how the global discourse of modernist heritage influences current perceptions and attitudes towards the socialist urban legacy in the Eastern European countries, and aims to find out to what extent it facilitates integration of this legacy into changing symbolic contexts.

Не будет преувеличением сказать, что основной вопрос, связанный с изучением архитектуры советского авангарда сегодня, – это сам факт резко возросшего к ней интереса. Авангардным сооружениям посвящаются многочисленные книги, альбомы и путеводители, о них снимаются фильмы, судьба этих построек становится предметом обсуждения на множестве конференций, «круглых столов» и общественных слушаний. Еще десять-пятнадцать лет назад интерес к авангарду был по большей части уделом узкого круга специалистов – архитекторов, градостроителей, искусствоведов. Конечно, и тогда многие издания ставили своей целью привлечь к памятникам авангарда внимание широкой общественности, а отдельные группы энтузиастов исследовали заброшенные пространства и районы старой советской застройки в самых различных уголках страны. Однако все эти инициативы, как правило, имели локальный характер и лишь изредка получали общественный резонанс. Сегодня дискуссии вокруг авангарда стали частью публичной риторики, а посвященные ему проекты почти гарантированно привлекают внимание достаточно широкой аудитории. Самое простое и, казалось бы, лежащее на поверхности объяснение такой ситуации – интеллектуальная мода и исследовательский тренд. Ведь в сущности любой исторический и культурный феномен по мере возникновения соответствующей исторической дистанции рано или поздно становится предметом особого интереса, открываясь с новой стороны для одних и переосмысливаясь другими. Но, во-первых, возникновение любой моды всегда чем-то обусловлено. А во-вторых, мода скоротечна. Она неизменно предполагает резкий и, как правило, не слишком продолжительный всплеск внимания и его столь же резкое угасание. Интерес к ранней советской архитектуре не просто наблюдается длительный период – он получает регулярную подпитку, стимулируя появление новых ракурсов и способов рассмотрения. Область изучения архитектурного авангарда постоянно расширяется, и есть ощущение, что потенциал этого роста далеко не исчерпан. Понять причины такого интереса к авангардной архитектуре – значит понять те смыслы и значения, которыми она оказалась наполнена. Ведь очевидно, что постройки авангарда в советский период, в начале 1990-х и сегодня – это совершенно разные здания не только с точки зрения их физического состояния, но прежде всего с точки зрения окружающего их смыслового контекста. Архитектура авангарда отчетливо демонстрирует тот случай, когда способ разговора об архитектуре оказывается не менее важен, чем механизм ее физического сохранения. Новые языки описания сооружений авангарда обнаруживают не просто новые механизмы его символической репрезентации, но в сущности заново открывают эту архитектуру для широкой аудитории. В этой связи крайне важно понять, какие формы разговора об авангардной архитектуре сложились сегодня в публичной риторике, насколько они устойчивы и в каких контекстах

The article analyses a large-scale urban planning experiment held in the Soviet Union in the 1920s–1930s: the construction of the Uralmash socialist city. It is shown that this avant-garde project, considered a symbol of the era, was determined by multiple factors and thus represented complex social dynamics. The author argues that the analysis of these dynamics requires new theoretical instruments,
since those extant largely utilise simplified schemes and explanations.
This has meant that the study of Soviet urban planning is usually focused on the search for a certain fundamental principle which can explain all tendencies,challenges, and controversies. Such a principle can be either a subject (e.g. the ‘authority’ or ‘architect-creator’) or a certain universal phenomenon (‘idea’, ‘style’, ‘technological progress’). Each of these categories provides a specific framework which allows the scholar to build an integral picture of the development of Soviet urban planning and give an explanation for architectural fashions. However, such
a view on Soviet architecture is usually narrow and one-dimensional. Moreover, as the case of Uralmash shows, the meaning of these categories is sometimes highly ambiguous. For instance, the notion of ‘power’ does not always mean the existence of a gradually realised strategy or a clear system of regulation. In many cases, the ‘strategy’ was in fact based on a set of situational decisions; furthermore,
certain processes remained beyond any control. Thus considered, if
changes in architectural style had a crucial role for the overall development of Soviet architecture in the 1930s, then it meant nothing more for the architects involved than a simple change in the ‘rules of the game’: it thus had little impact on real building practices. For that reason, a comprehensive analysis of Soviet urban planning requires a critical review of these categories of analysis and the development of a new way to implement them into research.

The article examines ideological and institutional role of the “greening” policy in the Soviet urban planning practice of 1920-1930s. Relying on the example of the socialist city of Uralmash in Yekaterinburg (Sverdlovsk) the author traces how the idea of the “green city” affected the development of the urban settlement in terms of its functional mechanism and symbolic transformation. By analyzing the logic of the Uralmash “green” policy and its main narratives he argues that successful improvement of the post-Soviet green zones depends not so much on the new urban city-planning initiatives as on the new symbols and meanings that could give a clear vision of these spaces in the current social and cultural context.