monograph

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ТОМСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ» Н.А. Лукьянова От знака к семиотическим конструктам коммуникативного пространства Монография Издательство Томского политехнического университета 2010 1 Издается в рамках выполнения исследований по федеральной целевой программе «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. УДК 101.1:316.773.2 ББК Ю225 Л84 Л84 Лукьянова Н.А. От знака к семиотическим конструктам коммуникативного пространства: монография / Н.А. Лукьянова; Национальный исследовательский Томский политехнический университет. – Томск: Издво Томского политехнического университета, 2010. – 245 с. ISBN 978-5-98298-723-5 В монографии раскрывается потенциал анализа коммуникативных и семиотических процессов в их взаимосвязанности и взаимообусловленности, что в свою очередь, способствует обобщению результатов философских исследований в отношении семиотических и коммуникативных процессов, происходящих в культуре. Представлена авторская концепция коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений. В рамках данной концепции выявляются три базисных семиотических конструкта коммуникативного пространства как познавательных взаимосвязанных понятия, являющихся инструментами научного анализа процессов трансформации культуры. Предназначена для философов, культурологов, социологов, всех интересующихся проблемами философии знака и теории коммуникации. УДК 101.1:316.773.2 ББК Ю225 Рецензенты Доктор философских наук, профессор РГГУ С.В. Клягин Доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, РХТУ им. Д.И.Менделеева В.И. Метлов © ГОУ ВПО «НИ ТПУ», 2010 © Лукьянова Н.А., 2010 © Оформление. Издательство Томского политехнического университета, 2010 ISBN 978-5-98298-723-5 2 Научное издание ЛУКЬЯНОВА Наталия Александровна ОТ ЗНАКА К СЕМИОТИЧЕСКИМ КОНСТРУКТАМ КОММУНИКАТИВНОГО ПРОСТРАНСТВА Монография Научный редактор: доктор философских наук, профессор Г.И. Петрова Компьютерная верстка А.И.Сидоренко Дизайн обложки А.И.Сидоренко Подписано к печати 00.00.2010. Формат 60х84/16. Бумага «Снегурочка». Печать XEROX. Усл.печ.л. 14,25. Уч.-изд.л. 12,89. Заказ 1668-10. Тираж 500 экз. Национальный исследовательский Томский политехнический университет Система менеджмента качества Томского политехнического университета сертифицирована NATIONAL QUALITY ASSURANCE по стандарту ISO 9001:2008 . 634050, г. Томск, пр. Ленина, 30 Тел./факс: 8(3822)56-35-35, www.tpu.ru 3 СОДЕРЖАНИЕ Предисловие Введение Глава 1 Методологические основания коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений 1.1 Динамика знака в коммуникативно-ориентированной теории Ч.С. Пирса 1.2 Концепции Ч.С. Пирса и Ф.де Соссюра: сравнителный анализ способа существования знака в коммуникациях 1.3 Взаимодополнительность семиотических подходов при построении моделей коммуникации в концепции У. Эко Глава 2 Структура и закономерности коммуникативно-семиотических процессов в социокультурной системе 2.1 Структурная схема коммуникативно-семиотических процессов 2.2 Закономерности процессов знаковой динамики в коммуникациях 2.3 Деформирующее воздействие новых коммуникационных технологий на процессы знаковой динамики Глава 3 Место человека в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций 3.1 Место человека в динамическом процессе интерпретации знака: исследования Ч.С.Пирса и У.Эко 3.2 Степень участия человека в создании интерпретант в коммуникациях 3.3 Коммуникативные стратегии конструирования финальной интерпретанты Глава 4 Роль коммуникативного события в социокультурных коммуникациях 4.1 Иерархия семиотических элементов в социокультурных коммуникация 4.2 Принципы формирования и функционирования коммуникативного события 4.3 Коммуникативное событие как объект управления в социокультурных коммуникациях Глава 5 Механизмы управления процессами знаковой динамики в социокультурных коммуникациях 5.1 Взаимозависимость процессов знаковой динамики и процессов управления 5.2 Типы механизмов управления процессами знаковой динамики 5.3 Границы этической ответственности в управлении процессами знаковой динамики Заключение Именной указатель 4 ПРЕДИСЛОВИЕ Эта книга о знаке, но речь идет не о знаке вообще или о семиотике как науке о знаках и знаковых системах. Монография посвящена проблеме, стоящей перед современными исследователями в познании феноменов коммуникации и создаваемых ими гипертекстовых, симулятивных знаково-символических областей реальности. Поскольку, семиотическая действительность, по словам Г.С.Кнабе, есть путь к познанию объективного мира, но познания пережитого и окрашенного1. Знак, в представленном исследовании, есть постоянное движение: от состояния вещей к состоянию души. Однако лежащий в основе знака пережитой опыт всегда преломлен через призму коммуникаций. Коммуникативные пространства и миры, прежде всего, обнаруживают себя в культурном диалоге, интенсивном взаимодействии и взаимовлиянии знаковосимволических систем, поскольку знак не возникает вне коммуникации, но и коммуникации невозможны без знака. По этой причине представляется важным рассмотреть принципы интеграции коммуникативных процессов и культуры как мегатекста, знаково-символической системы социума. Суть решаемой проблемы в том, что коммуникативные и семиотические процессы противопоставлены друг другу в исследованиях социокультурных систем. Это порождает парадоксальность философской рефлексии относительно тенденций трансформации культуры. Парадоксальность в оценке современной социокультурной ситуации заключается в том, что «критика частных культурных состояний превращается в тотальную критику культуры» (В.Н. Порус), что фундирует проблему пессимистичности прогнозов относительно будущего. Такая позиция находит отражение в тематике философских исследований, посвященных «кризису смыслов», «кризису общества», «кризису культуры» и пр., что обуславливает проблему настоящего исследования, определяемую через фиксацию противоречия, существующего в философской рефлексии относительно тенденций социокультурных изменений. Кроме того, противоречивость в понимании природы, причин и механизмов социокультурных изменений в современных исследованиях видится в том, что, с одной стороны, трансформации культуры связывают с влиянием новых технических средств связи (современные коммуникационные технологии), с другой стороны, анализу подвергается традиционная коммуникативная деятельность. Одновременно «тотальная знаковость» современных коммуникаций называется в качестве той причины, которая делает современную реальность «эпохой неизвлеченного смысла» (Ф.И. Гиренок). В первой главе устанавливаются методологические принципы, релевантные исследованию процессов социокультурных изменений в их коммуникативносемиотическом контексте (триадичная структура знака, обуславливающая природу его изменчивости в коммуникациях, статичный способ существования знака в коммуникациях, специфика статичного и динамичного способов существования знака в коммуникациях в их взаимосвязанности). На этом основании предложены методологические основания коммуникативно-семиотического моделирования. 1 Кнабе Г.С. Семиотика культуры. М., 2005 С. 42. 5 Научная позиция автора заключается в актуализации в современном научном дискурсе идей эволюционной метафизики Ч.С. Пирса во взаимосвязи с его семиотической концепцией. Во второй главе, на основе концептуальных выводов постнеклассической методологии и идей Ч.С.Пирса, решалась задача выяснения структуры и закономерностей протекания коммуникативно-семиотических процессов в социокультурной системе. Сделан вывод, что структура коммуникативносемиотических процессов представляет собой совокупность взаимодействий между ключевыми элементами в процессах информации, коммуникации и семиозиса. Доказывается, что своеобразной «нервной системой» коммуникативного пространства являются процессы знаковой динамики, обеспечивающие собой социокультурные коммуникации. Механизмы данных процессов представлены в трех этапах, выявленных автором при обращении к теории исследования как сомнения-веры и эвристической максимы прояснения значения, сформулированных Ч.С. Пирсом. В третьей главе, на основе выявленных механизмов знаковой динамики, обозначено место человека в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций. Утверждается, что в основе конструирования социокультурной действительности, лежит способность человека к символизации. Соответственно применение символизму в процессах коммуникации находит человек, участвующий в процессах динамической интерпретации знака в качестве Homo significans. Предлагается интерпретация процесса конструирования финальной интерпретанты (в трактовке Ч.С. Пирса) на основе принципов философии символизма, определенных в исследованиях А.Н. Уайтхеда и С. Лангер, отражающую направленность символического осмысления действительности. В четвертой главе раскрывается роль коммуникативного события в социокультурных коммуникациях. Исследование структуры и закономерностей коммуникативно-семиотических процессов потребовало анализа семиотической системной иерархии культуры. Предлагается авторское видение иерархии семиотических элементов культуры. Применение ключевых положений постнеклассической методологии позволило раскрыть принципы формирования и функционирования коммуникативного события как ключевого семиотического элемента культуры. В результате сделан вывод, что роль коммуникативного события в том, что оно является «триггерной точкой», воздействие на которую может изменить темп и направленность процессов социокультурных изменений, а при наличии фактора когерентности трансформировать сценарий развития культуры. В пятой главе обосновано положение о том, что человек в качестве Homo significans может оказывать воздействие на процесс ознáчивания коммуникативного события посредством выбора коммуникативной стратегии «дискурсивного символизма» или «презентативного символизма», тем самым управлять процессами знаковой динамики, играя роли Человека управляющего и/или Человека управляемого, что позволяет найти ответ на вопрос, почему символические системы культуры могут быть как средством творческого развития человека, так и способом манипулирования сознанием. 6 Основной исследовательской категорией представленной работы являются семиотические конструкты: процессы знаковой динамики, Homo significans, коммуникативное событие. Они возникают в субъективном человеческом сознании, им определяются, и впоследствии начинают жить своей жизнью, изменяются и исчезают, а потом вновь появляются в новых социокультурных условиях. Объяснить устойчивость данных процессов и описать на этом основании социокультурные изменения – так можно назвать исследовательскую стратегию данной работы. Поскольку культуротворческая активность человека есть специальный и важнейший вид знаковой деятельности. В силу этого, для изучения современных коммуникативных процессов, в которых знаковая составляющая играет ключевую роль, необходимо обратиться к инструментарию семиотики, применимому к описанию и анализу актуальных проблем функционирования общества и культуры. 7 ВВЕДЕНИЕ Современное общество отличает крайняя сложность и напряжённость культурных отношений. На наших глазах происходят изменения, обусловленные, в том числе, возрастанием роли знаковых структур в коммуникативных взаимодействиях. По сути, скорость коммуникации, зависимость знака от темпа передачи информации, делают семиотическое пространство плоским. Спецификой социокультурной ситуации становится присвоение новым коммуникационным технологиям семиотической функции конструирования реальности. Речь идет о том, что мобильная связь, Интернет, телевидение и пр. назначаются «ответственными» за создание множества новых семиотических образований, существующих в виде знаков и знаковых систем. В такой постановке проблемы коммуникация приобретает иной статус. Из обыкновенного средства связи она трансформировалась в способ и цель существования человека в культуре, что задает новую направленность социокультурных изменений. Учитывая сказанное, определим, что актуальность представленного исследования обуславливается: − ситуацией, когда вариативность и многообразие коммуникационных связей сосуществует одновременно с коммуникативным «одиночеством», что порождает острые социокультурные противоречия, обнаружение и разрешение которых является важной частью изучения коммуникативных явлений; − нарастающим противоречием в познавательной ситуации, в которой глобальные коммуникационные технологии наряду со многими позитивными факторами признаются источником трансформаций социокультурной действительности; − парадоксальностью в оценке причин социокультурных деформаций, являющей себя в философской литературе «мерцаниями» и «мельканиями» знака, «разрывами», «маргинальностями», «переломами» в глобальности коммуникаций, что требует философского осмысления, при этом в классической философии нет способов постижения происходящих изменений, поскольку в них аккумулирован опыт локальных культур; − значимостью разработки таких моделей социокультурных изменений, которые бы учитывали интенсивность и динамику взаимодействия коммуникативных и семиотических процессов в современной культуре; − неоднозначностью понимания роли знака в коммуникативных процессах культуры и отсутствием методологически корректных подходов к исследованию семиотических процессов, оказывающих влияние на формирование наших представлений о мире. Таким образом, взаимосвязь нового образа общества как «всеобъемлющей системы всех коммуникаций» (Н. Луман) и тотальной знаковости становится очевидной. Долгое время знак служил психологической защитой против реальности, он делал жизнь более «понятной», а, следовательно, более предсказуемой и комфортабельной. Сегодня адаптивная функция знака деформирована новыми коммуникационными технологиями. В современных 8 коммуникациях знак становится уязвимым из-за преобладания в его природе искусственности и конструктивизма, что задает иные требования для понимания механизмов трансформации культуры. В таком контексте исследование приобретает междисциплинарный характер. В нем использованы результаты, полученные в семиотике, истории и теории культуры, социологии, политологии и других дисциплинах. Данные результаты рассматриваются как необходимые элементы философского анализа, а не только как эмпирические факты. Подчеркнем, что само отношение к знаку и знаковости составляет одну из типологических характеристик культуры (Ю.М. Лотман). В силу этого, гипотезой данного исследования является утверждение, что действительной причиной социокультурных изменений является не обессмысливание конкретного знака и деформация его адаптивной функции, а нарушение гармоничного функционирования процессов знаковой динамики, являющихся своеобразной «нервной системой» социокультурных коммуникаций. Такие процессы рассматриваются как базовый механизм социокультурной динамики, обеспечивающие саму возможность формирования социокультурных связей, управления совместной деятельностью людей и трансляции социального опыта. При таком подходе исследование разнообразных феноменов культуры получает новые перспективы. Концептуальные положения о категории объекта как процессе, конституированные В.С. Степиным в постнеклассической научной картине мира, позволили осуществить моделирование социокультурных изменений как процессов, воспроизводящих некоторые устойчивые состояния и изменчивых в ряде других характеристик. Моделирование рассматривается в работе как методология познания и понимания культуры (М.Н. Кокаревич) посредством выделения базисных конструктов, позволяющих сформулировать представление о закономерностях социокультурной динамики. Моделирование изменений в исследовании определяется как способ привлечения существующих или специально сконструированных материальных или идеальных моделей, отображающих концептуальные особенности понятия «изменение», сущностными характеристиками которого становятся целостность и направленность процессов. В постнеклассической картине мира важнейшими характеристиками являются сложность, становление, темпоральность, целостность и событийность, что дало возможность актуализировать и ввести в современный научный дискурс идеи эволюционной метафизики Ч.С. Пирса во взаимосвязи с его семиотической концепцией, провозглашающей единство двух тенденций. Непрерывности, структурированности, обретения законов и нарушающего этот порядок случая, что позволило конституировать основную методологическую установку всего исследования. Автор исследования стремилась придать философским идеям Ч.С. Пирса прикладной характер, привлекая его методологические установки для разрешения проблем социокультурного познания. Взгляд на культуру с позиций Ч.С. Пирса, представляется сегодня особенно актуальным. Если на Западе теорию Ч.С. Пирса давно применяют и развивают его методологию, то в отечественной 9 философской традиции значение данного направления семиотики до сих пор не оценено. Разрабатываемая проблематика потребовала использования междисциплинарного подхода и привлечения работ, связанных с построением моделей коммуникации и исследованиями культуры как системы знаков (Р. Якобсон, Ю.М. Лотман, У. Эко), пониманием роли символов как интеллектуальных конструкций в связи со всей системой человеческого мышления и деятельности (А.Н. Уайтхед, Э. Кассирер, С. Лангер). В представленной работе разрабатывается междисциплинарная, исследовательская концепция коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений, раскрывающая взаимообусловленность базовых семиотических конструктов коммуникативного пространства, что открывает новые перспективы для исследования механизмов возникновения многообразных социокультурных изменений и позволяет предложить возможные способы сохранения идентичности человека в процессах трансформации культуры. Такое видение позволяет определить принципы коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений в целом и построить концептуальную модель знаковой динамики социокультурных коммуникаций в частности, что дает возможность осмысления причин социокультурных трансформаций, вызываемых внедрением новых коммуникационных технологий. Проведенное исследование позволяет найти способы моделирования процессов, происходящих в такой сложной самоорганизующейся системе, какой является современная культура, что раскрывает потенциалы управления подобного рода системами и может служить концептуальным основанием для междисциплинарного анализа коммуникативной реальности рассматриваемой во взаимосвязи с семиотической реальностью. Эвристичность предлагаемой модели знаковой динамики заключается в том, что полученные новые знания открывают потенциалы сопротивления манипуляционным воздействиям глобального коммуникационного пространства. 10 ГЛАВА 1 МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ КОММУНИКАТИВНОСЕМИОТИЧЕСКОГО МОДЕЛИРОВАНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ Любое исследование, посвященное семиотическим аспектам культуры, традиционно начинается с определения понятия «знак». Мы не будем отступать от этих традиций. Однако автор не ставит задачей настоящей главы выбор определения знака, релевантного целям данного исследования. Различие в понимании знака у основоположников двух семиотических направлений Ч.С. Пирса и Ф. де Соссюра является темой многих научных работ. Отметим лишь, что, с нашей точки зрения, проведение сравнительного анализа двух концепций не является корректным, поскольку перед указанными исследователями стояли разные цели. Пирс рассматривал знак в его динамике, как триадическое отношение, порождающее динамический процесс интерпретаций. Для ученого знак был важным средством нашего процесса познания. Соссюр же понимал знак как достаточно абстрактный статичный элемент системы. В его теории акцент сделан на реляционной сущности языка и на такой характеристике знака как его функция. В силу вышесказанного мы не будем идти по пути сравнительного анализа ключевых семиотических концепций. Автор согласна с высказыванием мнением американского философа и историка Джона Фиске о том, что семиотику можно позиционировать как теоретический подход к исследованию процессов коммуникации. Поэтому в данной главе представляется важным не столько рассмотреть само понятие «знак» как материальный объект или минимальный носитель языковой информации, сколько определить релевантную методологическую базу коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений. 1.1 Динамика знака в коммуникативно-ориентированной теории Ч.С. Пирса Для западной научной мысли конца XIX века (особенно это было заметно в американской философии) все большей ценностью становился жизненный и практический успех человека. Именно введение концепта «человек» в философию прагматизма положило начало переосмыслению места человека в мире. Прагматизм отличается многообразием вариантов, объединенных приверженностью эмпиризму и опыту, толкуемому прежде всего не в плане созерцательного теоретического отношения к миру, а в контексте активной деятельности человека. Данное направление открывает широкое поле возможностей, при этом человек теперь мог не просто самостоятельно выбирать цели и способы их достижения, но и отвечать за последствия своего выбора. В начале XX века прагматизм приобретает широкое влияние в области философии. В этот период Ч.С. Пирс, У. Джеймс, О.У. Холмс (в рамках работы 11 Метафизического клуба в 1872 г.) сформировали ядро сходных философских тем, получившее впоследствии название «прагматизм». Прагматизм был мозаичен с самого начала. Идеи наиболее выдающихся ученых этого направления (Пирс, Джеймс и Дьюи) почти не пересекались в основной массе работ. Значение ключевых идей прагматизма для целей данного исследования заключается в тезисе, с которым, в сущности, согласны все прагматисты. Природа – «это “поток”, который не является “хаосом”, но представляет собой пространство изменяющихся процессов, позволяющее обнаружить достаточно регулярные структуры, ни одна из которых не является безусловно инвариантной и не исключает возможности перемены»1. В многообразии направления прагматизма фигура Ч.С. Пирса (1839–1914) занимает особое место. Он в большей степени остается в рамках кантианской и посткантианской традиции. При этом ученый считал, что его теория более идеалистическая по духу. В попытке отделить свои исследования от популярных работ Джеймса он «придумал» термин «прагматицизм» (pragmaticism), чтобы подчеркнуть их отличие от «прагматизма» (pragmatism) Джеймса. В то же время его взгляды были крайне противоречивы, поскольку, с одной стороны, идеалы религии все еще оказывали на них существенное влияние, а с другой стороны, Пирс отталкивался от понятия опыта человека, именно человек становился для него центром познания мира. Наиболее важный вклад Пирса в философское наследие – это его нормативное описание объективного исследования, учение о категориях и теория знаков. Он рассматривал науку как «нечто живое», подчеркивая, что научный метод есть оптимальный способ устранения сомнений. Его идеи, по словам И. Пригожина, предстают в ином свете: как пионерский шаг к пониманию плюрализма, таящегося в физических законах 2. Среди последователей Пирса называют Д. Ройса, К.И. Льюиса, Дж.Г. Мида и др. Безусловно, обращение только к философии Пирса, видится по меньшей мере односторонним, поскольку «после» Пирса было сделано достаточно много, в том числе и в сфере изучения знаков. Однако нельзя не признать, и это подчеркивается в работах современных исследователей наследия Пирса, что он был философским гением, владевшим материалами логики, математики, науки и философии. Так, в письме своему другу, и издателю трудов Ч.С. Пирса Ч. Хартсхорну (1936) А.Н. Уайтхед сравнивает Пирса с Аристотелем (а Джеймса – с Платоном). Только через 20 лет после смерти Пирса руководство Harvard Philosophy Department (Факультет философии университета Гарварда) дало указание систематизировать множество его статей в единую коллекцию, чтобы можно было начать изучение его наследия ∗. С этого небольшого события приходит осознание глубины творчества Пирса. Подчеркнем, что потрясающее многообразие тем, интересовавших его, само по себе представляет ценность для ученого. Доказательством тому служит международное 1 Марголис Д. Первые прагматисты // Американская философия. Введение М., 2008 С. 87. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. М., 1986. С. 252.  Благодаря усилиям двух молодых философов,: Ч. Хартсхорна (Charles Hartshorne) и П. Вейса (Paul Weiss), были опубликованы первые шесть томов трудов Пирса в период с 1931 по 1935 гг. В 1958 г. данная серия была доведена до завершения публикацией седьмого и восьмого томов под редакцией Артура Беркса (Arthur W.Burks). 2 12 сообщество научных исследователей, интересующихся этим американским философом∗. Без сомнения, Пирс был наиболее ярким исследователем конца XIX-начала XX вв. Он активно интересовался проблемами естественных наук, что, безусловно, стало основой его нетривиальных исследований. Его работы по логике и математике имели огромное значение для формирования основ математической логики. Например, именно Пирс доказал, что любое множество отношений может рассматриваться через комплекс триадических отношений. Весомым вкладом Пирса стал также выделенный им третий аспект логики абдукция как вид умозаключений, который лежит в основе распознавания объектов. К. Поппер назвал Ч.С. Пирса «одним из величайших философов всех времен», поскольку именно его послужили основанием для последующих поисков метафизической универсальности и положили начало исследованию знака в его динамическом аспекте. Различные ветви исследований Пирса классифицируются в соответствии с тремя наиболее широкими областями теоретического познания. Пирс «помещал философию между математикой, к которой он относил наиболее абстрактные виды теоретического исследования, и менее абстрактными сферами познания (например, физикой, химией, биологией и психологией) 1. Целью процесса познания для Пирса стало устранение сомнения в том или ином положении вещей с целью достижения уверенности, выражающей себя в определенных правилах действий с вещью. Уникальную роль знаковых систем Пирс видел в том, что абстрактная основа знака и есть необходимое условие существования логики и мышления в процессе познания. Одним из первых он описал функцию знака как посредника в познавательном процессе, подчеркнув, что процесс познания обусловлен нашими интересами. В этом специфика познания человеком мира. Исследователь обращался не к собственно знаку, а к динамике знака, в которую человек включен в качестве неотъемлемого элемента. Именно знак стал краеугольным камнем всех работ Пирса. Для целей нашего исследования важнее всего изыскания Пирса в области семиотики, которые неотделимы от его философских взглядов. Различные версии философии Пирса находят отражение в семиотической интерпретации трансцендентальной философии И. Канта (К.-О. Апель); в интерпретации текстов культуры и в теории коммуникации (У. Эко); в современной лингвистике (Р. Якобсон, Ч. Моррис, М. Шапиро). Поэтому, «протягивая нить» от Пирса к проблемам современной культуры, мы обращаемся к его открытиям, связанным с исследованием статуса знака в коммуникативных процессах. Сложность анализа идей Пирса связана с тем, что его воззрения менялись в течение жизни. Ученый работал над целой гаммой философских проблем. Одной из них стала проблема знака в деятельности мысли в контексте проблемы методологии и логики научного исследования.  В 1960-е гг. начинается переосмысление философского наследия Ч.С. Пирса. В 1990-е гг. открываются несколько научных центров, занимающихся исследованием творчества Пирса: Peirce Edition Project (Индианаполис, США), Peirce Studies Group (Университет Наварры в Испании), The pike county historical society (Милфорд, Пенсильвания, США), Virtual Centre for Peirce Studies (Университет в г. Хельсинки, Финляндия) и др. 1 Колапьетро В. Ч.С.Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение. М.: Идея -Пресс, 2008. С. 122. 13 В силу вышесказанного, мы обращаемся к анализу трудов собственно Пирса, а не его последователей и учеников, так как, с одной стороны, фрагментарность и непоследовательность его научного творчества создала большие возможности для весьма противоречивой трактовки теории семиозиса и теории интерпретант, созданных ученым. С другой стороны, на сегодняшний день не исчерпаны возможности интерпретации трудов самого Пирса, с обращением, конечно, к работам исследователей его творчества. Как логик, Пирс, несомненно, стремился найти обоснование закономерности движения знака. В результате, логика определяется им как общая семиотика, трактующая общие условия бытия знаков быть знаками (grammatica speculativa). Чтобы отстраниться от гегелевского rhetorica speculativa, Пирс дает науке свое название – «объективная логика». Первоначально Пирс соотносит понятия эго, сознание и объект (1857) с тремя кантовскими классами идей: Я (мир абстрактного), Ты (мир морального), Это (мир чувственного)1. Позднее, в «Логике науки» (1866), он те же местоимения интерпретирует как передающие троякого рода отношения, свойственные символическому знаку: «Символ вообще (symbol in general) и как таковой имеет три отношения. Первое есть его отношение к чистой Идее или Логосу, и таковое (по аналогии с грамматическими терминами для местоимений Я, Это, Ты) я называю его отношением к первому лицу, поскольку это есть отношение к его собственной сути (to its own essence). Второе есть его отношение к сознанию (consciousness) как мыслимому, или к любому языку как переводимому, что я называю его отношением ко второму лицу, поскольку оно относится к его способности взывать к мысли (to its power of appealing to a mind). Третье есть отношение к его объекту, которое я называю его отношением к третьему лицу или Это (It)»2. Тем самым Пирс стремился в анализ «чистого разума» Канта включить диалектику «феноменологии духа» Гегеля, поскольку хотел ухватить мысль в движении, в ее саморазвитии. В своем пути от Канта к Гегелю исследователь формулирует учение о категориях, именуя его «феноменологией», или «фанероскопией», определяя этот термин как «познавательный результат нашей жизни». В этот же период Пирс вводит понятие «совершенная триада» в наброске к статье 1886 г. «One, Two, Three: Kantian Categories (1886)». Говоря о трихотомиях Канта, Пирс пишет: «Обнаружены три рода знаков, неизбежно присутствующих во всяком рассуждении: первый род – диаграмматический знак, или икона, который являет подобие или аналогию с субъектом дискурса; второй род – индекс, который, подобно указательному или относительному местоимению, приковывает внимание к какому-то частному объекту, но его не описывает; третий род знаков [или символ] есть общее имя или 1 Цит. по: Сухачёв Н. Л. О семиотике Ч.С. Пирса: Тройственный знак в универсуме репрезентаций [Электронный ресурс] / отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб.: Наука, 2003. 106 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://iling.spb.ru/pdf/nl/pierce.html (дата обращения: 11.08.2008). 2 «Этот отрывок предполагает (suggests), что термины “Первичность”, “Вторичность” и “Троичность” вначале произошли от названий местоимений и лишь позже подведены (matched) под перечисление сущностей (the number of entities), связанных с отношениями. Такое переосмысление осуществлено Пирсом в “Новом списке категорий”». – Цит. по: Сухачёв Н. Л. О семиотике Ч.С. Пирса: Тройственный знак в универсуме репрезентаций [Электронный ресурс] / отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб.: Наука, 2003. 106 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://iling.spb.ru/pdf/nl/pierce.html (дата обращения: 11.08.2008). 14 описание, которое обозначает свой объект посредством ассоциации идей или привычной связи, имеющейся между именем и обозначаемым характером» 1. Таким образом, когда мы говорим о теории знаков Пирса, мы, прежде всего, обращаемся к способности человека выражать свою мысль посредством знаков. В 1989 г исследователь творчества Пирса У. Перси (Walker Percy) подчеркивал в лекциях, что в своей теории знака Пирс заложил основу понимания человека человеком, но человека не с точки зрения физиологии, а «man qua man, man when he is peculiarly human»2. Во время своих визитов в Европу между 1870 и 1883 гг. Пирс встречался с выдающимися учеными того времени: Морганом (De Morgan), МакКоллом (McColl), Джевонсом (Jevons), Клиффордом (Clifford), Г. Спенсером (Herbert Spencer); переписывался с Шрёдером, Кантором (Cantor), В. Уэлби. Особенно интересна переписка Пирса и леди Уэлби, поскольку в ней он обсуждает свою теорию знака и значения. Именно на эти письма ссылаются последователи Пирса Огден и Ричардс, авторы известного классического труда «The Meaning of Meaning»3. В центре метафизики Пирса находятся, по крайней мере, три утверждения: о случайности (учение о тихизме), о существовании трех модусов бытия (возможности, действительности и реальности), об эволюции законов. Таким образом, в своих исследованиях Пирс стремился к гносеологической всеобщности и метафизической универсальности, именно в этом мы видим значимость работ Пирса для исследования проблем, возникающих в современной культуре. Кроме того, выводы постнеклассической философии возвращают нас к творчеству этого весьма фрагментарного и противоречивого ученого, поскольку рассуждения Пирса о процессуальной природе знака и включенности человека в процессы семиозиса опередили свое время. Как мы отметили выше, Пирс был крайне противоречивым исследователем. Поэтому прежде чем обосновать, почему семиотическую теорию Пирса мы считаем коммуникативно-ориентированной, и установить ключевые положения его семиотической теории для моделирования социокультурных изменений, необходимо: во-первых, выделить ключевые этапы становления его как исследователя с целью определения того периода его творчества, к которому будем обращаться мы в процессе моделирования, так как в творчестве Пирса «произошли многочисленные изменения, и не в последнюю очередь – терминологические, так что нередко возникал вопрос, не изменится ли вместе с терминологией и теоретическая основа»4. Во-вторых, нужно кратко рассмотреть эволюцию формирования его философских идей, поскольку именно эти представления легли в основу пирсовой концепции знака, неотделимой от его философских воззрений. 1 Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 74. Цит. по. Houser N. Introduction to EP Volume 1in book «Тhe essential Peirce». .[сайт]. URL: http://www.iupui.edu/~peirce/ep/ep1/intro/ep1intrx.htm 3 Ogden C. K., Richards I. The meaning of meaning; a study of the influence of language upon thought and of the science of symbolism 3d ed. New York: Harcourt: Brace and company; London: K. Paul: Trench: Trubner & co., 1930. 363 p. 4 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 8. 2 15 1) Исследователи научного наследия Ч. Пирса различают несколько периодов его творчества. Например, М. Фиш∗ выделяет три периода: Кембриджский период (1851–1870), задающий логические основания исследования знака; международный период (1870–1887), когда Пирс путешествует по Европе, Соединенным Штатам, Канаде; период с 1887 по 1914 гг., время его жизни в Милфорде, является наиболее продуктивным периодом в научном творчестве. Д. Деледэлл∗ связывает периоды творчества Пирса с движением его научной мысли: 1) «Leaving the Cave» (1851–1870) – период эволюции мысли Пирса, начавшийся с его критики Канта и картезианского учения; 2) «The Eclipse of the Sun» (1870–1887) – период открытий в логике и прагматизме; 3) «The Sun Set Free» (1887–1914) – период построения семиотической теории на основе феноменологии, логики и метафизических исследований1. Основой периодизации творчества Пирса для М. Мерфи∗ стали важнейшие открытия Пирса в логике: 1) кантианская стадия (1857–1865/66); 2) фаза, давшая начало символической тройке (three syllogistic figures) (1866-1869/70); 3) фаза, давшая начало открытию внутренней логики отношений (1869/70–1884); 4) фаза, определившая окончательное становление теории Пирса (1884–1914)2. Краткий анализ основных этапов творчества Пирса приводит к выводу, что той традицией, которая ляжет в основу нашего исследования, будет период его научного творчества с 1884(7) по 1914 гг. Именно в этот период исследования Пирса по логике и семиотике приобрели законченный характер и определенную терминологическую ясность. 2) Выводы, сделанные Пирсом в области логики, отсылают нас к семиотическому преобразованию трансцендентальной философии, как ее рассматривает К.О. Апель. Пирс фиксирует связь реальности и познания: с одной стороны, реальность предшествует познанию, а с другой – реальность конструируется в процессе познания. Тем самым, исследователь обращается к познавательной  Max Fisch has divided Peirce's philosophical activity into three periods. (1) The Cambridge period (1851–1870), from his reading of Whately's Logic to his memoir on the logic of relatives; (2) the cosmopolitan period (1870–1887), the time of his most important scientific work, when he traveled extensively in Europe, as well as in the United States and Canada; and (3) the Arisbe period (1887–1914), from his move to Milford, Pennsylvania, until his death – the longest and philosophically most productive period. – Цит. по: Houser N. Introduction to EP Volume 1in book «Тhe essential Peirce». . [сайт]. URL: http://www.iupui.edu/~peirce/ep/ep1/intro/ep1intrx.htm  Gérard Deledalle has associated these periods more directly with Peirce's philosophical activity and has given them more figurative names. (1) «Leaving the Cave» (1851–1870), the period of the evolution of Peirce's thought beginning with his critique of Kantian logic and Cartesianism; (2) «The Eclipse of the Sun» (1870–1887), the period dominated by his discovery of modern logic and pragmatism; and (3) «The Sun Set Free» (1887–1914), the period of his founding of semiotic on a phenomenology based on his logic of relations and of his working out his scientific metaphysics, the crowning-point of his philosophical achievement. – Цит. по: Houser N. Introduction to EP Volume 1in book «Тhe essential Peirce». .[сайт]. URL: http://www.iupui.edu/~peirce/ep/ep1/intro/ep1intrx.htm 1 Цит. по: Houser N. Introduction to EP Volume 1in book «Тhe essential Peirce». .[сайт]. URL: http://www.iupui.edu/~peirce/ep/ep1/intro/ep1intrx.htm  A somewhat different account of the principal stages of Peirce's development is given by Murray Murphey, who associates each of Peirce's key shifts of thought with important discoveries in logic. He identifies four main phases: (1) Peirce's Kantian phase (1857–1865/66); (2) the phase beginning with the discovery of the irreducibility of the three syllogistic figures (1866–1869/70); (3) the phase beginning with the discovery of the logic of relations (1869/70–1884); and (4) the phase beginning with the discovery of quantification and of set theory (1884–1914). 2 Цит. по: Houser N. Introduction to EP Volume 1in book «Тhe essential Peirce». .[сайт]. URL: http://www.iupui.edu/~peirce/ep/ep1/intro/ep1intrx.htm 16 практике субъекта с позиции триадической логики интерпретации знака. Значение идей Пирса в том, что еще задолго до того, как была выяснена недостаточность синтактико-семантической логики, он подготовил трехмерный базис для семиотической логики науки1. Пирс вводит понятие «совершенная триада». Исследователь устанавливает логические отношения внутри знака, но свои рассуждения строит на движении мысли. Итак, когда мы говорим о теории знаков Пирса, мы, прежде всего, обращаемся к способности человека мыслить и опосредовать свою мысль знаком. Знак, в трактовке Пирса, является сложной и многогранной категорией. В своих рассуждениях Пирс придерживался «пансемиотического» взгляда на мир («всякая мысль есть знак»2). Подобный пансемиотический взгляд является основой знаменитого утверждения Пирса о том, что всё имеет семиотическую природу: мышление, познание и даже сам человек. Согласно Пирсу, деятельность мысли призвана осуществить переход от реально мотивированного сомнения к твердому верованию. При этом сомнение, верование и привычка – определенные психологические состояния, возникающие в процессе познания и мышления. Посредством интерпретации человек может делать последовательные выводы, способные сделать его идеи ясными, формирующие его идентичность. Сомнения возникают в результате активной познавательной деятельности человека. Это осознание отсутствия правила действий с вещью при потребности в обладании таковым. Сомнение причиняет раздражение, вызывает борьбу, направленную на достижение верования. В свою очередь, верование есть не сиюминутное состояние сознания. Это привычка ума, длящаяся определенное время, оно (верование) осознаваемо, оно кладет конец раздражению, вызванному сомнением, оно влечет за собой установленные правила действия (привычки) с вещью. Посредником в данном процессе является знак. Пирс стремился найти семиотическое «единство согласованности», иллюстрируя свою мысль следующим высказыванием: «Подобно тому, как мы говорим, что тело находится в движении, а не движение в теле, мы обязаны сказать, что мы находимся в мысли, а не мысли в нас»3. Для Пирса согласованность представляется как принадлежность любого знака в той степени, в какой знак представляет собой знак. В силу этого, сделан вывод, что в сознании человека нет такого элемента, которому не соответствует нечто в слове. Сложно сказать, проводил ли Пирс различение смысла (внутреннего) и значения (внешнего) на этом этапе его размышлений о знаке. Однако в одном из писем к леди Уэлби (Victoria Lady Welby)∗ от 1 декабря 1903 г. 1 Апель К.-О. Трансформация философии. М, 2001. С. 171-192. Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 182. 3 Цит. по: Апель К.-О. Трансформация философии. М., 2001. С. 183.  Начало переписке Пирса с леди (Виолой) Уэлби положила обзорная статья, опубликованная им в журнале Nation от 15 октября 1903 г., которая была посвящена ее книге «Что такое значение?» ( What is Meaning ?), a также труду Бертрана Рассела Principia Mathematics. Леди Уэлби для исследования знаков, их роли в развитии сознания вообще и рассмотрения различных предметов, имеющих важное значение для гуманитарного образования в частности, предложила использовать термин сигнифика ( signifies ). Позже ею была составлена статья о сигнифике для Encyclopaedia Britannica . Пирс много лет посвятил разработке логической теории знаков и изучению особенностей исторической эволюции мысли, которая, как он полагал, имеет тесную связь с принципами использования знаков. Поэтому он был рад вступить в длительную переписку с высокообразованным человеком и тонким собеседником, проявляющим интерес не только к его логическим изысканиям в области языка, но также и к его философским взглядам на проблемы этики и религии.(цит. по: Пирс Ч. Начала прагматизма 2 17 он подчеркнет: «Выражение и мысль суть одно»1. При этом в более поздних исследованиях Пирс говорит о том, что создать бессмысленное значение невозможно, тем самым, смысл предшествует значению. Это принципиальное для целей нашего исследования утверждение, поскольку пирсова эвристическая максима прояснения значений является его следствием. В более поздней версии максимы он писал: «Я понимаю прагматизм как метод установления значений не всех идей, но только тех, которые я называю “интеллектуальными понятиями”, т.е. тех, от которых зависят рассуждения об объективных фактах» 2. Данная максима выступает методом прояснения значений, согласно которому содержание значения состоит в его возможных прагматических следствиях. Смысл значений необходимо прояснять, следуя из представления о практических результатах, полученных посредством умозаключения в ходе мысленного эксперимента. Исходя из этого утверждения, можно сделать вывод о том, что результаты мысленного эксперимента должны пройти проверку в процессе коммуникации, только так устанавливается истина. Значение наших мыслей содержится в тех привычках действиях, которые они создают. Прагматический принцип Пирс конкретизировал в теории знаков, в которых он классифицировал 76 типов. По утверждению Пирса знак или слово, употребляемые человеком, есть лишь орудие мысли, определяющее самотождественность человека. Эта идея стала главной для обоснования теории о семиотическом единстве согласованности интерпретаций. Единство мысли зависит от того, что она обладает потенциальностью существования в будущей мысли сообщества. На этом основании Пирс разработал сложную логическую систему типов знаков и сосредоточился на установлении логических отношений внутри знака, при этом основой его рассуждений становится динамика мысли, получившая воплощение в разнообразных формах знака. В «Лоуэлловских лекциях» («Lowell Lectures») 1903 г. мысли Пирса о знаке выглядят следующим образом: «Всякий знак замещает (stand for) некий сам по себе независимый объект, однако он может быть знаком объекта только в том случае, если сам этот объект по природе есть знак или мысль. Ибо знак не аффицирует объект, но аффицируется им, а именно: объект должен быть способен передавать мысль, то есть должен обладать природой мысли. Получается, всякая мысль есть знак» 3. Под знаком имеется в виду «что угодно, передающее какое угодно определенное представление об объекте каким угодно способом»4. Он подчеркивал, что любое мышление имеет знаковый характер, фактически для Пирса человек есть существо, производящее знаки посредством семиозиса. Исследователь выводит три типа знаков из знаковых отношений (семиозиса), которые являются трансцендентально заданными для его философии. Само знаковое отношение ученый рассматривает следующим образом: знак есть нечто, которое представляет для интерпретатора другое в определенном отношении или качестве. СПб.: Лаб. Метафиз. исследований филос. фак. СПбГУ: Алетейя, 2000. 352 с.) 1 Пирс Ч. С. Логические основания теории знаков. СПб.: Алетея, 2000. С. 279. 2 Цит. по: Колапьетро В. Ч.С. Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение М.: Идея -Пресс, 2008. С. 135. 3 Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 182. 4 Там же. С. 183. 18 Подчеркнем, что семиотика Пирса строится на понятии знака, однако предметом пирсовой семиотики являются не собственно знаки и их сущность, а процесс семиозиса как процесс становления знака в коммуникации. Тем самым семиозис представляет собой процесс ознáчивания, соотношение объекта и некоторого ментального представления. На основании вышесказанного выделим четыре базовые положения теории Пирса, которые, с одной стороны, позволяют доказать коммуникативную ориентированность его семиотики, с другой стороны, являются релевантными целям коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений. Первое положение. Мы достаточно подробно остановимся на триадичной природе знака Пирса в том описании, которое было им дано в последние годы жизни, с целью четкого определения триадичной природы знака, рождающей многообразие интерпретант. Кроме того, в этом описании особое внимание будет уделено исследованиям У. Эко, который анализирует коммуникативные процессы в контексте триадичной природы знака Пирса. В соответствии с феноменологией и пансемиотическим взглядом на универсум Пирсом была задана структура знака, которая, в отличие от соссюровской «диады», представляет знак как триадическое отношение репрезентамена, объекта и интерпретанты. Знак у Пирса, прежде всего, мыслительная сущность, имеющая функционально связанное единство. Репрезентамен (representamen) – знак. Понятие репрезентамена в философии Пирса является достаточно сложной категорией. В работах рассматриваемого периода выделено следующее определение: «Репрезентамен есть субъект триадического отношения ко второму, называемому его объектом, для третьего, называемого его интерпретатором, и это триадическое отношение таково, что репрезентамен детерминирует свой интерпретант, находится в этом же триадическом отношении к тому же самому объекту для некоторого “другого” интерпретанта»1. В исследовании У. Эко «Роль читателя» (в переводе С. Серебряного) подчеркивается, что Пирс, с одной стороны, делает знак и репрезентамен синонимами (в текстах 1897 г.): «Знак, или репрезентамен, – это нечто, выступающее вместо чего-то для кого-то в каком-то отношении или качестве»2. Но, с другой стороны, Эко замечает, что Пирс не случайно вводит различие между знаком (sign) и репрезентаменом (representamen). Sign − это некоторый токен, нечто конкретное, произнесенное – конкретное вхождение выражения, используемое в конкретном процессе коммуникации и/или референции, тогда как representamen – это тип (the type), которому данный код приписывает определенное содержание посредством определенных 3 интерпретант . Таким образом, для Пирса репрезентамен, как подчеркивает Эко, – это знак, который получает свою интерпретанту в конкретном процессе коммуникации, и знак, который к моменту вхождения в коммуникацию уже обладает некоторым 1 Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. Спб., 2001. Т. 2. С. 184. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 299. 3 Там же. С. 298. 2 19 типовым выражением (type-expression), а в процессе коммуникации соотносится в данной культуре с тем или иным содержанием (a type-content). Эволюция взглядов Пирса по поводу понятия «репрезентамен» связана с пониманием его и в узком смысле слова, и в широком, включающем при этом три коррелята знака. В 1910 г. Пирс отмечает, что знак может иметь более одного объекта. Последовательность размышлений Пирса такова: он рассматривал знак сначала с позиции некой генетической составляющей представления, а потом перешел к категориальному пониманию репрезентамена как образования одновременно и внешнего, и внутреннего, обеспечивающего взаимосвязь между объектом и мыслью, между чувственным восприятием и рациональным знанием. Итак, остановимся на следующем определении репрезентамена: это знак (sign), который получает собственную интерпретанту в конкретном процессе коммуникации, при этом обладает некоторым типовым значением в культуре. Например, «цвет» всегда является цветом чего-либо, но собственную интерпретанту «цвет» приобретает только в соотношении с объектом. Кроме собственно репрезентамена, Пирс выделяет основу репрезентамена (ground). Это своего рода идея, в отношении которой знак обозначает объект. «Основа – это некий атрибут объекта в той мере, в какой данный объект выбран определенным способом <…> то, что может быть понято и передано относительно данного объекта в определенном аспекте: это содержание некоего выражения и, по-видимому, тождественно его значению (или одному из компонентов значения)»1. Понятие «основа» было введено для классификации объекта как еще одной части триадической структуры знака. Объект мы определяем как то, что знак «репрезентирует». Объект может быть материальным (вещь, класс вещей), мыслимым или воображаемым. При этом, как указывает У. Эко, нет никаких оснований утверждать, что под «объектом» Пирс подразумевал некую конкретную вещь2. Объектом в интерпретации Пирса мог быть воображаемый мир, определенный предмет или некоторая индивидуальность, которую нельзя соотнести ни с какими общими категориями. Однако, как точно отмечено В. Нётом, есть некоторые условия существования объекта: «даже если объект есть материальная “вещь”, он является объектом знака лишь в той мере, в какой он есть нечто, что достигает нашего сознания» 3; объект должен быть заранее известен интерпретатору и являться «знаком, предшествующим актуальному знаку»4. Таким образом, объект представляется как некоторая идея, «ментальная репрезентация», которая нуждается в представлении, но механизм этого представления выстроен по-разному, что демонстрирует Эко в предложенной схеме 1. Как наглядно представлено Эко, Пирс определяет два вида объектов: динамический (опосредованный) и непосредственный (см. схему 1). Он отличает динамический и непосредственный объект на том основании, что определенные виды объектов не нуждаются в интерпретаторе, выступая в качестве 1 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 302-303. Там же. С. 300. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 13. 4 Там же. С. 12-13. 2 20 интерпретаторов самостоятельно. «Динамический объект представляет себя сам. Это самостоятельный объект, в котором то, как о нем сообщает знак, не имеет значения. Не важно, существует этот знак в действительности или нет. Опосредованный (динамический) объект – это реальный “объект вне знака”. Он объект сам по себе, а непосредственный объект – это способ фокусирования динамического объекта, который является основой или значением. Бытие такого объекта зависит от его репрезентации в знаке, и, чтобы описать такой объект, необходимо прибегнуть к интерпретантам этого знака»1. Таким образом, различение непосредственного и опосредованного объектов становится базовым для дифференциации третьего элемента знака – интерпретанты. Интерпретанта (интерпретант) представляет собой результат действия знака, «нечто, что производится в сознании интерпретатора», то есть в классическом понимании интерпретанту можно заменить понятием значения, что в нашем случае принципиально и важно для дальнейших рассуждений. Интерпретанта есть соотнесенность знака с его «эффектом», имеющим не только знаковую природу. Интерпретанта так же, как и объект, подразделяется на несколько видов: непосредственная, динамическая и финальная интерпретанта (это только первая классификация интерпретант, вторая будет рассмотрена ниже – Н.Л.). ОСНОВА составляет репрезентирует в некоторых отношениях ДИНАМИЧЕСКИЙ ОБЪЕКТ интерпретируется посредством НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ ОБЪЕКТ ИНТЕРПРЕТАНТ РЕПРЕЗЕНТАМЕН мотивирует ЗНАЧЕНИЕ Схема 1. Различение непосредственного и динамического объектов (У. Эко)2. Непосредственная интерпретанта – это интерпретанта, какой она «обнаруживается в самом знаке»3. Это некоторое схватывание системного, социально нормированного содержания интерпретируемого знака. Непосредственная интерпретанта указывает на определенное свойство знака, согласно которому интерпретируемость существует еще до того, как знак достиг интерпретатора. 1 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 305. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 304. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. 2 21 Динамическая интерпретанта – это «фактическое действие знака», то действие, которое происходит в самом акте интерпретации4. Финальная (нормальная, эвентуальная, или последняя) интерпретанта и концепция динамического объекта тесно связаны, поскольку, по сути, это два аспекта одного знания. Следовательно, конечной интерпретантой становится «целенаправленно (deliberately) формируемый результат, который собственно знаком не является, поскольку это тот результат интерпретации, которого должен добиться каждый интерпретатор, если только знак достаточно исследован» 2. Как отмечает Пирс, «окончательной интерпретантой является то, что было бы признано, в конце концов, истинной интерпретацией. Если б рассмотрение вопроса зашло столь далеко, что относительно него пришли бы к окончательному мнению <…> есть три смысла, в которых слово может интерпретироваться. Она (В. Уэлби – Н.Л.) называет их Смысл (Sense), значение (Meaning), Значимость (Significance). Значимость – это самый глубокий и самый возвышенный из трех, и согласуется, таким образом, с моей окончательной интерпретантой; и значимость представляется мне превосходным наименованием»3. Пирс (1909 г.) подчеркивает корреляцию своего понятия «интерпретанта» с определениями «значение», «значимость» и «смысл», данными В. Уэлби. Позволим себе привести достаточно длинную цитату. «Самое значительное разногласие обнаруживает себя при сравнении моего понятия Динамического Интерпретанта с Вашим Значением. Если я правильно понимаю последнее, оно состоит в воздействии на сознание Интерпретатора, которое тот, кто сообщает знак (устно или же письменно), намеревается произвести. Мой Динамический Интерпретант состоит в прямом воздействии, реально производимом Знаком на Интерпретатора. Наши понятия совпадают в том, что и то и другое представляет собой результат воздействия Знака на индивидуальное сознание или на множество индивидуальных сознаний, каждое из которых подвергается независимому воздействию. Мой Конечный Интерпретант, полагаю, в точности соответствует Вашему понятию Значимости, а именно результату такого рода воздействия, которое Знак оказал бы на всякое сознание, на каковое <сознание> некоторые обстоятельства позволили бы ему оказать наиболее полное воздействие, на которое Знак в указанных обстоятельствах вообще способен. Мой Непосредственный Интерпретант если и не полностью, то в очень большой степени соответствует Вашему “Смыслу”, ибо я рассматриваю первый как не поддающееся анализу целое некоторого воздействия, на которое Знак вообще рассчитан, или естественным образом способен произвести»4. Интерпретанта в этом случае становится не только значением какого-либо термина, а некоторым результатом мыслительных процессов по поводу знака. Знак, следовательно, является своеобразной «матрицей» для создания текстов культуры. 4 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. 3 Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М., 2000. С. 232. 4 Пирс Ч. С. Логические основания теории знаков. СПб.: Алетея, 2000. С. 318-319. 2 22 Таким образом, кратко определив составляющие знака в трактовке Пирса, можно указать на основные его характеристики: 1) знак «может только репрезентировать Объект и сообщать о нем. Он не может организовать знакомство с Объектом» 1; 2) знаком является только то, что интерпретируется как знак; 3) знак может иметь множество объектов. Второе методологическое положение, которое определило коммуникативносемиотические основания моделирования, связано с пирсовой классификацией знака, в основе которой лежат три трихотомии знаков: а) знак сам по себе, знак как монада; б) знак в диадическом отношении к его объекту и в) знак как триадическое отношение репрезентации объекта в интерпретанте2. Основа пирсовой классификации знака и краеугольный камень его философии (фанероскопии) – три трихотомии знака в связи с категориями бытия и познания: «Первичность» (Firstness), «Вторичность» (Secondness) и «Третичность» (Thirdness). Подчеркнем, что выделение структурных категорий бытия и познания дает основание говорить о Пирсе не только как о позитивисте. Определенные им «три универсальных категории, или фанероны, – это общая совокупность всего, что <…> является наличным (is present to) сознанию, совершенно независимо от того, соответствует ли наличное какой-либо реальной вещи» 3. Для того чтобы внести ясность, Пирс замечает: «Понятие фанерона довольно близко тому, что английские философы обычно имеют в виду под словом идея. Однако значение последнего слишком ограничено ими, чтобы полностью покрыть собой всё то, что я вкладываю в понятие (если только это может быть понятием) за исключением, разве что некоторых психологических коннотаций, которых я всеми силами стремлюсь избегать». И далее: «Такое наблюдение выявляет наиболее общие и присущие всякому фанерону характеры, обобщаемые под титулом Категорий, полное описание которых и является конечной целью фанероскопии» 4. Итак, в философии Пирса выделяются три фанерона (универсальные категории): Первичность, Вторичность и Третичность. Хотя Пирс относит собственно знаки и знаковые системы к категории Третичности, он утверждает, что первые две категории также содержат в себе семиотические «ростки» и являются примерами вырожденного (несобственного) семиозиса5. Первичность Ч. Пирс трактовал как «способ бытия того, что есть, как оно есть», то есть это категория Непосредственного, чистой возможности, «еще не дифференцированного качества и независимости»6. Таким образом, Первичность можно рассматривать как «качество в возможности». На этом уровне объекты не определяются, но их можно идентифицировать. Ч.С. Пирс рассматривал данный фанерон как необходимую, но недостаточную предпосылку опыта, порождающую самые разнообразные идеи, воплощенные в чистые формы знака. 1 Пирс Ч. С. Начала прагматизма. СПб.: Лаб. метафиз. исслед. филос. фак. СПбГУ : Алетея, 2000. С. 51. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18–19. 3 Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 7. 4 Там же. С. 18-19. 5 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18–19. 6 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18-19. 2 23 Вторичность – это «бытие в отношении ко второму. Это категория Другого» 1. Если фанероны (или феномены) Первичности содержат чистые возможности, то феномены Вторичности относятся к миру фактов. Следовательно, Вторичность – это уровень существования вещей, когда можно увидеть вещи и отношения в их множественности и индивидуальности. Это идея, воспринимаемая исключительно посредством «отношения к…», через существующую оппозицию, факт соотнесения с иной реальностью. Свободной игре духа противостоит «сопротивление действительности», что обеспечивает устойчивость и постоянство наших восприятий. Третичность устанавливает отношения между первым и вторым. «Эта категория всеобщего, закономерного, непрерывного, обычного, коммуникации и, наконец, знака»2. Пирс определял Третичность как уровень определения закономерностей, в котором устанавливаются общие связи внутри знаков для вхождения закона в реальность ∗. Итак, категории для Пирса – это живой процесс знакопорождения – семиозис, который становится основой языка, захватывает всю сферу человеческого опыта, превращает в знак самого человека. В силу этого, для Пирса предметом размышлений становятся отношения между вещами. Принцип Троичности Пирса мыслится как универсальная и подвижная категория репрезентации, дополняющая Первичность и Двоичность3. Феноменологически Троичность (или в другой терминологии Третичность – Н.Л.) представлена триадой, которая в реальности становится законом качества или факта. Это интеллигибельное измерение (ипостась) реальности, в котором сущности, универсалии упорядочены в любые множества. Прежде чем приступить к рассмотрению классификации знаков Пирса, обратим внимание еще на один принципиальный момент. Как правило, исследователи апеллируют к более известному делению знака на иконический, индексальный и символьный знаки. Данное определение было предложено Пирсом в 1867 г., мы же обращаемся к более поздним выводам Пирса (период 1884–1914 гг.), поэтому рассматриваем не только отношение знака к объекту, но и к самому себе и интерпретанте. Далее достаточно подробно будут рассмотрены типы (формы) знака, согласно тем дефинициям, которые предложил Пирс. Столь подробное описание представляется необходимым. В свое время Пирс испытывал большие трудности в том, чтобы его соратники приняли предложенную модель знака – репрезентаменобъект-интерпретанта. Еще большие сложности возникли у него при характеристике знаков, порожденных этой триадой. Вот почему он неоднократно 1 Барулин А. Н. Основания семиотики. Знаки, знаковые системы, коммуникация : Краткая предыстория и история семиотики (до Фреге, Пирса и Соссюра): в 2 ч. М., 2000. Ч. 2. С. 262-263. 2 Там же. С. 263.  Существует еще одна терминология категорий бытия, выделенная Пирсом: квалисайн, синсайн и легисайн. Квалисайн связан с категорией Первичности. Синсайн представляет собой нечто действительно существующее, в чем проявляется его связь с категорией Вторичности. Легисайн связан с категорией Третичности и представляет собой общий закон. Однако в своих исследованиях наследия Пирса У. Эко и В. Нёт отказались от терминологии qualising, sinsign, legisign. Мы будем следовать этому правилу, чтобы обойтись без усложнения терминологии: qualising – Firstness, sinsign – Secondness, legisign – Тhirdness. 3 Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 175-176. 24 менял свои представления о признаках, свойственных тому или иному знаку. В этой связи видится важным достаточно детально описать признаки, репрезентирующие определенный подкласс знаков, чтобы определить, к какому именно знаку нам предстоит обращаться при моделировании социокультурных изменений. В своем описании мы будем опираться на статью профессора В. Нёта (см. табл. 1) и работу У. Эко «Роль читателя», так как с нашей точки зрения, их перевод наиболее точен и корректен для интерпретации сложной терминологии Пирса. Таблица девяти подклассов знаков1 I II III знак как репрезентамен знак в отношении к объекту знак в отношении к интерпретанте качественный знак единичный знак иконический знак рема индекс суждение общий знак символ умозаключение Трихотомия Категория / Таблица 1 Первичность (возможность) Вторичность (существование) Третичность (закон) Первая трихотомия знака объединяет знаки в их отношении к собственно знаку. Качественный знак есть знак вопрошания, в нем может быть воплощена возможная идея. «Качественные знаки содержат только возможность знака и требуют реализации в процессе семиозиса. Но как только качественный знак реализован в конкретном времени и пространстве (например, изображен на бумаге), он становится единичным знаком»2. Единичный знак есть знак, действительно существующий в пространстве, во времени и по кругу лиц, то есть существует для определенного круга людей. В качестве единичного знака он есть «некоторая действительно существующая вещь или событие», например, конкретный светофор в определенном месте или какаялибо буква на этом листе бумаги3. Общий знак есть знак конвенциональный, однако само наличие конвенциональности не является необходимым критерием общего знака. Общий знак устанавливает правила существования знака. «Это не единичный знак, но общий тип, в отношении которого существует соглашение о том, что он обладает 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18. Там же. С. 16. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 16. 2 25 значением»1. Иными словами, общий знак диктует правила существования знака в реальности. Вторая трихотомия знака объединяет знаки на основе их отношения к объекту. Иконический знак. Икона (icon), или иконический знак (iconic sign). После долгих размышлений (с 1867 по 1903 г.) Пирс останавливается на определении иконы, или иконического знака (в разных источниках перевод различный – Н.Л.) как исконного знака, вида вырожденного знака. Иконические знаки являются для Пирса не знаками, но Первичностями 2. Мы придерживаемся следующего определения, данного У. Эко, которое опирается на классификацию знака Пирса: иконический знак – это знак, «обладающий известным натуральным сходством с объектом, к которому относится»3. Это «мысленный образ, рисунок, диаграмма, повторяющая рисунок воспроизводимого отношения, метафора. Икона характеризуется естественным сходством с объектом»4. Индекс, или индексальный знак (index). Одновременно с понятием иконического знака Пирс достаточно долго определял признаки индексальных знаков. В схеме трихотомических отношений, датируемой 1902 г. индекс классифицирован как знак в его отношении к объекту, соотнесенный по признаку существования с синсигнумом и дицисигнумом5. С нашей точки зрения, анализ, проведенный У. Эко, наиболее точно характеризует сущность индексального знака: это «такой знак, который привлекает внимание к означаемому им объекту каким-то безотчетным образом»6. Поэтому в силу отношений пространственно-временнόй связи или причинности основным признаком индексального знака, мы считаем указание на определенный объект. Это может быть «градуированная шкала, логический оператор, сигнал, крик, указательное местоимение» – то, что «привлекает внимание к объекту посредством слепого импульса»7. Понятие символа является многозначным само по себе. Благодаря четкому различению знака и символа, мы определим демаркационную линию, разделяющую семиотику и «символистику», Подчеркнем, что мы рассматриваем символ как определенную форму знака. В своих ранних работах, как отмечает Д.Г. Лахути8, Пирс употреблял термин «token», что на русский язык переводится как «знак», «символ», «указание». Это дает основание предположить, что ошибки в интерпретации теории Пирса связаны (в том числе) и с ошибками перевода. Однако такой признак символа, как конвенциональная связь знака с объектом, присутствует практически во всех трудах Пирса. Остановимся на следующем определении символа: символ – это «знак, связь которого с его объектом не основана ни на сходстве, ни на непосредственной связи, а вменена (inputed), или 1 Там же. Пирс Ч. С. Принципы философии: в 2 т. СПб., 2001. Т. 2. С. 69-71. 3 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 154. 4 Там же. С. 147. 5 Цит. по: Сухачёв Н. Л. О семиотике Ч.С. Пирса: Тройственный знак в универсуме репрезентаций [Электронный ресурс] / отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб.: Наука, 2003. 106 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://iling.spb.ru/pdf/nl/pierce.html (дата обращения: 11.08.2008). 6 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 153. 7 Там же. С.147. 8 Лахути Д. Г. Глоссарий // Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 459-474. 2 26 приписана, соглашением или привычкой (законом)»1. Это может быть существительное, рассказ, книга, закон, институция2. В отличие от общего знака, символ всегда конвенционален. Примерами символических знаков являются буквы, слова, числа. Например, понятие «Любить». Идея, которая стоит за эти словом, является ментальной иконой одного человека, любящего другого. Следовательно, «Ромео» и «Джульетта» являются индексами, без которых предложение «Ромео любит Джульетту» теряет смысл. Приведенное деление знаков на икону, индекс и символ во многом опровергает принцип произвольности знака, декларируемый Ф. де Соссюром, так как оно показывает, что отношения произвольности имеют несколько форм: практически абсолютная произвольность знака, воплощающаяся в символах; воспринимаемое подобие означаемого и означающего – в иконе; минимизированная произвольность – в индексах. Очень важный тезис звучит в одной из лучших работ Пирса «Экзистенциальные графы» (она имеет подзаголовок «Мой шедевр» – Н.Л.). В работе описано следующее соотнесение иконического знака, индекса и символа: «Бытие иконического знака принадлежит прошлому опыту. Он существует только как образ в памяти. Индекс существует в настоящем опыте. Бытие символа состоит в том реальном факте, что нечто определенно будет воспринято, если будут удовлетворены некоторые условия, а именно если символ окажет влияние на мысль и поведение его интерпретатора <…> Ценность символа в том, что он служит для придания рациональности мысли и поведению и позволяет нам предсказывать будущее»3. В этой фразе Пирс делает очень важное заявление о различии между языком человека и языком животных. Животные могут оперировать иконическими и индексальными знаками, их этому можно научить, однако животное никогда не освоит систему символов, поскольку оно не может мыслить в категориях будущего. Различие в поведении человека и животных обнаруживается в том, что человек реагирует на символы, точнее, на те значения и смыслы, которые с ними связаны. Именно смыслы, пережитые и осознанные человеком, задают его социальное поведение. Эти смыслы сформировались в ходе социогенеза для организации социального поведения. Третья трихотомия – это трихотомия интерпретанты. Она показывает, в какой мере знак определяет интерпретанту, и демонстрирует зависимость в восприятии интерпретатора: «чем может быть его действительная интерпретанта» 4. В соответствии с этим, знаки делятся на рему, суждение и умозаключение. Рема. Обратим внимание, что термин «рема», употребляемый Пирсом, не относится к теории современной лингвистики. Рема корреспондирует у Пирса с понятием «термин» (term) и подменяется им, хотя отличается от него тем, что включает связку «is». Пирс употреблял термины «тема» и «рема» близко к их современному пониманию, однако для него рема – это не только новая информация, которая высказывается о теме, но и «простой» знак, который представляет только возможный, а не конкретно указанный объект. Рема 1 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 470. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С.147. 3 Цит. по: Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. М., 1983. С. 116. 4 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 17. 2 27 понимается шире: это «любой знак, который не является ни истинным, ни ложным, как почти любое слово, кроме “да” и “нет”. Рема – “простой” знак “возможности качества”, представляющий только возможный, а не какой-либо конкретный объект»1. Рема подразумевает семантическую неопределенность и допускает возможность множества интерпретаций, она может быть как истинной, так и ложной. По словам У. Эко, «рема – это Знак, который для своего Интерпретатора – есть знак качественной Возможности» (рема выделяет основу)2. Это «Пропорциональная функция. Но также термин по отношению к дицисигнуму, являющемуся высказыванием, и к аргументу, являющемуся рассуждением»3. Суждение – это «информационный знак», который определен в отношении к объекту, но не определен по отношению к интерпретанте. Это может быть обычное предложение, высказывание, заполненная рема, определение. Воплощенный в виде предложения, знак-суждение может быть либо истинным, либо ложным4. Это «информационный знак», который «ничего не утверждает», но «способен утверждать»5. Умозаключение, или аргумент, – это сложный знак, который включает в себя ремы и суждения. «Умозаключение репрезентирует свой объект <…> в силу закона, а именно такого закона, согласно которому переход от определенных предпосылок к определенным следствиям с большой вероятностью будет истинным»6. Данный тезис говорит о том, что умозаключение устанавливает нормы, в соответствии с которыми знак воспринимается интерпретатором. Умозаключение, тем самым, есть силлогизм, логическое выявление интерпретант. Так, в третьей трихотомии Пирс показывает, как открытость ремы к интерпретациям сужается до определенности умозаключения. Итак, в приведенной выше классификации знаки объединяются в девять подклассов, которые наглядно демонстрируют взаимосвязь трех трихотомий знаков. По определению Пирса, подклассы формируются на основе трех трихотомий знака в их связи с категориями Первичности, Вторичности и Третичности, рассмотренными выше. С категориальной точки зрения, знаки могут иметь природу явления, могут быть индивидуальными объектами и являться знаками общей природы. Разница в том, что в категории Третичности знаку присуща определенная самотождественность, допускающая большое разнообразие проявлений. Знак в Первичности не имеет никакой самотождественности. Это просто качество явления, которое уже через мгновение может быть совсем не таким, как прежде. Данное объединение знаков позволило Ч.С. Пирсу ввести понятие подлинного знака. «Подлинный знак», в понимании Ч.С. Пирса, представляет собой знак, который основан на «полных триадах и не может быть сведен к диадическим связям»7. 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 308. 3 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004.С.147 4 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18. 5 Там же. 6 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18. 7 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18-19. 2 28 Девять подклассов (или форм – Н.Л.) знаков мы рассматриваем в связи с категориями бытия и познания. На этих этапах демонстрируется возможность знака перейти из неопределенности существования к норме, устанавливающей закономерности присутствия знака в культуре. Это есть последовательность устранения раздражения, вызванного сомнением. Переход к верованию, сущность которого заключается в установлении привычки. Первый этап – возможность существования знака в действительности: качественный знак, иконический знак, рема; второй этап – существование знака в действительности: единичный знак, индекс, суждение; третий этап – установленные нормы, по которым существует знак в реальности: общий знак, символ, умозаключение. Таким образом, знак представляет собой триадическое отношение, в котором связаны три коррелята (трихотомия): знак в узком смысле слова – репрезентамен, объект, к которому отсылает знак, и интерпретанта. Каждый знак производит значение (интерпретанту, в терминологии Ч. Пирса), которое, в свою очередь, является знаком (репрезентамен в терминологии Ч. Пирса) для следующего знака. Это есть динамический процесс интерпретации – семиозис, который оказывается «последовательным рядом интерпретант»1. Важно подчеркнуть, что Пирса интересует в большей степени процесс семиозиса, ознáчивания, то есть более динамические аспекты презентации знака в действительности, нежели установление внутри знака статических отношений. Он рассматривает динамику знака как внутренний механизм его существования. В Первичности знак существует в силу самого себя, он не зависим ни от чего, это чистое свойство знака быть знаком. Во Вторичности выстраивается отношение к «первому», это отношение между знаком и объектом, но без любого восприятия отношения, это отношение между «законом природы» и случаями к которым этот закон применим. Таким образом, на первом шаге знак латентно существует в коммуникациях, но для того, чтобы проявиться, он (знак – Н.Л.) должен перейти во Вторичность. Третичность определяется как категория общности, рациональности и правильности в договоренности, то есть смысл знака в Третичности носит договорной характер. В соответствии с вышесказанным, предметом исследований Пирса являются не сами знаки, а процессы семиозиса. «Семиозис (semiosis) – это триадическое “действие [action] знака”, процесс, в ходе которого знак оказывает когнитивное воздействие на своего интерпретатора (или квази-интерпретатора)»2. Пирс настаивает, что знак возникает только с появлением интерпретанты, что связано с бесконечным процессом ознáчивания. Как подчеркивает У. Эко, «различие между обозначением (denoting, denotare) и ознáчиванием (signifying, significare) связано с различием между экстенсионалом и интенсионалом, между шириной и глубиной, или же – в современных терминах – между денотатом и значением (meaning), то есть между отсылкой к чему-то и ознáчиванием чего-то»3. Именно в этом мы видим отличие понятия «значение», выделенного Г. Фреге как означаемое знака, существующее в контексте 1 Там же. С. 14. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 11–12. 3 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 307. 2 29 английского глагола «denote» – «указывать» и стоящее в одном ряду с «represent» – «обозначать». Фреге пишет уже о результате процесса ознáчивания, когда знак становится денотатом. Он рассматривает значение как то, что обозначает определенный объект (в самом широком смысле слова), но не понятие или отношение. Такое традиционное понимание связывает значение слова и объект, этим словом представляемый. В результате, мы получаем некоторый концепт данного объекта1, в то время как процесс ознáчивания – это семиозис, непрерывный процесс (процесс интерпретации знака). Именно интерпретация, или «интерпретирующая мысль», по Пирсу, является необходимым условием знаковости, но значение, которое предполагает существование человека в качестве интерпретатора, рассматривается нами в контексте английского глагола «signify» – «ознáчивать», «указывать». Подчеркнем, что важнейшей функцией знака в процессе семиозиса является функция ознáчивания. Один знак ознáчивается с помощью другого знака, тем самым создается интерпретанта, которая, в свою очередь, будет знаком для следующего знака и т. д. В этой связи, важным является введение внутрь процесса субъекта, который и делает процесс семиозиса возможным. Это может быть человек или иная интерпретирующая мысль. Интерпретанта, как мы замечали выше, имеет более широкий и сложный смысл, чем тот, который мы привыкли вкладывать в понятие «значение», как более привычное определение, связанное с глаголами «интерпретировать», «проинтерпретировать», «истолковать» и др. Под значением чего-либо мы будем понимать весь спектр возможных интерпретант. Именно динамический процесс интерпретации знака (семиозис) и его центральная функция (ознáчивание) делают семиотическую теорию Пирса коммуникативноориентированной. Мышление, природа которого, согласно Пирсу, коммуникативна, рассматривается как деятельность посредством знаков. Из этого вывода следуют два важных обстоятельства. Первое: человек не есть абсолютно индивидуальное существо. Второе: круг отношений (коммуникации) человека делают его личностью. Семиозис – это динамический процесс интерпретации знака, происходящий при участии интерпретирующего субъекта, который представляет собой единственно возможный способ функционирования знака в коммуникациях. Это бесконечный процесс, в котором интерпретанты создаются постоянно. Тем не менее, последователь Пирса Ч. Моррис разрывает семиозис на три фрагмента («измерения»), делая каждый из них предметом особой семиотической дисциплины – синтактики, семантики и прагматики. Нужно отметить, что именно научные труды Морриса открыли значимость Пирса для семиотики. Однако ориентация Морриса на бихевиоризм приводила его к абсолютно противоположным выводам, что вводило в заблуждение многих исследователей творчества Пирса, поскольку Моррис сводил участие человека в процессах семиозиса исключительно к поведенческим реакциям. Получалось, что любой участник семиозиса не просто воспринимает информацию, а реагирует на нее исключительно с точки зрения получения выгоды. Кроме того, Моррис, разделив процесс семиозиса на три составляющие, сосредоточился отдельно на 1 Kempson R.M. Semantic theory: дecturer in linguistics. London: University of London: Cambridge University Press, 1999. P. 13. 30 каждой из них, не определив их взаимозависимость и принципы единства в семиозисе. Он же дал крайне противоречивое определение синтактике. Что значит изучать «отношение знаков друг к другу»? Где мы должны его находить – в языке или в речи? А можно ли вообще изучать знаки, взятые сами по себе, как утверждал Ч. Моррис, «независимо от их отношений к объектам или интерпретаторам»1? Это вывело синтактику за поле научных исследований, в дальнейшем, по сути, синтактика была поглощена семантикой. Тем не менее, гипотеза о трехмерном бесконечном семиозисе стала третьим методологическим основанием коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений. Наибольшую известность Ч.У. Моррису принесла его книга «Основания теории знаков» (Foundations of the Theory of Signs (1938), где он разработал теорию человеческого поведения в терминах его реакций на знаки. Эта работа стала основным трудом, развивающим положение Ч.С. Пирса о «процессе, в котором нечто функционирует как знак»2. Однако Моррис в каком-то смысле оказал Пирсу медвежью услугу. В отличие от Пирса, который излагал свои мысли весьма туманным языком с большим количеством труднопроизносимых терминов, Моррис, позаимствовав у него основные термины, сумел создать весьма ясную теорию знаков. Этим объясняется ее чрезвычайный успех в науке. На основании данной теории Пирс был окончательно причислен к прагматическому направлению в философии, наряду с У. Джеймсом и Дж. Дьюи. Сам Дьюи подчеркивал значимость исследований Пирса, называя ученого вдохновителем американской философии3. По свидетельству Б. Рассела, Дьюи с одобрением цитирует определение Пирса: «Истина есть мнение, с которым суждено, в конце концов, согласиться всем, кто исследует»4. Моррис утверждал, что в основе любой коммуникативной ситуации лежит прагматизм. Однако Пирс не относил себя к этому направлению. Чтобы подчеркнуть свое отличие (согласно трактовке У.Эко – Н.Л.) он писал: «не то истинно, что удается на практике, – а то удается на практике, что истинно. Есть общие тенденции (космологические закономерности), и есть операциональные правила, дающие нам возможность эти тенденции проверять»5. Парадоксально то, что Пирс был больше чем прагматистом. В философии Пирса представлены средства для семиотического описания человеческой деятельности. Моррис разделял точку зрения Ч. Пирса о триадической природе знака и предложил выделить разделы семиотики – синтактику, семантику и прагматику. Заметим, что дефиниции «семантика», «синтактика» и «прагматика» рассматриваются нами не в лингвистической традиции (лингвистическая семантика изучает отношения между различными означаемыми, но включает в себя также и прагматические задачи и некоторые другие, которые трудно сформулировать в классических терминах семиотики. При этом синтактикой в 1 Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика: хрестоматия. М., 2005. С. 48. Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика: хрестоматия. М., 2005. С. 48. 3 Дьюи Д. Реконструкция в философии. Проблемы человека. М.: Республика, 2003. С. 247. 4 Рассел Б. История западной философии: в 3 кн. Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2003. Кн. 1. С. 947. 5 Цит. по: Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 295, 325-326. 2 31 лингвистическом понимании называют сочетаемость знака с другими знаками, не обусловленную значениями1), а как категории символической логики, представителями которой являются Фреге, Рассел и Уайтхед. В символической логике прагматика рассматривается как раздел семиотики, изучающий отношения между знаковыми системами и теми, кто воспринимает, интерпретирует и использует их. Семантика, или семантика логическая, – это раздел логики (металогики), исследующий отношение языковых высказываний к обозначаемым объектам и выражаемому содержанию. Синтактика, соответственно, понимается нами как раздел семиотики, исследующий структурные свойства систем знаков, правила их образования и преобразования в отвлечении от их интерпретации2. В этом делении синтактика изучает формальные, или структурные, отношения между знаками (отметим, что логический синтаксис рассматривает типы знаковых сочетаний, которые преобладают в науке, не затрагивая лингвистические конструкции); семантика – отношение знаков к тому, что они замещают; а прагматика – отношение знаков к интерпретаторам. Таким образом, для целей нашего исследования трехмерный семиозис Пирса имеет особое значение, поскольку в нем акцентируется динамический и триадический характер знака, что повлекло становление «трехмерной семиотики». Итак, в своем исследовании мы обращаемся к триадической модели знака Ч. Пирса на том основании, что именно в работах Пирса изучается динамика знака. Базовые основания концепции Пирса – теория интерпретант и теория семиозиса – позволяют дать следующее определение знака: это триадическое отношение, вызывающее динамический процесс интерпретации (семиозис), посредством которого в коммуникациях создаются знаки и/или связываются значения со знаками. Важнейшим выводом семиотики Пирса является то, что в ее основе лежит ориентация на процесс. Поскольку «всякая мысль есть знак», она сама должна быть адресована какой-то другой мысли, влиять на нее, ибо в этом сущность знака. Тем самым раскрывается динамика знака как процесс перехода его от одной формы (классы знаков) к другой. При этом исследование знаков у Пирса ориентировано на его категории, что проявилось в разнообразных классификациях интерпретант, а также в детальных классификациях знаков, которые эксплицитно основаны на определенных категориях. Таким образом, теория интерпретант Пирса непосредственным образом связана с его концепцией существа познания. Это есть четвертое методологическое основание коммуникативносемиотического моделирования. Пирс предложил две классификации интерпретант, однако обоснование данных классификаций в трудах Пирса не зафиксировано. В первой классификации интерпретанты делятся на эмоциональные, энергетические и логические. На основании выводов, сделанных Пирсом о последовательности прояснения значения (как процессе устранения раздражения, вызванного сомнением), можно 1 2 Кронгауз М. А. Семантика. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. С. 29, 31. Ивин А. А., Никифоров А. Л. Словарь по логике. М.: ВЛАДОС, 1997. 384 с. 32 говорить о том, что основанием данной классификации, с нашей точки зрения, является функция интерпретанты в акте коммуникации, то есть та работа, которую производит интерпретанта в процессе ознáчивания. Эмоциональная интерпретанта в акте коммуникации производит эмоции, которые есть основания сомнения в правилах действий. Функция энергетической интерпретанты состоит в определении способа действий (например, действие солдат в ответ на команду «Равняйсь!»). Обретение верования в отношении вещи осуществляет логическая интерпретанта. Функция этой интерпретанты заключается в том, что она играет ключевую роль в некотором рациональном процессе (например, в политической дискуссии). Достигается уверенность в определенных правилах действий с вещью. Следовательно, возникает понимание практического значения возможных следствий относительно объекта мысли. Согласно второй классификации интерпретант, которая была кратко рассмотрена выше, интерпретанты делятся на непосредственную, динамическую и финальную. Мы полагаем, что основанием для данной классификации является установление уровня степени ясности значения (некоторый результат), достигаемый в акте коммуникации. Пирс выделяет три степени ясности. Первая степень ясности – имплицитное знакомство, что соответствует непосредственной интерпретанте. Это вид перевода знаков в некоторую устойчивую переводимость, она означает возможность, но далеко не абстрактную. Вторая, логическое определение, соответствующее динамической интерпретанте, как любое следствие, действительно производимое знаком как таковым. Для ясности знак переводится от молчаливого знакомства к эксплицитному определению логического характера, то есть определению роли данной интерпретанты в акте коммуникации. Третья степень ясности, прагматическое прояснение, соответствует финальной интерпретанте. Это следствие, которое знак произвел бы после размышления, что означает прагматическое прояснение реальности, способность интерпретанты воздействовать на партнера по коммуникации. Итак, ключевым отличием первой классификации интерпретант от второй является то, что они классифицированы по различным основаниям. Основанием для первой классификации служит принцип функционирования знака в коммуникациях (эмоциональный, энергетический, логический). Основанием для второй классификации является результат данного процесса (некоторое состояние, которое наступило в результате коммуникативного акта), то есть определяется форма интерпретанты, возникающая в коммуникативном акте. Отметим, что в традиции Пирса знак рассматривается в многообразии форм в пространстве как медиум коммуникаций, однако сами коммуникации, то есть коммуникативная функция языка, не стали предметом его исследования. Пирс рассматривал семиотику как способ познания действительности посредством знака, поскольку человек, совершая какие-либо действия, вынужден опосредовать их с помощью знака, не обращаясь при этом к исследованию процессов коммуникации, в которых рождается знак и раскрывается его сущность. Таким образом, мы делаем вывод о коммуникативной ориентированности семиотической теории Пирса. В своих рассуждениях мы опираемся на вывод о 33 том, что исследования Пирса в области знаков направлялись тремя убеждениями 1. Во-первых, он был убежден, что мышление всегда протекает в форме диалога, следовательно, знаки это обязательные посредники не только в межличностной, но и в рефлексивной коммуникации. Они есть инструменты мысли и речевого общения∗. Во-вторых, Пирс утверждал, что мысль неотделима от способов своего выражения, то есть она получает свое семиотическое воплощение в коммуникативном акте. Естественно мысль, выраженная одним способом, почти всегда может быть выражена другим способом или искажена. Однако мысль, воплощенная в знаке, как подчеркивал Пирс, есть всегда нечто взаимосвязанное с возможностью ее выражения и артикуляции. В-третьих, исследователь считал, что сознание и разум не наделяют знаки жизнью, само действие знаков (динамика знака, описанная выше) есть знак жизненности мысли в коммуникациях. Из вышесказанного проистекает существенный для целей нашего исследования вывод: в коммуникативном акте каждый знак способен порождать интерпретанту, и этот процесс фактически бесконечен, как неограничен процесс семиозиса. Именно семиозис есть сердцевина пирсова учения о знаках. Парадигма категорий третичности влечет за собой триадичное отношение, порождающее мир интерпретант в коммуникациях, которые в исследованиях Пирса также классифицированы. Итак, человеческое мышление, (которое по природе коммуникативно), согласно теории Пирса, состоит из знаков; а сам человек может быть интерпретирован как знак, поскольку мышление как процесс невозможно вне знаков: оно по своей природе является языковым, а язык, по сути публичен и открыт. Знаки репрезентируют объект в определенном его качестве. В таком понимании, ситуация коммуникации выглядит следующим образом: знак (или репрезентамен) есть функция некого объекта, являющегося в определенном отношении к толкователю-интерпретатору (интерпретанте). Это и есть процесс коммуникации. Мир интерпретант многообразен, поскольку один знак может порождать множество интерпретаций – как любая палка, которая лежит на дороге и может стать источником тепла, произведением искусства или орудием преступления. А.А. Гусейнов отмечает: «Средство есть сама деятельность в ее предметности, поскольку она управляется и направляется целью. Цель и средство (средства) – соотносительные понятия. Лежащая на земле палка является просто палкой. Она становится средством тогда, когда человек решает воспользоваться ею, чтобы сбить висящее на дереве яблоко. Желание сбить висящее на дереве яблоко является просто желанием, игрой воображения. Оно становится целью тогда, когда человек берет лежащую на земле палку для того, чтобы осуществить это желание»2. Это и есть процесс интерпретации, целью которого является устранение раздражения, причиненного сомнением. Различие между интерпретантами связано с целью их создания, а не с тем «материалом», который 1 Колапьетро В. Ч.С.Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение. М.: Идея -Пресс, 2008. С.144-145. Учение Ч.С.Пирса о туизме - учение о том, что вся мысль обращена ко второму лицу или себе будущему во втором лице. 2 Гусейнов А. А. Этика и мораль в современном мире [Электронный ресурс] // Этическая мысль : ежегодник. – Электрон. дан. – М., 2000. – URL: http://ethics.iph.ras.ru/em/em1/1.html (дата обращения 15.06.2009).  34 лежит в основе их создания. Цель формируется в процессе деятельности человека, чем и отличается человеческая коммуникация от коммуникации животных. Не случайно народная мудрость гласит: «Из одного дерева икона и лопата, да не обе святы». «Если деятельность человека кардинально отличается от физических процессов и поведения животных в той части, в какой она управляется целями, то она полностью совпадает с ними в той части, в какой она пользуется средствами»1. Как подчеркивает В.М. Розин, семиозис является третьим основанием культуры, поскольку «на основе знаков и схем происходит организация и трансформация деятельности, то есть создание новой деятельности»2. При этом знак существует в коммуникациях посредством указания на участников коммуникации, а именно, интерпретатора, реципиента, в уме которого создается интерпретанта на основе данного в коммуникации «тела знака», который реципиент интерпретирует, соотнося со своим опытом. Все вышесказанное позволяет нам определить концепцию Пирса как коммуникативноориентированную. Однако «ограниченность» теории Пирса видится в том, что он исследовал знак в движении форм, не отвечая на вопрос о механизмах тех метаморфоз, которые происходят со знаком в коммуникациях. Для Пирса важна была логика преобразований, происходящих со знаком, последовательность изменений, то есть та последовательность шагов, которая определяла возможность существования знака в реальности – динамика знака. Завершая анализ исследовательской стратегии Пирса, отметим, что суть его концепции в том, что он рассматривает отношения между любыми предметами как знаковые (например, стол может рассматриваться как знак человека, за которым сидел последний). Жизнь мысли неотделима от способов своего выражения. Такие отношения абсолютно универсальны, а семиотика в этом контексте, заявляет себя как всеобъемлющий взгляд на мир. Выводы Пирса позволяют увидеть процессуальную природу знака в его переходе от формы к форме, от интерпретанты к интерпретанте, в итоге осуществляется процесс прояснения значения для достижения уверенности, выражающей себя в определенных правилах действий относительно объекта мысли. Основным результатом данного раздела является обоснование того, что семиотическая концепция Ч.С. Пирса является коммуникативно-ориентированной, поскольку в ней раскрывается природа изменчивости знака в коммуникативных процессах. 1.2 Концепции Ч.С. Пирса и Ф. де Соссюра: сравнительный анализ способа существования знака в коммуникациях 1 Гусейнов А. А. Этика и мораль в современном мире [Электронный ресурс] // Этическая мысль : ежегодник. – Электрон. дан. – М., 2000. – URL: http://ethics.iph.ras.ru/em/em1/1.html (дата обращения 15.06.2009). 2 Розин В. М. Развитие права в России как условие становления гражданского общества и эффективной власти. М.: Моск. психолого-соц. ин-т, 2006. С. 56. 35 Анализ основных положений теории Пирса, проведенный в разделе 1.1. дал понимание того, что невозможно представить коммуникацию без ее существенного компонента – языка. Речь идет не о том языке, который исследует лингвистика, мы рассматриваем язык как большие фрагменты дискурса, указывающие на объекты реальности, порождающие интерпретанты. Интерпретанты лежат в основе языка, но не существуют независимо от него. Материалом для создания интерпретант может быть миф, нарратив, газетный материал и другие объекты культуры. В своем «Курсе общей лингвистики», Ф. де Соссюр говорил о семиологии как общей науке о знаках, или семиологии, в которой лингвистика является составляющим элементом.1 Такое утверждение проливает свет на единство современных исследований по семиотике, проводящихся в рамках антропологии, социологии, психоанализа и стилистики. Подобные разработки связаны с понятием ознáчивания, поскольку любая система знаков внезависимости от её носителей формирует если не языки, то системы ознáчивания. Следовательно, обращение к семиологии Фердинанда де Соссюра (1857–1913), как было указано в предидущем разделе, обусловлено тем, что семиотика Пирса рассматривает последовательность изменений форм знака, не принимая во внимание его языковую природу. Это видится закономерным, поскольку для Пирса знак являлся прежде всего логическим конструктом, а для Соссюра – лингвистическим образованием, то есть знак рассматривался в языковом контексте. Это принципиальное отличие пирсовой концепции от соссюровской. Знак для Соссюра и его последователей – это «вещь в себе», не имеющая отношения к акту коммуникации. В концепции Пирса, как было указано выше, знак возвращается в сферу коммуникации посредством указания на участников коммуникации: интерпретатора, в уме которого в процессе коммуникации создается новая интерпретанта, и реципиента, который интерпретирует объект, соотнося его со своим опытом. Таким образом, рождается новый знак. В семиотической европейской традиции преобладание теории Соссюра бесспорно. Семиотика Соссюра дала начало структурализму, рассматривающему язык как систему знаков, которая подчиняется собственному порядку, и социологизму, определяющему язык как социальный феномен (А. Мейе, Ф. Брюно, М. Граммон, Ж. Вандриес). Однако в концепции Соссюра содержится немало противоречий, некоторые из них связаны с подготовкой «Курса общей лингвистики», собранного из читавшихся в разное время лекций. Некоторые положения своей теории исследователь не успел четко сформулировать, а некоторые вопросы лингвистики на этот момент еще не были актуальны, и, соответственно, не рассматривались. Тем не менее, многие соссюровские идеи стали основой современных, фундаментальных лингвистических теорий. На основе учения Соссюра созданы Копенгагенская школа (глоссематика) (основатель Л. Ельмслев); Пражский лингвистический кружок (Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон); функциональной лингвистики; дескриптивное языкознание, или 1 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. 36 американская школа структурной лингвистики (основатель Ф. Боас; работу Боаса продолжали Э. Сепир и Л. Блумфилд), Заметим, американская школа не находилась в сильной зависимости от теории Соссюра, поскольку ее задачей было разработать эффективную и формальную процедуру описания языка. Проведенный обзор имеет целью показать значимость влияния теории на развитие семиотики в целом. Ученики и последователи лингвиста не создают единства его учения, поскольку многие положения этой концепции противоречивы и допускают неоднозначное толкование. Данный факт является главной причиной того, что при определении способа существования знака в коммуникации в рамках семиологической теории мы обращаемся к исследованиям собственно Соссюра, поскольку это дает возможность раскрыть базовые положения фундирующие противоречивость последующих теорий. Описание и интерпретации теории Соссюра достаточно широко представлены в современной исследовательской литературе, поэтому мы выделим те значимые для целей нашего исследования положения, которые, с одной стороны, не бесспорны, но концептуально значимы для решения проблемы, поставленной в настоящем исследовании, а с другой стороны, не позволяют без обращения к теории Пирса в полной мере, описать особенности процессов социокультурных изменений. Первое существенное положение определяется Соссюром как дихотомия «язык – речь». Эта дихотомия стала исходной для исследования гетерогенной природы языка, который нельзя познать без извлечения социального субъекта. Последний понимается как множество конвенций для целей коммуникации, независимых по отношению к материальному носителю (langue), которому противопоставляется речь (parole), связывающая индивидуальную часть языка. Таким образом, язык «относится к системе правил и норм, которая является первичной и независимой от индивидуальных пользователей»1, а речь – это язык в частной практике. Поскольку Ф. де Соссюр был структуралистом, в своих исследованиях он уделял больше внимания языку, а не речи. Именно поэтому в теории знака Соссюра язык можно изучать лишь в синхронном аспекте, в то время как речь – только диахронно, то есть как систему, изменяющуюся во времени. Мы различаем синхронию и диахронию на том основании, что в диахронических процессах существенным становится фактор времени. Второе положение связано с изучением языка как системы. В своем классическом примере Соссюр рассматривал язык в качестве системы, подчиняющейся своему собственному порядку. Он сравнивал эту систему с игрой в шахматы, в отношении которой достаточно легко выявить, что внешнее, а что внутреннее. Игра пришла в Европу из Персии – это фактор внешнего порядка. Фактором внутреннего порядка является всё то, что касается правил и системы игры. Соссюром говорит, что если в процессе игры заменить деревянные фигуры фигурами из слоновой кости, то эта замена будет безразлична для системы, но если увеличить или уменьшить количество фигур, то это изменит «грамматику 1 Chandler D. Semiotics for Beginners [Electronic resource]. Electronic data. http://www.aber.ac.uk/media/Documents/S4B/semiotic.html (reference date: 20.07.2006). 37 [S. l.], 2006. URL: игры». Система определяется количеством входящих в нее элементов и теми отношениями, которые существуют между фигурами. Отношения внутри системы определяют и статус языкового знака. Это положение предваряет рассмотрение речи как процесса коммуникации. На концептуальные недочеты теории Соссюра для исследования коммуникативных систем указал М.М. Бахтин (1933). Для Бахтина знаки не существуют самостоятельно, вне совместной социальной деятельности людей, они используются для замещения чего-то другого, как посредники, как «medium», то есть как часть коммуникативной системы. Рассматривая знак как своего рода «материал», в котором слагается и осуществляется сознание, М.М. Бахтин подчеркивал, что знак может возникнуть лишь на межиндивидуальной территории, причем эта территория не природная в прямом смысле этого слова. Согласно Бахтину, необходимо, чтобы два индивида были социально организованы1, – на этом различии строится его критика Соссюра. Для Соссюра язык является абстрактной системой знаков, однако Бахтин отвергает «абстрактный объективизм» языковой системы Соссюра и его тезис об индивидуальности речевого акта, поскольку он определяет реальность языка как речевое взаимодействие («речевая цепь высказываний»). «Бытие, отраженное в знаке, не просто отражено, но преломлено в нем <…> скрещением разнонаправленных социальных интересов в пределах одного знакового коллектива»2. Данный тезис важен для выявления другого расхождения с Соссюром, заключенного в понимании значения, или означаемого. У Соссюра значение есть отношение одного знака к другим знакам. Для М. Бахтина значение рождается только в месте контакта знака с реальностью, и в этом случае знак является социально наполненным. В свою очередь, значение полностью определяется контекстом. «В сущности, – пишет М. Бахтин, – сколько контекстов употребления данного слова, столько его значений» 3, поэтому «множественность значений – конститутивный признак слова»4, которая играет значительную роль в общении. Значение, как утверждает Бахтин, «в сущности, ничего не значит, а лишь обладает потенцией, возможностью значения в конкретной теме» 5, которая принадлежит целому высказыванию. По сути, философия языка Бахтина – это теория значения как употребления. Близкие идеи высказывал и Р. Барт, считавший, что каждое новое прочтение текста создает новое значение: читающий словно пишет свой собственный текст заново6. Итак, основные расхождения в подходах Соссюра и Бахтина определены двумя моментами: 1) как определяется значение языковых знаков; 2) как строятся отношения между означающим и означаемым. 1 Цит. по: Социокультурное пространство диалога. М.: Наука, 1999. С. 16. Цит. по: Бонецкая Н. К. М.М. Бахтин и традиции русской философии // Вопр. философии. 1993. № 1. С. 27-28. 3 Бонецкая Н. К. М.М. Бахтин и традиции русской философии // Вопр. философии. 1993. № 1. С. 87. 4 Бонецкая Н. К. М.М. Бахтин и традиции русской философии // Вопр. философии. 1993. № 1. С. 112. 5 Там же. 6 Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс: Универс, 1994. 616 с. 2 38 Причиной таких расхождений стало то, что Бахтин акцентирует внимание на конструктивной роли диалога в создании значений: «ведь бытие знака является не чем иным, как материализацией этого общения» 1. У Соссюра значение – это отношение данного знака к другим знакам, иными словами он дает ответы на указанные вопросы на абстрактном уровне. Автор представляемого исследования согласна с выводами Бахтина, о неразрывности знака и коммуникативной функции языка. Мысль преломляется в знаке – и значение возникает только в месте контакта знака с реальностью в социокультурном контексте. Обратим внимание еще на одно обстоятельство. Споры о природе языка и его роли в коммуникативном процессе ведутся давно. И сводятся к поиску ответа на вопрос, существует ли язык как идеальный объект до коммуникации или получает жизнь только в реальном общении? Результатом этих дискуссий становится различие в понимании не только языка, но и знака. Напомним, что проблемным полем нашего исследования является не философия языка, вкладывающая в понятие языкового знака совокупность характерных свойств объектов и явлений. На место знака ставится нечто такое, что знаком не является, и отсылает к некоторому реальному или переживаемому. Настоящую работу мы осуществляем в контексте философии знака, которая ограничивающейся универсумом знака, в котором когда один знак отсылает к другому. Таким образом, основные расхождения в подходах к языку у Ф.де Соссюра и М.М. Бахтина содержатся в ответе на вопрос, является ли взаимосвязь знака и значения условной и установленной по усмотрению людей или же, напротив, такая связь не случайна и отражает необходимую зависимость знака от своего содержания. С этим вопросом связано третье, рассматриваемое нами положение теории Соссюра. Третье положение мы определяем как учение Соссюра о языковом знаке. В семиологии («semiology») этим структуралистом была разработана модель знака, которую называют диадической (а также «двоичной», двучастной), поскольку в данной модели знак складывается из двух элементов: понятия и акустического образа, которые также называются «означаемое» (signifiant) и «означающее» (signifie). Вклад Соссюра состоит в том, что он прояснил структуру знака: знак состоит из означающего, которое представляет собой наблюдаемый феномен и дает информацию о другом феномене, уже ненаблюдаемом, представляющей собой означаемое знака. Соссюр также подчеркивал тот факт, что в знаковой системе единицы арбитрарны, то есть нет никакого отношения подобия между означающим и его означаемым, следовательно, нет необходимости их различения. Эти отношения произвольны, что репрезентируется в тезисе Соссюра о произвольности знака: «связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна <…> означающее немотивированно, то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи»2. При этом Соссюр не ищет особых доказательств 1 Бахтин М.М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка: статьи. М.: Лабиринт, 2000. С. 357. 2 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 71. 39 своему тезису, указывая на его очевидность и на то, что «принцип произвольности знака никем не оспаривается»1. Следовательно, речь идет о некотором представлении, существующем у человека, и наборе звуков, с которым это понятие связывается в процессе коммуникации. Однако Соссюр, работая в лингвистической парадигме, собственно к понятию «коммуникация» не обращается. Согласно концепции Соссюра язык искусственно конструирует реальность. Сделанный вывод вытекает из утверждаемой Соссюром произвольности знака. Обозначенное соссюровское утверждение о произвольности знака опровергали многие лингвисты: Э. Бенвенист, Р. Якобсон и др. Более того, Соссюр сам понимал недостатки своей концепции и допускал существование знаков, которые не являются до конца произвольными. Например, символ «характеризуется тем, что он не до конца произволен <…> в нем есть рудимент естественной связи между означающим и означаемым»2. Очевидно, Соссюр выстраивает теорию знака как абстракцию, в которой знак становится теоретическим конструктом, не зависящим от внешних факторов. Такой знак не нуждался в онтологическом или этическом оправдании, он существовал сам по себе, не указывая на определенный объект. Знак по своей природе – это теоретический конструкт, где означающее и означаемое не нечто материальное, вещественное: «Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ. Этот последний является не материальным звучанием <…> а психологическим отпечатком звучания <…> если нам случается назвать его “материальным”, то только <…> для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары – понятию, в общем более абстрактному»3. Данное определение знака как теоретического конструкта порождает два парадоксальных вывода. 1. Соссюр утверждал, что немотивированность языкового знака определена его неизменностью. Набор актуальной информации, отражаемой в языке, постоянно растет. Неизменность знаков, по утверждению Ф. де Соссюра, поддерживается тем, что их использование в языковом коллективе регулируется жесткими правилами. Так, например, говорящий не может произвольно выбирать означающее, несмотря на произвольность знака. Однако, как точно отмечает Ж. Делез, «произвольность или непроизвольность – не различные самостоятельные свойства, но, скорее, различное осуществление одних и тех же человеческих свойств»4. И действительно, если каждый будет обозначать любое понятие своим собственным акустическим образом или будет приписывать ему другие значения, то коммуникация будет невозможна. 2. Исследователь определяет линейный характер означающего: означающее, являясь «по своей природе воспринимаемым на слух, развертывается только во времени»5 и в результате этого характеризуется «заимствованными у времени 1 Там же. С. 70. Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 71. 3 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 69. 4 Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. – СПб., 1999. – С. 127. 5 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 72. 2 40 признаками: а) оно обладает протяженностью и б) эта протяженность имеет одно измерение – это линия»1. В основе описанного выше парадокса, с нашей точки зрения, лежит понимание знака как языкового конструкта, существующего в абстракции коммуникаций. Четвертое положение фиксирует ценность языкового знака. Значимость (ценность) языкового знака (например, слова) «определяется всем тем, что с ним связано»2. Охарактеризованный подобным образом языковой знак, по мнению Ф. де Соссюра, «обладает двумя свойствами первостепенной важности»3: немотивированностью и линейным характером означающего. В ранних работах Ф. де Соссюр использовал для обозначения немотивированности знака понятия «условность» и «произвольность». Немотивированность (или, как чаще встречается в литературе, посвященной семиологии Ф. де Соссюра, – произвольность) знака отражает, по сути, «отсутствие естественной связи между означаемым и означающим»4. Таким образом, Ф. де Соссюр подчеркивал, что очевидной связи между означаемым и означающим не существует: это связь между звуком, формой слова и концептом, к которому оно относится. В произвольности знака особенно важен контекст его применения, а именно язык: «знак не существует сам по себе, но только в системе, которую мы называем языком»5. Данный вывод указывает на то, что знак в своей произвольности рассматривался Соссюром все-таки как коммуникативный конструкт. В качестве пятого положения проанализируем тезис Соссюра о синхронии и диахронии, подчеркивая наше видение этого вопроса. Соссюр проводил разграничение между плоскостями: синхронии (статический аспект, язык в его системе) и диахронии (исторический, или динамический, аспект). Эти два аспекта Соссюр не просто разрывает, но абсолютно противопоставляет друг другу. Так, он считает, что синхронический аспект позволяет исследователю сосредоточиться на изучении закрытой, замкнутой системы языка, диахрония же, как исторический подход, превращает язык в набор разрозненных фактов. Соссюр рассматривал синхронию как моментальный срез константной системы, Следовательно, изучение языка (langue) может быть осуществлено с этой позиции. Диахрония понималась Соссюром как эволюция языка, движение во времени, ось последовательности; синхрония – как статика, состояние языка, ось единственной размерности – отношение между сосуществующими явлениями, где исключено всякое вмешательство времени. Синхрония и диахрония в лингвистическом осмыслении обозначают статус языка и систему эволюционных фаз, соответственно, поэтому одна не исключает другую. Синхронический аспект доминирует над диахроническим, ибо для современных говорящих людей настоящий язык – единственная реальность. Таким образом, реальную речь разграничить на синхронию и диахронию невозможно. Язык – это речевая деятельность, включенная в коммуникативные ситуации, коммуникативный контекст. Если исследовать язык как систему мы 1 Там же. Семиотика: хрестоматия. М.: Изд-во Ипполитова, 2005. С. 36. 3 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 70. 4 Соссюр Ф. де Заметки по общей лингвистике. М.: Прогресс, 1990. С. 112. 5 Соломоник А. Язык как знаковая система. М., 1992. С. 19. 2 41 можем вне динамики, то, при изучении речевой деятельности, мы всегда рассматриваем динамику изменения знаков и значений в зависимости от коммуникативной ситуации, актуальной информации, которая транслируется, внешних условий осуществления коммуникации, поскольку это язык, который находится в состоянии постоянного изменения1. Это противоречие Соссюр, видимо, осознавал. В черновых заметках к лекционному курсу, которые были найдены в 1970-е гг., он пишет: «Всякий литературный язык после того, как он сформировался, остается сравнительно неподвижным. Во всяком случае, через него мы не можем почувствовать в должной мере, что настоящий язык, язык, свободно бытующий в социальной массе, является объектом, изменяющимся в зависимости от времени»2. Итак, понятия диахронии и синхронии мы рассматриваем не с позиции лингвистики, а как системные понятия. Без методологически обоснованного разведения синхронии и диахронии невозможно моделирование процессов, поскольку исследование процессуальных объектов включает как механизмы развития, так и механизмы функционирования. Для исследования процессуальных объектов такой вывод имеет существенное значение. Например, во времена Советского Союза перманентность механизмов функционирования государственного аппарата (синхронический аспект) при неучтённости социальных и экономических изменений, то есть тенденций развития мировой цивилизации (диахронический аспект), привели к распаду страны и изменению вектора ориентации в эволюции всего общества. В контексте данного исследования диахрония мы рассматривается не как исторический аспект, предполагающий последовательную смену элементов системы, а как разрыв во времени, который присутствует в любом акте коммуникации (в том числе автокоммуникации), то есть аспект фиксирующий процесс развития в акте коммуникации. Очевидно, что исследование системы языка у Соссюра по своей природе диахронично, а его разделение на синхронию и диахронию искусственно. Диахрония, тем самым, представляет собой последовательную смену состояний, определяющих эволюцию данной системы (процесс развития): чтобы достичь определенного состояния, знак должен в акте коммуникации перейти к новому состоянию. Диахрония акта коммуникации характеризует смену одного состояния другим, одной формы знака другой, а синхрония фиксирует состояние знака в конкретный момент времени в дихотомии «означающее-означаемое». Причем реальность коммуникаций для целей существования знака не вызывает сомнения. Таким образом, семиология Соссюра основывается на немотивированности (произвольности) языкового знака, линейном характере означающего, диадической модели знака, а также на разделении языка на язык (синхрония) и речь (диахрония). Учитывая эти положения, мы можем сделать некоторые выводы относительно способа существования знака в концепциях Пирса и Соссюра. 1 2 Соломоник А. Язык как знаковая система. М., 1992. С. 25. Соссюр Ф. де Заметки по общей лингвистике. М., 1990. С. 183. 42 Для Пирса способом существования знака в коммуникациях была динамика последнего, то есть именно в динамике Пирс видел жизнь знаков, в расширении форм знака, но среда, которая делает такое «расширение» возможным – коммуникации – не стали для него предметом исследования. Подчеркивая взаимосвязь процессов семиозиса и процессов коммуникации, отметим, что мы рассматриваем знак как медиум в коммуникациях, опираясь на следующий тезис Пирса: «Я использую знак в самом широком смысле для любого медиума коммуникации и экзистенции (расширения) Формы. Будучи медиумом, он детерминирован чем-то другим, называемым его Объектом, и детерминирует другое, называемое его Интерпретантой» 1. Итак, знак, в концепции Пирса, это триадическое отношение, вызывающее динамический процесс интерпретации, посредством которого в коммуникациях производятся знаки или связываются значения со знаками. Автора данного исследования в меньшей степени интересует «что» знака, важен факт, что он остается постоянно интерпретируемым. На этом основании мы делаем вывод о том, что концептуальные положения семиотики Пирса позволяют раскрыть природу изменчивости знака в культуре, поскольку Пирс мыслил знаки как процессы, видел их постоянно становящимися. Это означает, что последовательность изменений форм знака ведет к появлению новых черт культуры или определяет иной характер взаимодействий субъектов в коммуникациях. Понимание природы знака в семиологии Соссюра ограничивается статичностью знака, то есть он рассматривает знак как устойчивую, неразвивающуюся сущность. Знак является целостностью «означаемого и означающего» – новое состояние знака, достигнутое в результате коммуникации, что позволяет прийти к заключению о природе знака в его перманентом состоянии, которое предполагает априорное существование знака в коммуникациях как среде, делающей существование знака возможным. Именно в этом состоит противоречие исследования знака как лингвистического конструкта у Соссюра: его знак выступает как результат коммуникативного акта, но саму коммуникацию, то есть систему, которая делает знак возможным, Соссюр предлагает исследовать в статике. Знак у Соссюра существует вне коммуникации, как статичное ментальное образование («вещь в себе»), однако в его концепции именно коммуникации делают возможной существование знака как такового. Следовательно, статика так же, как и динамика, есть способ существования знака в коммуникациях, поскольку таким образом раскрывается его целостность в мыслительном процессе. Взаимозависимость концепций Пирса и Соссюра раскрывается и в положениях о трех измерениях семиозиса, проанализированных профессором Берлинского технического университета Р. Познером. Р. Познером совмещает в своем исследовании семиотическую традицию триадичности семиозиса Пирса и дихотомию «означающее-означаемое» Соссюра. Исследователь резюмирует: 1 Цит. по: Сухачёв Н. Л. О семиотике Ч.С. Пирса: Тройственный знак в универсуме репрезентаций [Электронный ресурс] / отв. ред. Н. Н. Казанский. СПб.: Наука, 2003. 106 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://iling.spb.ru/pdf/nl/pierce.html (дата обращения: 11.08.2008). 43 а) Прагматика исследует условия, которые необходимо соблюсти, чтобы в семиотическом процессе было возможно соотнести определенный знак с определенным сообщением. Предмет прагматики – пользователь знаков (отправитель и адресат или получатель) и его отношения к другим факторам семиозиса; б) Семантика исследует условия, которые необходимо соблюсти, чтобы в семиотическом процессе нечто выступало в качестве значения знака. Предмет семантики – означаемое и его отношения к означающим; в) Синтактика исследует условия, которые необходимо соблюсти, чтобы в семиотическом процессе нечто указывало на означаемое. Предмет синтактики – означающее и его отношения к другим означающим 1. На наш взгляд, такой подход очень точно отражает функции семиозиса в коммуникациях. Сравнительный анализ ключевых положений двух семиотических концепций позволил выявить, что базовой семиотической концепцией, оптимальной для целей коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений, является концепция Пирса, поскольку в ней установлен способ существования знака в коммуникациях в изменчивости форм, раскрывающий семиотические закономерности социокультурных изменений. Теория Соссюра также является необходимым условием моделирования социокультурных изменений, так как она определяет способ лингвистического существования знака в коммуникациях, посредством фиксирования его ставшего состояния. Таким образом, в данном разделе установлено, что обращение к концептуальным выводам семиотики Пирса и семиологии Соссюра делает возможным совместить статику и динамику как способы существования знака, репрезентирующие его целостность в коммуникациях. 1.3 Взаимодополнительность семиотических подходов при построении моделей коммуникации в концепции У. Эко Во второй половине 60-х годов XX в. семиотика стала развиваться в новом направлении: теперь она рассматривается не просто как наука о знаках, но и как теоретический подход к исследованию различных феноменов культуры. В этот период появляется широкий спектр научных работ в области литературы, искусства, антропологии и коммуникации. К. Леви-Строс обнаружил эффективность применения категорий структуральной лингвистики к описанию мифа2, Р. Барт показал знаковую природу культурных «мифов»3. Семиотические исследования Тартуско-московской школы охватывали широкий круг социальных явлений, которые подвергались семиотическому анализу в силу их способности функционировать в качестве «моделирующих систем», приобщенных к знанию соответствующих семиотических языков 4. Однако в интеграции знаний, ставшей 1 Познер Р. Что такое культура? К семиотической экспликации основных понятий антропологии // Критика и семиотика. 2004. № 7. С. 24. 2 Леви-Строс К. Путь масок. М.: Республика, 2000. 399 с. 3 Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 312 с. 4 Аймермахер К. Знак. Текст. Культура. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. 394 с. 44 основным направлением семиотических исследований, от мифологии В.Я. Проппа1 до нарратологии В. Шмида2, которая представлялась универсальной моделью для любого художественного и нехудожественного, устного и письменного текста, преобладающим оставалось влияние идей Ф. де Соссюра. В определенной степени «бум» семиотических исследований был спровоцирован Р. Якобсоном, предложившим интегрировать различные формы языкового общения. На этом основании в 1964 г. им была разработана единая коммуникативная модель для различных ситуаций, что позволило связать обширный круг проблем языка, искусства и, шире, культуры с теорией коммуникативных систем (см. схему 2). Контекст сообщение Адресант--------------------------------------------Адресат Контакт Код Схема 2. Единая коммуникативная модель Р.О. Якобсона. Якобсон был первым, кто попытался преодолеть антитетичность между Пирсом и Соссюром, но, следует признать, он оставался в плену по большей степени соссюровского определения знака3. Влияние традиции Пирса также признавалось, но в большей степени как прагматика и логика. Р. Якобсон акцентировал принцип семиотической универсальности 4, следовательно, ввел универсальность понятия знака и знакового кода как некоторого императива гуманитарных исследований. Ученый писал, что лингвистику можно кратко определить как изучение коммуникации, осуществляемой с помощью речевых сообщений 5. Идеалом признавался такой принцип знаковой системы, где ни одна знаковая система не имеет механизм, который определял бы ее изолированное функционирование. Данное видение нашло свое отражение в «Трудах по знаковым системам». В то же время считалось, что «логическая ветвь» Пирса и «лингвистическая традиция» Соссюра естественным образом противоположны и не могут применяться в качестве взаимодополняющих методов исследования. Опираясь на работы Якобсона, этот тезис опровергает У. Эко, раскрывая потенциал синтеза теорий Пирса и Соссюра для построения моделей коммуникации, текста и пр. Значение идей У. Эко заключается в том, что он создает культурфилософскую концепцию, с разработанным семиотическим инструментарием, который позволяет раскрыть имманентные механизмы текстов, создаваемых культурой. 1 Пропп В. Я. Морфология сказки. М.: Наука, 1969. 168 с. Шмид В. Нарратология. М.: Яз. слав. культуры, 2003. 312 с. 3 Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Пропилеи, 2000. С. 120. 4 Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1983. С. 143-158. 5 Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С. 319. 2 45 У. Эко активно предлагает позитивные пути решения проблем социокультурных изменений, и в этом плане его взгляды близки автору данного исследования. Для достижения цели, поставленной в настоящей работе, мы опираемся на труды У. Эко, в которых он активно использует идеи Пирса и Соссюра, то есть концептуальные положения как семиотики, так и семиологии. Это следующие работы: «Отсутствующая структура. Введение в семиологию»(1968), «Роль читателя» (1979), «Семиотика и философия языка» (1984). Однако, в русской академической культуре имя У. Эко присутствует пока на правах «пустого означающего», что объясняется рядом обстоятельств, что отмечается в исследовании А.Р.Усмановой: 1) Жанр философской, или семиотической, эссеистики известен российскому читателю, главным образом по работам Ролана Барта. 2) Структуралистская классическая семиотика соотносится в основном с именами теоретиков Московской и Тартуской школ, поскольку работы западных семиотиков публиковались редко и предназначались, как правило для лингвистов. 3) Идеи У. Эко развивались в структуре диалога с европейской традицией семиотики. Мы знакомы с ними благодаря текстам партнеров по диалогу: Р. Барта, Ж. Деррида, А. Жолковского, Ж. Женетта, Ж. Лакана, К. Метца, Ю. Лотмана, Ц. Тодорова, и др. 4) С момента выхода книг Эко на русском языке прошло достаточно много времени (например, «Отсутствующая структура» вышла 30 лет назад). За этот период изменились интеллектуальный климат и научные воззрения самого Эко1. В силу этого представляется важным рассмотреть контекст, в котором зарождались семиотические идеи У. Эко. Одним из аспектов этого контекста были идеи Ч.С. Пирса, который для Эко являлся безусловным авторитетом. Апелляция к Пирсу не случайна. С одной стороны, теория помогла У. Эко развить в 60-е гг. собственную семиотическую концепцию в полемике с лингвистическим структурализмом. С другой стороны, ключевой проблемой, связывающей философские, семиотические и литературные тексты, для У. Эко стала проблема интерпретации (интерпретация понимается в узком, семиотическом смысле, и более широком – герменевтическом). Проблемное поле для У. Эко создают феномен интерпретации и текстуальные стратегии, вовлеченные в семиотическую игру. Именно проблемные поля лежат в основе семиотических исследований У. Эко, а работа в них позволяет ему заниматься моделированием коммуникативных процессов, применяя в этих целях, как семиотику Пирса, так и семиологию Соссюра. У. Эко отталкивался от следующих концептуальных противоречий двух подходов к исследованию знака: а) если Пирса интересовала «жизнь знаков» в динамике безотносительно к коммуникациям, то «Соссюр стремился найти некий универсальный принцип, на котором базируется все многообразие речевой деятельности; б) в семиотике Пирса знак был возможен, поскольку он репрезентирует объект посредством ряда интерпретаций, у Соссюра же конституирование знака определяется его положением в системе» 2; в) Пирса интересовала динамика знака, а Соссюр рассматривал состояние знака в 1 2 Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Пропилеи, 2000. С.8 Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Пропилеи, 2000. С.121 46 определенный момент времени; г) если Пирс рассматривал знак как триадическую структуру, то Соссюр предложил бинарную модель знака. Исходя из приведенного выше сравнения мы можем сделать вывод, что концепция Пирса отличается наличием позитивного решения проблемы интерпретации объекта. Однако еще Бенвенист в анализе концепции знака Пирса задавался вопросом, может ли знак быть знаком того, что само не является знаком1. Рассмотрение семиотики Пирса (раздел. 1.1.) дает основание предположить, что наиболее сложный конечный интерпретант есть сам объект, который существует в нашем сознании, но тождественные физически такой объект и такой интерпретант не существуют. В силу этого дать определение понятию объекта тоже оказывается проблематично, что сближает концепции Пирса и Соссюра. Это первое основание возможности взаимодополнительности семиотических подходов при моделировании коммуникативных процессов, предложенное У. Эко. Второе основание, выделенное У. Эко, состоит в том, что Соссюр не ограничивается рассмотрением абсолютных свойств значений как конкретных сущностей языка, а ставит акцент на проблеме значимости как основе значения. Для Пирса значение не обладает однозначной зависимостью от объекта, оно может быть принципиально интерсубъективно. Следовательно, смысл значения для Пирса и Соссюра зависит от интерпретатора. Третье основание, по мнению У. Эко, раскрывается в следующем: понятия знака и семиозиса комплементарны, поскольку сущность знака раскрывается только в процессе интерпретации, что позволяет нам понять, почему значения не остаются статичной системой. Семиотический процесс интерпретации раскрывает саму сущность знака. Соссюр, как показывает У. Эко, указал, что создание означаемого связано с мыслительной деятельностью того, кто определяет означающее. Иными словами, определение значения знака имплицитно предполагает наличие коммуникативного механизма, что имеет место в коммуникативноориентированной семиотике Пирса. В качестве четвертого основания У. Эко определяет то, что обе теории есть концепции поиска конвенциональных отношений между знаком, языком и реальностью. Таким образом, У. Эко углубил представления о знаке Пирса и Соссюра доказав их комплементарность: «Сущность знака раскрывается в процессе интерпретации, что позволяет нам осознать, почему значения (в концепции Соссюра, как ставшие состояния – означающее и означаемое – Н.Л.) не застывают в замкнутую, абсолютную систему»2. Основной характеристикой комплементарности является движение как таковое. При этом У. Эко дает одно из самых широких определений семиотики, говоря, что семиотика изучает не только то, что мы обыкновенно воспринимаем как «знак», но всё, что «замещает» собой что-нибудь другое. Соответственно, ученый задается вопросом, в чем смысл семиотического исследования и его сущность. Отвечая на этот вопрос, он пишет, что «семиотическое исследование представляет собой такое исследование, в котором 1 2 Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 71. Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Пропилеи, 2000. С. 122. 47 все феномены культуры рассматриваются как факты коммуникации и отдельные сообщения с кодом»1. «Культура, – отмечает У. Эко, – есть по преимуществу коммуникация»2. Однако У. Эко не избежал влияния европейской традиции. Свои модели коммуникации он строит на основе классической схемы Р. Якобсона: «Мы сводим все интересующие нас феномены к довольно простой модели, взяв за основу простейший случай коммуникации <…> Затем исходные понятия подвергаются критической оценке, расширяются, предстают в ином свете, отвергаются, загоняются в расставленные ловушки, испытываются на прочность» 3. Очевидно, что семиология У. Эко во многом продолжает соссюровские идеи. Но вопреки Соссюру, Эко понимает, что невозможно объяснить процессы коммуникации на основе абстрактности знака, что заставляет ученого обратиться к другой семиотической парадигме – к исследованиям Пирса. Последовательно перечислим некоторые принципы в рассуждениях У. Эко, на которые он опирается при построении моделей коммуникации, определяя их как основания синтеза двух концептуальных направлений семиотики. 1. У. Эко, как и Ф. де Соссюр, определяет знак как объединение означаемого и означающего. Новацией У. Эко было введение в эту связь категории кода – «система вероятностей, которая накладывается на равновероятность исходной системы, обеспечивая тем самым возможность коммуникации»4. С точки зрения исследователя, благодаря коду определенное означающее начинает соотноситься с определенным означаемым5. В этом случае означающее для У. Эко становится смыслопорождающей формой, то есть в своих рассуждениях он разрешает существенное противоречие соссюровской теории – произвольность связи означающего и означаемого. Действительно, подтверждает У. Эко мысль Соссюра, «связь означаемого и означающего произвольна, однако она навязана языком, который <…> является кодом»6. В контексте данного утверждения «означаемое уместно определить как то, что благодаря коду вступает в семасиологические отношения с означающим»7. 2. Ученый подвергает критике теорию интерпретант Пирса, который утверждал, что интерпретации подлежат лишь символы как подлинные примеры Третичности. Однако, доказывает У. Эко, иконы и индексы также подлежат интерпретации, потому что независимо от того, к какой категории принадлежит знак, он порождает интерпретанту «в сознании своих интерпретаторов» 8. Именно так построен процесс бесконечного семиозиса, который начинается с попытки установить интерпретанту (термин Пирса) того или иного знака. Под интерпретантой У. Эко понимает иной способ представления объекта 9: интерпретанту знака можно установить, только если «обозначить этот знак с 1 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 43-44. Там же. С. 257 3 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 39 4 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 56. 5 Там же. С. 66. 6 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 66. 7 Там же. С. 69. 8 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 295. 9 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 67. 2 48 помощью другого знака, интерпретантой которого будет следующий знак и т. д.»1. Интерпретанта определяет знаковый характер отношений между отправителем и получателем в процессах коммуникации даже в отсутствие интерпретатора. В связи с этим особое значение приобретает семантико-прагматическая теория У. Эко, которая базируется на понимании безграничности процесса интерпретации. Это основная идея Пирса о неограниченном семиозисе или бесконечной регрессии в терминологии У. Эко Так как каждый знак производит интерпретанту, которая, в свою очередь, является репрезентаменом следующего знака, то процесс семиозиса оказывается «последовательным рядом интерпретант»2. Следовательно, семиозис «включает в себя две одинаково важные части: производство знаков и их интерпретацию»3. По мнению У. Эко, с понятием семиозиса в концепции Пирса теснейшим образом связана категория окончательной (final) интерпретанты. Говорить об окончательной интерпретанте можно тогда, когда, «восприняв ряд знаков, мы изменяем наше поведение, нашу деятельность» 4. Таким образом, окончательная интерпретанта есть точка приостановки (во временнόм аспекте) семиозиса. 3. У. Эко принимает и активно развивает категорию семиозиса. Соединяя два направления в изучении знака для объяснения коммуникативных процессов, Он значительно расширил понимание пирсовой категории «семиозиса». Эко утверждал, что семиозис является социальной деятельностью и в него вовлечены субъективные факторы, которые образуют индивидуальный семиозис. Иначе говоря, нет семиозиса без человека. Это либо общественная, либо индивидуальная категория. Последнее обстоятельство определяет связь теории знака с процессами коммуникации. На основании исследований У. Эко мы можем сказать, что семиотика Пирса утвердила одну из важнейших категорий семиотики в целом и коммуникативного пространства в частности – семиозис, подчеркнув динамическую, смыслопорождающую (сигнификационную) природу коммуникативного процесса. В данном контексте мы рассматриваем коммуникативное пространство: пространство изменяющихся процессов, имеющее, однако, некоторые регулярные структуры, которые сами по себе не исключают возможность перемен. Одна из таких структур это структура семиозиса – система интерпретант, производимых разными культурами. 4. У. Эко подвергает критике понятие иконического сходства, представляемое Пирсом. Он считает, что сходство иконического знака с изображаемым предметом не отражает всех его характеристик. «Иконический знак всегда несет в себе некоторую условность»5. Эко рассматривает три типа визуального знака: видимые, предполагаемые, условные. Иконографические коды У. Эко понимает как условные характеристики, которые описывают эпоху визуального знака. Это коды исторического характера. Несмотря на критическое отношение к 1 Там же. С. 67. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 5–32. 3 Бел М., Брайсен Н. Семиотика и искусствознание // Вопросы искусствознания. 1996. Вып. IX. С. 521-559. 4 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 325. 5 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 171. 2 49 определениям иконического Квалисигнум: Знак по отношению к самому себе Знак по отношению к объекту Знак по отношению к интерпретанту Синсигнум: Легисигнум: знака, данных Цветовое пятно в абстрактной картине, цвет одежды и т. д. Потрет Моны Лизы, прямая трансляция по телевидению, дорожное объявление. Условное изображение, изображение креста, тип храма «храм с круглым основанием». Икона: Потрет Моны Лизы, диаграмма, структура… Индекс: Стрелка-указатель, лужа… Символ: Запретительный дорожный знак, крест, условный рисунок… Рема: Любой визуальный знак как термин какого-либо выражения. Дицисигнум: Пирсом, Два визуальных знака, связанные между собой определенным образом. Умозаключение: Сложная визуальная синтагма, объединяющая знаки различного типа. Совокупность знаков, имеющих значение. Например: «Покрытие скользкое, скорость не выше 60 км/ ч». Рис. 2. Триадическая классификация знаков Пирса в соответствии с определенным явлением визуальной коммуникации (предложена У.Эко)1. У. Эко все же останавливается на этом видении при исследовании феноменов визуальной коммуникации как альтернативе лингвистическому универсализму (см. рис. 2). 5. У. Эко анализирует структуру коммуникативного акта и вводит в нее понятия «код», «лексикод», «означающее», «означаемое», «знаковая система». В модели коммуникативного акта ученый дополняет стандартную модель Р. Якобсона разложением кода на код (устанавливает денотативные значения сообщения) и лексикод (устанавливает коннотативные значения сообщения), однако в других текстах различение кода и лексикода у Эко часто исчезает. При этом определение кода, по-видимому, восходит к традиции Соссюра. Рассматривая понятие «структура», Эко утверждает, что «структура – это модель, выстроенная с помощью некоторых упрощающих операций, которые позволяют рассматривать явление с одной единственной точки зрения»2. 1 2 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 152. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 80. 50 Таким образом, современные тенденции в развитии семиотики, если исходить из работ У. Эко, показали: взаимосвязь коммуникации и семиотики определяется тем, что знаковая природа тех или иных явлений (то есть область исследования семиотики) раскрывается лишь в процессе коммуникации. Следовательно, изучение знака, знаковых систем и кодов служит «фоном» для исследования коммуникативных процессов. Однако мы не согласны с этим утверждением. Исследование знака является не фоном, а необходимой частью анализа процессов коммуникации, поскольку, сам по себе, вне общающихся друг с другом субъектов, интерпретирующих знаки и создающих на этой основе новые значения, знак попросту не существует, как и коммуникации невозможны без знака. Тем не менее, в исследованиях У. Эко сделано несколько выводов, концептуальных для целей данного исследования. 1. У. Эко обобщает теоретические выводы Пирса, Соссюра, Морриса, Якобсона и др. Он определяет в семиотике раздел – это философия знака (ее главным объектом являются знак и семиозис). 2. Сущность символа У. Эко определяет как неоднозначность возможных интерпретаций. Он показал, что символ раскрыт для семиотических перемещений. Механизмом перемещений является символическое воображение, которое становится необходимым условием для осуществления процесса семиозиса. Воображение, возникающее из опыта, ограниченного культурными условиями, является основным способом распознания одних знаков, генерации новых, что и есть процесс семиозиса. 3. Вывод У. Эко связан с понятием культурного кода, который есть не только правило, но и потенциал для интерпретации. С одной стороны, Эко, как мы говорили выше, подвергает критике модель коммуникации Якобсона, поскольку она неадекватно описывает процессы коммуникации, но, с другой стороны, У. Эко остается в плену этой модели, предлагая ввести понятия «коды» и «субкоды». Код становится ключевым элементом коммуникативного акта, поскольку он может манипулировать означающими, соотнося их с новыми означаемыми. 4. Знак становится для У. Эко инструментом, с помощью которого можно проанализировать объекты культуры. Этот вывод касается проблемы знака в коммуникативных процессах. Важная характеристика знака – его интерпретируемость, и значение образуется у знака при пересечении разнообразных интерпретант, которые рождаются в различных культурных контекстах. Именно человек как потребитель и производитель знака обусловливает направление семиозиса как транслятора культурных традиций, он является составной частью ознáчивания как творческого процесса. Очевидно, У. Эко отказывается от классической дихотомии «означающее – означаемое». 5. В теории У. Эко интерпретация знака представляет собой последовательность отношений между различными вариантами употребления исходного знака. В этом утверждении он опирался на теорию Пирса. По мнению У. Эко, в интерпретации мы отталкиваемся от определенного типа знака (см. рис. 2), что запускает процесс семиозиса. Мы интерпретируем понятия, и проинтерпретированные понятия дают возможность увидеть контекст употребления других знаков. Таким образом, в 51 процессе интерпретации ключевую роль будет играть способ, которым все звенья соединены. 6 Ученый делает вывод, что любой текст культуры есть система, которая должна быть рассмотрена с синтактической, семантической и прагматической точек зрения. Такой подход представляет собой некоторый синтез гуманитарного знания, что позволяет проанализировать внутренние семиотические механизмы культуры. Таким образом, универсум человеческой культуры, описанный У. Эко рассматривается им как универсум семиозиса, которому присущи следующие характеристики: а) структурированность, структуру создает сеть интерпретант; б) допускается множественность интерпретаций, которые реализуются в различных культурах; в) бесконечность, семиозис никогда не может быть завершен; г) семиозис не может быть исчерпывающим, это временный иерархический беспорядок. Обозначив коммуникацию в качестве предмета своего рассмотрения, исследователь отодвинул знак на второй план, как мы показали выше. Тем не менее, при создании моделей коммуникации У. Эко удалось доказать взаимное соответствие, непротиворечивость дополняющих друг друга семиотических подходов для изучения процессов коммуникации. С одной стороны, коммуникативные модели У. Эко строит на классической модели Якобсона, используя модель знака Соссюра, с другой – действие модели пытается объяснить, используя теорию интерпретант Пирса. Однако У. Эко определил только принципы взаимодополнительности концептуальных положений двух направлений семиотики, применяя в логике своих рассуждений аргументы одного для доказательства другого. Основным достижением У. Эко стало введение в процесс коммуникации понятия знака, который реализуется в сообщении (сообщение – это набор знаков). Обратим внимание, что максималистское утверждение Пирса «всё есть знак» У. Эко рассматривал в том смысле, что слово, вещь, портрет, ощущение имеют внешние знаки, равные по статусу, но отличающиеся по форме. Имя может служить интерпретантой для вещи, химическая формула интерпретирует имя и т. д. Знаки могут интерпретировать друг друга, а связь между ними может управляться по соглашению. Рассматривая роль знака в процессах коммуникации, У. Эко утверждает, что все явления культуры есть знаковые системы, которые являются феноменами визуальной коммуникации (см. рис. 2). Таким образом, исследование динамических механизмов семиозиса как последовательности интерпретант и анализ процесса ознáчивания лежит в основе построения моделей коммуникации У. Эко. По сути, в своей теории У. Эко преодолевает противоречие между семиотикой коммуникации и семиотикой сигнификации, следовательно, находит точки соприкосновения семиотики Пирса и семиологии Соссюра. Приверженцы семиотики коммуникации говорили о неопределенности означающего и означаемого, полагая, что коннотативные значения делают невозможной коммуникацию, поскольку разрушают структуру кода. Сторонники семиотики сигнификации же считали, что «коннотативные значения наполняют код реальным 52 социокультурным содержанием, и их анализ позволяет раскрыть процесс порождения смысла»1. У. Эко, объединяя эти два направления, утверждает, что «семиология, рассматривает все явления культуры как знаковые системы, предполагая, что они таковыми и являются, будучи, таким образом, также феноменами коммуникации»2. Для доказательства этого тезиса ученый привлекает теорию информации и обосновывает идею «открытости» текста при построении своих моделей коммуникации, раскрывающих возможности семиотической методологии. В то же время исследователь сам признает, что открытый непрерывный, вариативный процесс интерпретации его модели не объясняют. Именно в этом парадоксальность практики моделирования У. Эко. В своих работах он разграничивает теорию информации и теорию коммуникации: «В тот момент, когда мы сталкиваемся с проблемой передачи информации от одного человека к другому, теория информации становится теорией коммуникации» 3. На этом основании, используя идею коммуникативного моделирования, У. Эко приходит к выводу, что стандартные модели коммуникации, предлагаемые теорией информации, не описывают адекватно действительные процессы коммуникации4. Поскольку само сообщение может представлять собой целый текст или комплекс различных сообщений, «функционирующих на разных уровнях ознáчивания (signification)»5. Определенным образом предвосхитив мировоззренческие выводы постнеклассической методологии в культурологических исследованиях, У. Эко, тем не менее, проводил четкое разграничение между теорией информации и теорией коммуникации, что, на наш взгляд, не дает возможности объяснить, как тексты культуры, рассматриваемые им в виде синтактико-семантикопрагматических устройств, таковыми становятся. Какой механизм делает возможным возникновение такого текста? В этом заключается основной парадокс в концепции У. Эко: коммуникативные процессы не рассматриваются им как информационные, что приводит к усложнению, вводу все большего количества элементов в предлагаемые модели коммуникации. С нашей точки зрения, объяснение этих механизмов может быть найдено при обращении к информационной природе культурных и коммуникативных процессов. В настоящей работе мы опираемся на принципы постнеклассической методологии, в рамках которой акцентируется роль информационных процессов в процессах познания окружающего мира. При этом концептуальные положения в семиотической теории У. Эко не противоречат выводам, сделанным постнеклассической наукой о конструктивной роли хаоса и «нелинейности мира». Важно заметить, что открытые постнеклассической наукой особенности информации характерны для всех известных открытых систем, поэтому она интересует ученых, работающих в самых разных областях. Одновременно 1 Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Пропилеи, 2000. С. 122. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 40. 3 Эко У. Открытое произведение. СПб.: Акад Прект, 2004. С. 139. 4 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 14. 5 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. C. 15. 2 53 постнеклассическая методология позволяет снять некоторые психологические барьеры перед моделированием сложного, поскольку ориентирует нас на анализ процессов самоорганизации, что оказалось более перспективным как с философской, мировоззренческой, так и специфической, научной точки зрения. Важно отметить, что выводы постнеклассической методологии конструктивны там, где изучаются объекты в качестве открытых процессуальных систем. Преимущества такого подхода с философской позиции очевидны, ибо процессы развития конкретных видов материи, ее форм движения связаны именно с процессами ее самоорганизации и саморазвития. В культурологическом плане первым, кто обратился к терминологии информационных теорий для объяснения закономерностей функционирования феноменов культуры, был Ю.М. Лотман. Он показал взаимосвязь семиотики («линии Соссюра»), теории информации и исследований культуры. По словам Ю.М. Лотмана, «основные понятия теории информации – “канал связи”, “код”, “сообщение” – оказались чрезвычайно удобными для интерпретации ряда семиотических проблем культуры»1. «Информация, – как отмечал исследователь, – не факультативный признак, а одно из основных условий существования человечества. Битва за выживание – биологическое и социальное – это битва за информацию. <…> Причем культура – это не склад информации. Это чрезвычайно сложно организованный механизм, который хранит информацию, постоянно вырабатывая для этого наиболее выгодные и компактные способы, получает новую, зашифровывает и дешифровывает сообщения, переводит их из одной системы знаков в другую»2. Таким образом, Ю.М. Лотман подчеркивает информационную и семиотическую природу культурных процессов. Он отмечает, что каждая культура в процессе своего развития создает различные системы знаков, которые являются её своеобразными носителями. Ученый указывает, что создание знаков – исключительно человеческая особенность. Знаки и сигналы, существующие у животных, связаны только с поведением и особенностями жизни того или иного вида. Такие знаки были созданы в процессе эволюции, а не специально и передаются генетически, а не созданы специально. Знаки, созданные человеком, представляют собой форму существования человеческой культуры, определяя способы деятельности человека. Для человека владение этими знаками и знаковыми системами означает его включенность в отношения с другими людьми и в культуру. В исследованиях тартуско-московской школы принципиальным моментом было не столько расхождение подходов к исследованию знака в традициях Пирса и Соссюра, сколько общая их ориентация, связанная с исследованиями по семиотике культуры. Семиотика рассматривается как основа методологии для любых культурологических исследований (в том числе коммуникации) в силу того, что культура оперирует только знаками. Итак, культурный феномен не может существовать до или вне знаковых образований. Вот почему изучение любых феноменов культуры должно 1 2 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 8. Там же. С. 395. 54 начинаться с семиотического анализа: сама культура рассматривается как механизм порождения текстов. Именно в таком контексте, в рамках концепции теории культуры Ю.М. Лотмана, мы определяем культуру как знаковую систему, организованную определенным образом. На том основании, что культура человечества строится как знаковая система, язык является системой знаков, созданной для целей коммуникации. Все знания, умения, навыки, формы поведения, традиции и обычаи передаются в культуре только благодаря коммуникативной функции языка. В этой связи «органическая связь между культурой и коммуникацией ни у кого не вызывает сомнения» 1. Следствием данного утверждения Ю.М. Лотмана стало перенесение в сферу культуры моделей и терминов, заимствованных из теории коммуникации (классическая модель Р. Якобсона), многие из которые, в свою очередь, возникли в рамках кибернетики и теории информации. Принципиально заключение Ю.М. Лотмана о том, что культура есть устройство, вырабатывающее информацию2, а информация становится детерминантой механизма эволюции культуры. Четкие и функционально однозначные системы в реальном функционировании не существуют сами по себе, в изолированном виде. Они функционируют, будучи погружены в некий семиотический континуум (семиосфера), заполненный разнотипными семиотическими образованиями, находящимися на разном уровне организации. Подобно тому, как биосфера с помощью солнечной энергии перерабатывает неживое в живое, по словам В.И. Вернадского, культура, опираясь на ресурсы окружающего мира, превращает неинформацию в информацию. «Она есть антиэнтропийный механизм человечества»3. Информация составляет основу жизни, и применение методов динамической теории информации к таким системам, как наука, культура, социология, связано с разумной генерацией информации. Ю.М. Лотман одним из первых исследовал семиотический аспект культуры с общих позиций теории информации. Говоря о двух моделях коммуникации в системе культуры, он отмечает, что язык вооружает коллектив презумпцией коммуникативности и в процессе кодирования информации при передаче ее в память, и в процессе передачи пользователю в разной степени, но присутствует коммуникативный стиль. Это определяется тем, что коммуникация – постоянно продолжающийся, постоянно присутствующий, изменяющийся и развивающийся процесс4. Моделя Р.О.Якобсона вызвала отклик во многих исследовательских работах семиотического плана. Например, Ю.М. Лотман анализирует механику культуры коммуникации на основе модели Р. Якобсона, выделяет два, устроенных различным образом канала. Наиболее типовой случай – это направление «Я – ОН», в котором «Я» – это субъект передачи, обладатель информации, а «ОН» – объект, адресат. В этом случае предполагается, что до начала акта коммуникации 1 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С.163 Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. Таллин: Александра, 1992. Т. 1. С. 9. 3 Цит. по Лотман Ю. М. Избранные статьи: в 3 т. Таллин, 1992. Т. 1. С. 10. 4 Лотман Ю. М. О семиотическом механизме культуры // Семиосфера / Ю. М. Лотман, . А. Успенский.- «Искусство -СПБ», Санкт-Петербург, 2001. С.502-503. 2 55 некоторое сообщение известно «мне» и неизвестно «ему» 1. Другое направление – это особый канал автокоммуникации «Я – Я», в котором происходит переформирование самой личности, с чем связан весьма широкий круг культурных функций от необходимого человеку в определенных типах культуры ощущения своего отдельного бытия до самопознания и аутопсихотерапии 2. Различие сводится к тому, что в системе «Я – ОН» информация перемещается в пространстве, а в системе «Я – Я» – во времени, то есть исследуется в диахроническом аспекте. Если коммуникативная система «Я – ОН» обеспечивает лишь передачу некого константного объема информации, то в канале «Я – Я» происходит ее качественная трансформация, которая приводит к перестройке самого «Я». Передавая самому себе, человек внутренне перестраивает свою сущность, поскольку сущность личности можно трактовать как индивидуальный набор социально значимых кодов, а набор этот в процессе коммуникационного акта меняется. «Текст в канале «Я – Я» имеет тенденцию обрастать индивидуальными значениями и получает функцию организатора беспорядочных ассоциаций, накапливающихся в сознании личности. Он перестраивает ту личность, которая включена в процесс автокоммуникации»3 . Подводя итоги данного раздела, отметим, что в семиотических концепциях У. Эко и Ю.М. Лотмана подчеркивается особая роль информации и субъекта коммуникации, для которого знак является инструментом коммуникации при исследовании феноменов культуры. Кроме того, рассматривая все явления культуры как знаковые системы и одновременно как феномены коммуникации, У. Эко не только весьма успешно синтезировал два, казалось бы, диаметрально противоположных подхода к исследованию знака, но и показал, каким образом знаковая природа тех или иных феноменов культуры раскрывается в процессах коммуникации. Синтез двух антитетичных семиотических концепций стал возможным, поскольку У. Эко привлекал теорию информации для обоснования идеи «открытости» текста. С одной стороны, коммуникативную модель У. Эко строит на классической модели Якобсона, определяя код в традиции Соссюра (благодаря коду определенное означающее начинает соотноситься с определенным означаемым), с другой – объясняет действие модели, используя теорию семиозиса и теорию интерпретант Пирса. Противоречивость в практике коммуникативного моделирования У. Эко мы видим в том, что ученый разделяет теорию информации и теорию коммуникации, в качестве границы называется является процесс передачи информации. Ю.М. Лотман, создавая свою семиотическую концепцию, рассматривал культуру как особого рода язык, как знаковую систему, которая моделирует мир. В его концепции ведущими понятиями являются «семиосфера» и «модель культуры». Модель культуры рассматривается как самосознание культуры, ее основная схема, что дает возможность понимать культуру и интерпретировать ее. Семиосфера, в 1 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера - история. М.: Яз. рус. культуры, 1996. С. 24. 2 Там же. С. 36. 3 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера - история. М.: Яз. рус. культуры, 1996.. С. 35. 56 свою очередь, есть реализация коммуникации в культуре, ее живая интерпретация. Следовательно, семиотическое пространство – это необходимое условие для коммуникации. В силу вышесказанного, мы опираемся на концептуальные выводы культурфилософской концепции У. Эко и работы Ю.М. Лотмана, в рамках которых определено, что теория информации может использоваться как метод исследования процессов, происходящих в культуре. Подобным образом, определяется взаимозависимость процессов коммуникации и информации. Культура рассматривается как система коммуникаций, в которой смыслы закрепляются системой знаков. Сущность знака и знаковая природа феноменов культуры раскрывается только в процессах коммуникации. Таким образом, в знаке заложен коммуникативный потенциал текстов культуры. Эффективность применения двух семиотических концепций для целей коммуникативно-семиотического моделирования доказана в исследованиях У. Эко. В культурфилософской концепции У. Эко определены «точки соприкосновения» двух семиотических концепций при построении моделей коммуникации. Также исследователем сделаны выводы о том, что в коммуникациях отдельный знак лишен единичного существования: для существования ему необходим другой («другие знаки» – в семиологии Соссюра, «объект» в семиотике Пирса). Как пространство культуры образуется многими текстами, которые были созданы и создаются в данной культуре, так и сущность знака как ментально-материального феномена образуется и раскрывается в коммуникациях в сочетании процессов статики и динамики, представляющих собой способы существования знака в коммуникациях. Итак, можно подвести следующие итоги первой главы. 1. Семиотическая концепция Пирса является коммуникативно-ориентированной. Релевантность семиотической стратегии Пирса целям коммуникативносемиотического моделирования социокультурных изменений устанавливается на том основании, что знак рассматривается ученым в его динамике, как процесс перехода от одной формы к другой. Предметом исследовательской стратегии является природа изменчивости знака в процессах коммуникации. Обнаружена противоречивость семиотической концепции Пирса, заключающаяся в том, что коммуникация не рассматривалась им как ситуация возникновения, функционирования знака, в силу этого не репрезентируется способ посредством, которого совершается переход от одной формы знака к другой. 2. Сравнительный анализ двух противоположных семиотических концепций показал, что при моделировании процессов социокультурных изменений приоритетной является концепция Пирса, поскольку в ней раскрывается природа изменчивости знака. Стратегия исследования знака, предложенная Соссюром, может быть использована для рассмотрения статичного способа существования знака в коммуникациях, посредством фиксирования ставшего состояния в системе. 3. Взаимодополнительность семиотических концепций Пирса и Соссюра для целей коммуникативно-семиотического моделирования устанавливается в культурфилософской концепции У. Эко на том основании, что универсум 57 человеческой культуры описывается с позиции коммуникативного подхода как универсум семиозиса, в котором знак (в его триадичной структуре), является инструментом для анализа коммуникативных процессов. Таким образом, новизна результатов первой главы состоит в том, что установлены релевантные методологические основания коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений. Установлено: концепция Ч.С. Пирса может быть применена для моделирования семиотических процессов, репрезентирующих изменчивую природу знака в коммуникациях; концепция Ф.де. Соссюра актуальна для моделирования семиотических процессов, определяющих статичный способ существования знака в коммуникациях; исследовательская стратегия У. Эко позволяет раскрыть специфику процессуальной природы знака в коммуникациях во взаимообусловленности двух способов существования знака в коммуникациях: статике и динамике. ГЛАВА 2 СТРУКТУРА И ЗАКОНОМЕРНОСТИ КОММУНИКАТИВНОСЕМИОТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ СИСТЕМЕ Понятие процесса включает два сменяющихся или чередующихся явлений и их координацию относительно одного конкретного результата или общей функции. Подобную функцию для коммуникативно-семиотических процессов мы определили как функцию ознáчивания. Подчеркнем, что коммуникативносемиотические процессы в социокультурной системе имеют субъективный смысл, в отличие от процесса семиозиса (динамического процесса интерпретации знака), который может осуществляться не только благодаря человеческому сознанию (как отмечал Пирс, знаки обнаруживаются в биологических, химических, физических и пр. системах, следовательно, универсум пронизан знаками). Процессы коммуникативно-семиотические подразумевают субъективную осмысленность и 58 целенаправленную деятельность в социокультурной системе. Исследуемые нами процессы протекают в культуре, что обуславливает их рассмотрение в трех аспектах: структурном, функциональном и динамическом. Принимая во внимание вышесказанное, заметим, что в данной главе анализируются коммуникативно-семиотические процессы как часть нашей реальности не с позиции дихотомии «существует или не существует». Вопрос ставится иначе: «Существует, но как?». Посредством постановки этого вопроса мы определяем способы существования знака в его перманентности и изменчивости в коммуникациях, основываясь на выводах первой главы. Исходным пунктом наших рассуждений будет понятие о процессе, что делает необходимым показать, как «становящееся, возникающее формирует отдельные сущности, как рождаются и умирают индивидуальные тождества»1. Другими словами мы ставим задачу произвести анализ коммуникативно-семиотических процессов, то есть значит разложить каждый процесс на части, а затем установить между частями определенные связи. Такое разложение и репрезентация исследуемых процессов будут задавать определенную модель на конкретном уровне членения. Итак, в зависимости от глубины членения мы будем объяснять части процесса, посредством приписывания им тех или иных свойств и, соответственно, строить ту или иную схему выведения и объяснения свойств целого. В качестве задач настоящей главы существенными видятся следующие: раскрыть структурный уровень коммуникативно-семиотических процессов; определить закономерности и специфику их функционирования в обществе, которое мы рассматриваем как социокультурную систему (Ю. Хабермас); выявить факторы, определяющие специфику протекания указанных процессов в современности. 2.1 Структурная схема коммуникативно-семиотических процессов Одним из этапов коммуникативно-семиотического моделирования является построение структурной схемы представляемого процесса. Подача материала в виде структуры обладает рядом преимуществ, таких, как наглядность, возможность графически выделить наиболее существенные связи, демонстрация взаимосвязанности структурных элементов и их взаимовлияния. Несомненно такое понимание позволит раскрыть структуру коммуникативносемиотических процессов в социокультурной системе. Построение структурной схемы основывается на соединении нескольких моделей. Например, структурная схема часов, включающая датчик времени, эталон времени и индикатор 2. В данном разделе структура коммуникативно-семиотических процессов будет определена при обращении к таблице девяти подклассов знаков Ч.С. Пирса, предложенной профессором В. Нётом (см. табл. 1). Такое видение позволяет 1 2 Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986. С. 92. Перегудов Ф. И., Тарасенко Ф. П. Основы системного анализа. Томск: Изд-во НТЛ, 2001. С. 84-85. 59 детализировать теорию семиозиса Ч.С. Пирса как динамического процесса интерпретации знака относительно развиваемых им идей о семиотической природе познания и мышления, а также интерпретировать коммуникативную ориентированность его исследований по семиотике. Опыт проведения нами междисциплинарных исследований (в соавторстве с И.В.Мелик-Гайказян и Л.Р. Тухватулиной) показал, что в многообразии предлагаемых сегодня исследователями моделей коммуникации отражается определенная грань коммуникативного акта. Часто под одними и теми же дефинициями элементов коммуникативного акта их создатели подразумевали разные вещи, что дало возможность объединить их модели по признакам преемственности и единству цели, с которой модели были созданы. Проведенная классификация дала возможность показать, что модели коммуникации есть выражение процессов передачи информации. Анализ всего многообразия моделей коммуникации сквозь призму трехмерной семиотики Пирса позволил классифицировать их по четырем базовым линиям. Были выделены четыре линии коммуникативных моделей, названные по имени создателей базовых моделей1: 1) «линия Г. Лассуэлла» (включает модели Г. Лассуэлла, Р. Брэддока, Дж. Гербнера, Д. Берло, В. Шмида); 2) «линия Шеннона–Уивера» (включает модели К. Шеннона – У. Уивер а, Д. Осгуда – В. Шрам а, М. Де Флера, М. Дэнса , П. Лазарсфельда и его коллег, а также модели Ф. Котлер а и М. Мескона ); 3) «линия Т. Ньюкомба» (включает модели Т. Ньюкомба, Б. Уэстли – М. Маклина, Дж. и М. Рили , Г. Малецке); 4) «линия семиотических моделей» (условно «линия Р. Якобсона»), в нее входят модели коммуникации Р. Якобсона, Ю.М. Лотмана, У. Эко. Подчеркнем, что специфика каждой конкретной модели обусловлена принадлежностью ее автора к той или иной научной школе, его взглядами и интересами. Таким образом, у каждого из исследователей (принимавших участие в разработке той или иной модели) неизбежно складывалось свое представление о том, как именно протекает процесс коммуникации, с позиций которого они и разрабатывали свои направления. Например, известная «Формула Лассуэлла» отражает отличительную особенность ранних моделей коммуникации: она предполагает, что коммуникатор в одностороннем порядке старается повлиять на собеседника, и, следовательно, коммуникация должна трактоваться как процесс убеждения. «Формула» характеризует состояние классической науки, где субъект коммуникации задает «правильные» вопросы, и ожидает «правильный» отклик. Общим для всех моделей «линии Лассуэлла» является то, что они линейные и настроены на прагматику коммуникации, поскольку создавались для целей политического управления. Эти модели исходили из представления об больших, практически неограниченных возможностях информационно-пропагандистского воздействия на пассивную аудиторию, предполагая достичь прогнозируемый результат. 1 Лукьянова Н. А., Тухватулина Л. Р. Структура коммуникативного пространства // Философия. Наука. Культура: сб. ст. М., 2006. Вып. 5. С. 61-75 ; Лукьянова Н. А. Динамика коммуникативного пространства образовательных систем // Высшее образование в России. 2006. № 11. C. 75-86. 60 Модели «линии Шеннона - Уивера» создавались для установления последовательностей (правил), объясняющих механизм воздействия средств массовой информации на неопределенного потребителя. Это модели синтактического плана, определяющие правила соотнесения различных элементов коммуникативного акта. Исходной точкой коммуникативного акта «линии Шеннона - Уивера» является информационный процесс кодирования информации, поскольку утверждается, что коммуникатор формулирует некоторое смысловое значение, а адресат только восстанавливает это значение из принятого сообщения, естественно, с существенными помехами при декодировании. Модель Т. Ньюкомб а была основана на гипотезе, что коммуникация выполняет важную функцию, давая возможность двум или нескольким индивидам поддерживать равные, «симметричные» ориентации по отношению друг к другу и к объектам действительности. Поэтому Т. Ньюкомб вообще не рассматривал момент начала коммуникации. Он исходил из того, что участники коммуникации обладают определенным тезаурусом по поводу объекта коммуникации. Центральным понятием в этой модели является понятие смысла (семантики): личного смысла; согласования смысла(ов); общего, совместного смысла; созидания совместного смысла. Семиотическая линия моделей коммуникации, как мы отмечали выше, начинает свое развитие с модели коммуникации (или речевого события) Р.О. Якобсона. В силу этого, в частности, коммуникативная модель У. Эко была отнесена нами к четвертой «линии»: автор модели делает акцент не столько на самом процессе передачи информации, сколько на свойствах знаковой системы, которая способна хранить и передавать информацию, создавая тем самым тексты культуры. В данной модели актуализируется трехмерная семиотика Пирса (работа У. Эко «Роль читателя» по исследованию текста как синтактико-семантикопрагматическое устройства). Обращение к модели информационного процесса дает возможность объяснить, как всё многообразие коммуникативных моделей формирует единое коммуникативное пространство, доказывая тем самым, что коммуникативные и коммуникационные процессы являются частью процессов информационных. Без сомнения, структура коммуникативного пространства сложна, как сложна и структура коммуникативного акта. Важным выводом, который был сделан при классификации моделей коммуникации, стало утверждение, что каждая модель представляет определенную часть информационного процесса, иными словами все коммуникативные модели являются составляющими информационного процесса, то есть процессы коммуникации – это структурная часть информационных процессов. Понимание информационной природы коммуникативных процессов позволило выявить структурную организацию коммуникативного пространства, органичным образом включающую одностороннюю ориентированность «линии Лассуэла», механистичность «линии Шеннона -Уивера», ментальную загруженность коммуникативного акта «линии Ньюкомба» и трехмерность знака семиотических моделей. В силу этого, подчеркивается особое значение каналов трансляции знака в зависимости от целей коммуникации. 61 Автор настоящего исследования рассматривает коммуникативное пространство прежде всего как пространство информационно-смыслового (особо подчеркивается смысловая составляющая – Н.Л.), целенаправленного взаимодействия субъектов коммуникации для производства множества «значений» (понятие «значение» понимается в традиции теории интерпретант Пирса), отличных друг от друга интерпретант, которые силой мысли человека могут быть объединены в единое целое. Это все те интерпретанты, которые создавались, создаются и будут создаваться в процессе мышления относительно объекта мысли. Это может быть черная дыра или новый способ ремонта автомобиля. Как мы отмечали выше, цитируя А.А. Гусейнова, палка становится орудием преступления, когда человек ее берет для того, чтобы осуществить желание, то есть он приходит к пониманию объекта мысли в контексте своей активной деятельности. В этой связи мы согласны со следующим определением, данным С.В. Клягиным: «Коммуникация – это информационно-смысловое взаимодействие в сложных социальных системах, обеспечивающих их устойчивость и воспроизводство»1. Такое видение коммуникаций подчеркивает, что информационное взаимодействие делает знак транслируемым в процессах коммуникации, а смысловое взаимодействие делает его интерпретируемым в социокультурной системе. Учитывая вышесказанное, следующий шаг в наших рассуждениях связан с выделенными концептуальными положениями семиотической теории Пирса (раздел 1.1.) о многообразии форм знака в процессах мышления. Наиболее наглядно результат размышлений Пирса о триадичной природе знака представлен в таблице, предложенной профессором В. Нётом (см. таблицу 1, раздела 1.1.). Безусловно, информационные механизмы фундируют становление знака в коммуникативном пространстве. Однако определение коммуникативного пространства как пространства имеющего информационную природу, не дает возможности ответить на вопрос «зачем?»: что побуждает человека конструировать знаки самых разных видов. В силу этого, для целей данного исследования важным становится понимание коммуникативного пространства как пространства не столько информационного, сколько смыслового и целенаправленного взаимодействия активных субъектов. Такое видение требует обращения к концепции существа познания Ч.С. Пирса, поскольку, как было отмечено ранее, именно смысловое взаимодействие в процессах коммуникации дает возможность знаку быть интерпретируемым в социокультурной системе. Увлечение Пирса знаками в их многочисленных формах непротиворечиво сочеталось с его интересом к процессам познания и эпистемологической деятельности. Для Пирса знаки являлись важным средством процесса познания. В процессе познания и мышления для Пирса как мы отмечали выше, были важны такие психологические состояния как сомнение, вера и привычка (раздел 1.1.). Выводы Пирса о трех категориях бытия и познания (Первичность, Вторичность, Третичность) позволяют утверждать, что данные категории есть этапы преодоления сомнения и выработки правила действия относительно вещи, 1 Клягин С. В. Социальная коммуникация: созидание человека и общества // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 44. 62 понимаемой в самом широком смысле. Учение Пирса о категориях стало способом установления семиотических отношений в любой вообразимой реальности посредством определения статуса знака в коммуникативном пространстве при соблюдении некоторой последовательности шагов. Рассмотрим обозначенные выше этапы более пристально. Первый шаг. Знак в Первичности есть раздражение, причиненное сомнением, без отношения к чемулибо другому, что вызывает борьбу, направленную на достижение верования. Сомнение – это нестабильность, в которую попадает субъект, это почва для пересмотра и отказа от убеждений. В этом процессе мы сообщаем наше желание, что воплощается в готовности знака быть переданным или о возможности его существования в коммуникативном пространстве. Это некоторое качество, или, как пишет Пирс, – «таковость» (suchness), переживание знака, которое и есть сомнение, когда предрасположенности субъекта оказываются неэффективными в какой-либо ситуации. В подобном случае сомнение становится почвой для пересмотра и отказа от убеждений, что не отрицает самой возможности знака быть переданным и воспринятым. Второе шаг. В деятельности мысли осуществляется переход от реально мотивированного сомнения к твердому верованию, что находит свое воплощение в категории Вторичности. Когда подчеркивается базовая оппозиция, другость, которая является осознаваемой и кладет конец раздражению, вызванному сомнением, определяются отношения и связи, представляющие этот знак в действительности. Итак, если этап преодоления сомнения связан с возможностью существования знака в коммуникативном пространстве, то второй шаг определен как существование знака в нём. Сущность верования заключается в установлении привычки или осознании правила действия при потребности таковым обладать. Это категория Третичности – сеть связей, в которых любая реальность обретает свои характерные черты, что находит воплощение в уверенности, выражающейся в определенных правилах действий с объектом. Таким образом, третий шаг в изменении формы знака связан с определением норм, согласно которым знак существует в коммуникативном пространстве, что находит воплощение в следующих формах знака: рема, суждение, умозаключение. Это процесс рецепции информации, то есть соотнесение с тезаурусом рецепторной системы. «Трихотомия интерпретанты показывает, “в какой мере знак определяет то, чем может быть его действительная интерпретанта”. При этом речь идет о степени семантической открытости (неопределенности) или, соответственно, определенности знака»1. Иными словами, категория Третичности – это определение закономерности в процессе рецепции и отбор алгоритмов для формирования дальнейших правил существования знака в коммуникативном пространстве. Пирс максимально субъективирует реальность, наполняя ее знаками. Вся область знаний являет собой заполненное знаками пространство в которое включены рациональные идеи, чувственные представления и ощущения, обозначаемые знаковыми средствами. Знаки становятся средством познания, поскольку могут 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 17. 63 быть интерпретированы, и порождают интерпретанты в сознании своих интерпретаторов. Фактически мы познаем мир знаков, и создаем символическое представление, определяемое нашей культурой. Эволюционный путь знака к Третичности заключается в стремлении семиозиса через Третичность сконструировать способ взаимодействия человека и мира вокруг него. Это создает и формирует способность человека к мышлению – активной деятельности посредством знака, имеющего коммуникативную природу. Таким образом, установление взаимозависимости процессов коммуникации и семиозиса в познавательной деятельности субъектов коммуникации стало основанием для формулирования понятия «знаковая динамика». Знаковая динамика понимается как целостный, необратимый, поэтапный процесс становления знака в его потенциальности, фактической реализации, целеустремленности в социокультурных коммуникациях. Процессы знаковой динамики инервируют (или обеспечивают собой) социокультурные коммуникации, образуя в различных проекциях семиотические конфигурации коммуникативного пространства − сложную сеть семиотических взаимозависимостей, возникающих в результате тончайшего переплетения собственного опыта человека и традиций социума. На основании анализа структурной схемы коммуникативно-семиотических процессов мы определили некоторые взаимозависимости в процессах знаковой динамики, что позволило нам говорить о возможности построения концептуальной модели последних. С нашей точки зрения, построение модели знаковой динамики, дает возможность установить, как в современных социокультурных системах коммуникации становятся способом существования человека в культуре, поскольку «коммуникация опосредована личностными смыслами участников коммуникативного взаимодействия, многообразием порождаемых ею социальных миров и реальностей» 1. Человек создает новую реальность, используя знак как посредник то есть опосредует свою связь со средой с помощью знаков. Именно «знаковые средства культуры закрепляют представления о некой особой реальности в сравнении с чувственнофилософскими объектами природы и социальной среды» 2. Данный тезис дает нам основание утверждать, что коммуникации – это прежде всего смысловое взаимодействие участников коммуникации, опосредованное знаком. Смысловое взаимодействие в коммуникациях включает, помимо знаковой составляющей, множество дополнительных параметров, что порождает определенные закономерности протекания процессов знаковой динамики, которые могут быть не присущи каждому знаку в отдельности, но проявляются в современной культуре, благодаря объединению многих элементов в процессах коммуникации. При построении концептуальной модели знаковой динамики будет использоваться метод конфигурирования, предложенный В. Лефевром, то есть мы строим несколько «специализированных» моделей, концентрирующих внимание на конкретных сторонах исследуемого объекта. Метод конфигурирования (лат. configuratio – взаимное расположение) – «особый логико-методологический 1 2 Клягин С. В. Социальная коммуникация: созидание человека и общества // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 37. Чешев В. В. Человек как мыслящее существо, или оправдание разума. Томск: Изд-во ТГАСУ, 1999. С. 115. 64 прием, мыслительная техника синтезирования разнопредметных знаний, различных представлений об одном и том же объекте» 1. С помощью этого метода В.А. Лефевр в работе «Конфликтующие структуры»2 предложил исследовать сложные системные объекты. Модель – конфигуратор «служит идеальным изображением структуры объекта, объясняет и обосновывает существующие знания, показывает, проекциями каких сторон объекта они являются» 3. Это некая «система» системных представлений. В качестве примера модели конфигуратора рассматривается объект, который как будто проецируется на несколько экранов. Каждый экран имеет собственное членение элементов, которое образует структуру объекта. Экраны связаны между собой, поэтому мы можем соотносить различные картины, не обращаясь к самому объекту4. Это своеобразное устройство, синтезирующее различные системные представления (например, система декартовых координат в геометрии). В данном исследовании в построении модели-конфигуратора мы движемся от существующих знаний: это базовые семиотические теории в их взаимодополнительности, что обуславливает способы коммуникативно-семиотического моделирования и позволяет разработать структурную схему коммуникативно-семиотических процессов, демонстрирующую взаимосвязанность таких структурных элементов знаковой динамики, как процессы информации, семиозиса и коммуникации. Выявлено, что процессы знаковой динамики в познавательной деятельности субъекта существуют в виде следующих закономерностей: процессы коммуникации есть составная часть информационных процессов, процессы семиозиса взаимообусловлены процессами коммуникации, поскольку знак не возникает вне коммуникации, но и коммуникации невозможны без знака. Таким образом, был проведен анализ коммуникативно-семиотических процессов в структурном аспекте. На основании построенной структурной схемы коммуникативно-семиотических процессов определены взаимозависимости элементов в процессах семиозиса и коммуникации, что дает возможность обнаружить устойчивую упорядоченность элементов в процессах знаковой динамики и выявить роль последней в качестве своеобразной «нервной системы» социокультурных коммуникаций. 2.2 Закономерности процессов знаковой динамики в коммуникациях Итак, как было установлено выше, учение о знаках Пирса раскрывает операциональные правила5, выражающиеся в определенном наборе последовательности действий относительно объекта мысли, что задает целостность и указывает направленность социокультурных изменений. В своих выводах мы опираемся на положение теории Пирса о том, что жизнь мысли 1 Бабайцев А.Ю. Конфигурирование // Постмодернизм. Энциклопедия / сост. и науч. ред. А. А. Грицанов, М. А. Можейко. – Минск : Интерпрессервис : Кн. Дом, 2001. – C. 378-379 2 Лефевр В. А. Конфликтующие структуры. М.: Сов. радио, 1973 158 с. 3 Бабайцев А.Ю. Конфигурирование // Постмодернизм. Энциклопедия / сост. и науч. ред. А. А. Грицанов, М. А. Можейко. – Минск : Интерпрессервис : Кн. Дом, 2001. – C. 378-379 4 Лефевр В.А. Конфликтующие структуры. М.: Сов. радио, 1973. С. 66. 5 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 326. 65 возможна только в знаках. Сам по себе знак как ментально-материальный феномен способствует не изменению нашего мира, а изменению наших представлений о нём. Одновременно мысль не может быть отделена от способов своего выражения, то есть от коммуникации, следовательно, мышление есть деятельность посредством знаков и его природа коммуникативна. Построение модели знаковой динамики социокультурных коммуникаций позволяет ответить на вопрос, как в процессах знаковой динамики, играющих роль «нервной системы» социокультурных коммуникаций, отражаются изменения взглядов человека на социокультурную действительность. Учитывая сказанное, задача данного раздела видится нами как выявление общих закономерностей протекания процессов знаковой динамики в коммуникациях. Можно смело утверждать, что в социокультурных системах нет процессов, так или иначе не связанных со знаком. Знак становится зеркалом самых разнообразных проявлений человеческой деятельности: первый крик новорожденного и стон умирающего, тепло доброго человеческого общения, трусость и самоотверженность, лень и трудолюбие. В нашем исследовании утверждается, что в процессах социокультурных изменений, которые предполагают любые трансформации культуры, но не тождественны им, ключевую роль играют процессы знаковой динамики, выступающие как своеобразная «нервная система» социокультурных коммуникаций, обладающая общими закономерностями. Данные закономерности – это объективно существующие устойчивые связи между утвердившимися состояниями знака и процессами, характеризующими его формирование. Процессы знаковой динамики выступают в роли соединительной ткани, связывающей воедино различные элементы социокультурных коммуникаций, при этом, как мы уже отмечали, динамизм семиотических компонентов культуры находится в связи с динамизмом социальной жизни человеческого общества 1. С помощью знака наша мысль, хаотичная по природе, структурируется, разделяется на части, формируется для возможностей коммуникации, которые также динамичны по своей природе. Специфика современной социокультурной ситуации в том, что массовые средства коммуникации инициируют бесконечную погоню за производством новых знаков. Подобная особенность диктует принципиально иную стратегию коммуникативносемиотического моделирования процессов социокультурных изменений. Она базируется на утверждении, что «ключом» для исследования процессов социокультурных изменений посредством построения и изучениях их моделей является не отдельный изолированный знак, а процессы знаковой динамики, протекающие в социокультурных коммуникациях. Социокультурную систему, следуя концепции Ю.Хабермаа, мы рассматриваем как целостное образование, основными элементами которого является культурное наследие и общественные институты, посредством которых это наследие в процессе социализации и профессионализации получает нормативную силу. Благодаря социокультурной динамике, в результате воздействия внешних и внутренних сил, происходит модификация черт культуры во времени и 1 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 498. 66 пространстве. Разрабатываемая концептуальная модель знаковой динамики позволяет обнаружить факторы и механизмы социокультурных изменений, более глубоко увидеть и понять смыслы происходящих трансформаций культуры. Функционирование процессов знаковой динамики в коммуникациях подчиняется определенным правилам, которые мы можем установить, выявив их внутренние закономерности – связи между различными компонентами процесса. Основанием для выявления внутренних закономерностей знаковой динамики − механизмов знаковой динамики как некоторого устройства, обеспечивающего устойчивость и воспроизводство знаков в культуре, − стали исследования Ч.С. Пирса о жизни знаков, основанные на его теории о последовательности прояснения значений (идей) в процессе познания и мышления (имплицитное знакомство, логическое определение и прагматическое прояснение) согласно трем категориям бытия и познания. Указанная последовательность репрезентируется в различных формах знака посредством трех способов обоснований (абдукция, индукция и дедукция). Как было отмечено, в основе пирсовой классификации знака лежат «три трихотомии знаков, в которых корреляты знака (с учетом возможных отношений между ними) классифицируются с точки зрения их связи с категориями Первичности, Вторичности и Третичности» 1. Понятие «категория» у Пирса непосредственным образом связана с понятием «идея». Для Пирса «Первичность» – это «качество в возможности», неопределенное качество. На этом уровне объект идентифицируется, но не определяется. Пирс видел в Первичности необходимую предпосылку опыта. Уровень «Вторичности» – это уровень существования вещей, когда свобода идеи ограничивается «сопротивлением реальности», сообщая некоторую устойчивость вещи, вынуждая увидеть ее в множественности и индивидуальности, то есть устанавливаются отношения внутри вещи и вещи с действительностью. На уровне «Третичности» утверждаются нормы существования вещи, то есть это. уровень закона, понимания. Идее на этом уровне сообщается статус реальности. Таким образом, универсалии Пирса существуют как чистая возможность, как сущность вещей и как понятия о вещах. «Три трихотомии знаков описывают (1) знак сам по себе, рассматриваемый вне его отношений с чем бы то ни было, знак как монаду, (2) знак в (диадическом) отношении к его объекту и (3) знак как триадическое отношение репрезентации объекта в интерпретанте» 2. Такой подход и формирует способность человека к познанию, конструирует ментальное пространство восприятия. Согласно концепции прагматизма в версии Пирса «полное значение предикаций интеллектуального концепта заключается в утверждении, что при всех мыслимых обстоятельствах определенного рода [,] <> субъект предикации вел бы себя определенным общим образом <…>»3. В этом контексте можно говорить о том, что деятельность мысли призвана осуществить переход от реально мотивированного сомнения к твердому верованию. Итак, предметом размышлений Пирса являются отношения между вещами в следующей 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 16. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 16. 3 Цит. по: Колапьетро В. Ч.С.Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение. М., 2008. С. 121-156. 2 67 последовательности: переживание вещи в процессе припоминания (в виде тусклой идеи), непосредственное чувственное восприятие вещи (в качестве «яркой идеи»), осмысление вещи, идеи вещи, закрепленной в «привычных» значениях слов и правилах действий с этой вещью, выявленной посредством рассуждений. Поскольку Пирс сосредоточивается на анализе логических отношений, то увязанный им процесс восприятия знака обязательно рассматривается как знак языка в коммуникациях. Это слово-логос, то есть слово, ставшее для сознания мыслью в словесном знаке, и это действительность мысли. Следовательно, мы говорим не о некотором порождении знаков вообще (мыслимом семиозисе), а речь идет о некотором «намерении», которое превращает вещь в предмет мысли посредством процесса ознáчивания. Последний есть процесс устранения сомнения в том или ином положении вещей, позволяющий достичь уверенности в некоторых правилах действий с вещью, как мыслимом результате коммуникативного акта. Давая прояснение понятию «реальность», Пирс приходит к выводу, что следует изучить чувственно воспринимаемые последствия вещей, так как главное действие вещи заключается в производстве верований (то есть мнений, с которыми согласны многие). В соответствии со своей трехзвенной схемой «абдукция – индукция – дедукция» (абдукция, индукция и дедукция понимаются как типы рассуждения, основные способы обоснования – Н.Л.) Пирс определил основные категории «модуса бытия» как последовательность прояснения «Идеи»: Первичность-ВторичностьТретичность». Согласно данному делению, как уже отмечалось, Первичность – это понятие бытия, которое рассматривается как чистое присутствие, свободно играющий творческий дух, создающий качество в возможности. Вторичность – идея, воспринимаемая в отношении с другими идеями, факт существования. Третичность – измерение реальности, (например посредством процедуры верификации) правило согласно соответствующее установленному закону. Таким образом, процесс прояснения значения (поиск истины) ∗ разбивается на три этапа: имплицитное знакомство, логическое определение и прагматическое прояснение, которые, с нашей точки зрения, непротиворечиво сочетаются с процессами установления степени ясности значения (абдукция, индукция и дедукция) как результатами указанных процессов, воплощенных в определенной форме знака согласно его триадичной структуре (см. таблицу 2). Подобная корреляция позволяет раскрыть последовательность этапов в механизмах знаковой динамики. Трихотом ия / Таблица 2. Таблица девяти подклассов знаков Пирса в соотнесении с выделенными им степенями ясности идей Категория / степени ясности идеи  Пирс определяет понятие истины как ясное, отчетливое, неопровержимое на данной стадии познания (в отличие от последующего прагматизма, определяющего истину как полезное, выгодное). 68 измерения семиозиса I. знак как репрезентамен / II знак в отношении к объекту / III знак в отношении к интерпретанте / Первичность (возможность) / имплицитное знакомство Вторичность (существование) / логическое определение Третичность (закон) / прагматическое прояснение качественный знак единичный знак общий знак иконический знак индекс символ рема суждение умозаключение Первый шаг в механизмах знаковой динамики. Для того чтобы прояснить наши идеи, необходимо осуществить первоначальное знакомство со знаком. Ю. Лотман отмечал, что феномен мысли по самой своей природе не может быть самодостаточным1, сама мысль является источником как для затруднений, так и для новой мысли, следовательно, должен быть некоторый вид новой семиотической идеи. Эта новая идея не рождается из дедуктивных или индуктивных выводов, Это скорее творческий процесс, как его описал А. Бергсон. Ч. Пирс рассматривает этот процесс, с точки зрения логики, вводя термин «абдукция», или «абдуктивное рассуждение», – процесс движения мысли от частного к частному, который приводит к новой идее2. В таком понимании интерпретанта не существует сама по себе, а рождается в уме интерпретатора, запуская процесс абдукции. Для понимания последующего анализа процесса прояснения значений, представляется необходимым определить разницу в логике суждений Канта и рассуждений Пирса, основываясь на исследовании А.С. Бобровой о теории абдукции Пирса. Как отмечает А.С. Боброва , Пирсу импонирует идея содержательности в логике Канта, его стремление изучить рациональные основы нашего рассудка. И Пирс видит логику как дисциплину, имеющую дело со структурами правильного мышления. Однако первоочередной задачей для ученого становится формирование категорий чистой логики, отвлеченной от эмпирических условий действия, а не представление процесса прироста нового знания при помощи логики3. Пирс заменяет, таким образом, кантовскую теорию суждений теорией рассуждений, в которой для него важно, что в процессе формирования суждения уже сокрыт процесс познания, который играет важную роль в приросте нового знания. Иными словами, Пирс «разворачивает» кантовские суждения до рассуждений, изучает их виды, которые становятся основной проблемой его логики. «Деление всех выводов на Абдукцию, Дедукцию и Индукцию может быть названо практически Ключом логики»4. Именно в таком контексте – приращения 1 Лотман Ю.М. Феномен культуры // Семиосфера. СПб., 2001. С. 578. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 20. 3 Боброва А. С. Взгляд Канта и Пирса на логику // Кант между Западом и Востоком: к 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: в 2 ч. Калининград, 2005. Ч. 2. С. 109. 4 Цит. по: Боброва А. С. Взгляд Канта и Пирса на логику …С. 111. 2 69 знаний – Пирс определяет процесс создания интерпретанты внутри категорий Первичности, Вторичности и Третичности. «Абдукция – термин, восходящий к Ч. Пирсу, обозначающий процесс создания значения, когда индивидуум помещает какой-нибудь новый, неизвестный ему знак в существующий код, изменяя структуру этого кода, или создает новый код. Абдукция, тем самым, становится воображением возможной закономерности – процесс, в котором мы “выдвигаем объясняющую гипотезу” <…> “единственная логическая операция, которая приводит к новой идее”». И далее: «Абдукция рассматривается Пирсом как принятие чистой возможности, еще без установленного отношения к фактическому и закономерному, – представляет собой феномен Первичности»1. Иными словами, абдукция – это созидание людьми новых элементов человеческой культуры, творческий процесс, часто не подчиняющийся логическим законам. Пирс определял абдукцию (и здесь его выводы не противоречат выводам Бергсона) как инстинктивный творческий процесс, то есть мы приходим к абдуктивному результату мгновенно 2. Но это не случай, поскольку абдуктивные выводы мы делаем, исходя из семантики, установленной первоначальным выбором. «Абдуктивный вывод делается следующим образом: наблюдается неожиданный факт С. Но если было бы верно А, то С было бы естественным следствием. Следовательно, есть основания предполагать, что А истинно»3. Напомним, что интерпретанта – это не только категория семантики, но и центральная категория семиотики, включающая синтактику и прагматику, то есть это более широкое и сложное понятие, чем значение. Это метасемиотический конструкт, имеющий не только знаковую природу, в нем заложен ещё и коммуникативный потенциал текстов культуры. Таким образом, результатом абдуктивного процесса становится имплицитное знакомство − первая степень ясности идеи, находящая выражение в знаках Первичности. Здесь мы говорим о готовности знака быть переданным или о возможности его существования в коммуникациях. Подразумевается, что чистая возможность знака быть таковым – это переживание знака, рассматриваемое как первый шаг существования знака в коммуникативной системе, то есть как минимальный уровень семиотического осмысления, имплицитное знакомство знака с реальностью. Знак может быть качественным (устанавливаются связи в отношении к репрезентамену), иконическим (устанавливаются связи в отношении к объекту) или ремой (устанавливаются связи в отношении к интерпретанте) (см. таблицу 1 и таблицу 2). Например, обозначенный Пирсом как подобие, иконический знак динамически связан с объектом, и, воспринимая этот знак, адресат конструирует в своем сознании ту реальность, к которой знак отсылает. Это может быть карта, чертеж. Понятие иконического знака, как отмечалось ранее, исследовалось Пирсом в различных контекстах. Мы будем анализировать иконический знак как подобие объекта: когда в синтактическом канале трансляции знака устанавливается взаимозависимость объекта со своим подобием, что делает возможным его 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 20-21. Там же. С. 21. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 22. 2 70 передачу. Подчеркнем, что в знаке − реме воплощен потенциал существования знака в отношении к интерпретанте, то есть выражен тот мыслительный эффект, который производит знак при замещении. Но рема – это достаточно простой знак, и в разделе 1.1. мы говорили, что рассматриваем рему как знак «возможности качества, он только возможен, а не какой-либо конкретный объект» 1. В качестве примера рем привлекаются изолированные термины «собака» или «единорог», или предикат «черный». «Рема подразумевает семантическую неопределенность и допускает множество возможных интерпретаций»2 в коммуникациях. Итак, категория Первичности означает возможность знака участвовать в процессах коммуникации, возможность быть переданным, что предполагает существование определенных форм знака в коммуникациях посредством имплицитного знакомства, соответственно, нашу способность произносить и действенно интерпретировать знаки в разных ситуациях. Второй шаг, как этап в механизмах знаковой динамики, соответствует категории Вторичности, когда выявляются отношения и связи, представляющие этот знак в действительности. Таким образом, устанавливается вторая степень ясности значения − логическое определение как результат индуктивных выводов, характеризующееся как процесс формирования эксплицитного понятия логического характера. В процессе индукции осуществляется переход от знания о знаке в коммуникациях к знанию способа существования знака в них, в логическом определении взаимосвязей между отдельными знаками. Описывая категорию Вторичности, Пирс пишет: «Мы воспринимаем внешние нам объекты, но то, что мы действительно получаем опытным путем – то, к чему слово “опыт” гораздо более применимо, – есть событие. При этом нельзя считать событие в точности объектом нашего восприятия, ибо это потребует от нас того, что Кант называл “синтезом схватывания”, хотя в данном случае мы ни в коем случае не ставим себе задачей в точности следовать его определению»3. На этом этапе знаку присуща возможность существования в коммуникативном пространстве, что находит воплощение в таких формах знака, как единичный знак, индекс, суждение (см. таблицу 1 и таблицу 2), посредством индуктивных выводов. Единичный знак, как «некоторая существующая вещь или событие»4, присутствует в социальной действительности во взаимосвязи с другими элементами, например, конкретный светофор на конкретном перекрестке или определенная буква на листе бумаги. Однако возможность существования знака в Первичности как качественного знака (ощущение красного) не обязательно во Вторичности, и что будет означать красный сигнал светофора, зависит от того, с какой целью используется знак. Мы можем подчиниться сигналу светофора, если знаем, зачем он находится на перекрестке, или проигнорировать его сигнал (осознанно или нет), если не умеем читать знаки дорожного движения. Знак на втором этапе прояснения значения (например, индекс) является знаком, зависимым от своего объекта в силу отношений пространственно-временнόй 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 18. Там же 3 Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М., 2000. С. 136-37. 4 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 16. 2 71 связи, или причинности1. Но индекс привлекает внимание безотчетным образом, причинно-следственная связь между объектом и знаком может быть однозначной или нет. В таком контексте при трансляции в прагматике и синтактике объект «светофор» может стать или не стать указателем для данного перекрестка, что обусловлено реально существующей связью между ними. Третий этап в механизмах знаковой динамики соответствует третьей степени ясности − прагматическое прояснение. Прагматическое прояснение реальности определяет практические следствия, вытекающие из предписывания чему-либо данного свойства, выводит за пределы логического определения данного термина2. Можно сказать, что это преодоление сомнения, практическое понимание реального, однако в данном контексте «практическое» не рассматривается в контрасте с теоретическим. Под термином «практическое» Пирс понимал способность воздействовать на поведение, а под поведением − произвольное самоконтролируемое действие, то есть контролируемое посредством адекватного размышления3. Тем самым Пирс применяет к логике научного изыскания прагматическое правило, выраженное в очерке «Как сделать наши идеи ясными» (1878): понятие, то есть рациональный смысл некоторого слова или выражения, постигается, как полагает философ, исключительно через его возможные последствия для реального жизненного поведения. В результате, понятие сводится к экспериментальным эффектам, которые определяют возможные действия, а действия так или иначе корреспондируются с тем, что постигают чувства. Так, например, понятие «телефон» связано для нас с конкретными эффектами в поведении человека, из чего мы заключаем, что у телефона есть некоторые свойства. На этом основании строится утверждение Пирса об истине, сформулированное в тезисе (в интерпретации У. Эко − Н.Л.): «не то истинно, что удается на практике, – а то удается на практике, что истинно. Есть общие тенденции (космологические закономерности), и есть операциональные правила, дающие нам возможность эти тенденции проверять»4. Таким образом, постижение объекта – это постижение возможных практических последствий, то есть понимание эффектов, которые создает знак и образует наше видение объекта. Очевидно, что Пирс выводит логику исследования, в которой он ставит под контроль все идеи, их практические результаты и возможные применения. Итак, в категории Третичности, в результате процесса дедукции, знак приобретает форму «ремы», «суждения» или «умозаключения» (в другой терминологии − концепт, пропозиция и аргумент 5 − Н.Л.) как результат жизни знака в коммуникациях. При этом суждение может быть как истинным, так и ложным: мы можем знать, что на красный сигнал светофора необходимо остановиться, или наоборот, красный свет воспринимать как команду «Движение разрешено». Таким образом, последовательность преобразований знака (согласно классификации В. Нёта, см. таблицу 1) не означает линейности этих преобразований. В. Нёт отмечает: «Между тремя классами первой трихотомии, 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 17. Цит. по: Колапьетро В. Ч.С.Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение. М., 2008. С. 137. 3 Там же. С. 138. 4 Цит. по: Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 295, 325-326. 5 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 148. 2 72 как и между классами других трихотомий, существуют многообразные связи. Каждый качественный знак, чтобы стать собственно знаком, должен быть актуализирован в единичном знаке, и каждый общий знак, чтобы действительно функционировать в качестве знака, требует конкретной реализации в единичном знаке. Тем не менее, в определенном единичном знаке может доминировать аспект качественного или общего знака»1. Итак, третий шаг в изменении формы знака связан с установлением тех норм, согласно которым знак существует. Задаются правила существования знака в коммуникациях. Например: «Общий знак есть закон, который является знаком <… > Всякий условный знак есть общий знак. Это не единичный знак, но общий тип, в отношении которого существует соглашение о том, что он обладает значением <…> Таким образом, любая буква алфавита, любое слово какого-либо языка есть общий знак»2. В отношении общего знака нормы его применения (закон) определяются соглашением. Чтобы прийти к какому-либо соглашению, сначала нужно договориться о терминах, что, однако, не всегда является условием достижения согласия и понимания. Дорожный знак «кирпич» имеет вполне определенную семантику − «Въезд запрещен», но этот запрет актуален для автомобилиста, на пешехода он не влияет. Знак по отношению к объекту репрезентируется в качестве символа (см. таблицу 1 и таблицу 2). Многозначность символа не вызывает сомнения, и, может быть, не совсем корректно поэтому говорить о нем только как о форме знака. Но природа символа, на наш взгляд, очень точно обозначена Пирсом: это знак, который связан с объектом в силу «закона или регулярности» 3. Подчеркнем, что в таком понимании важным является способ представления информации на носителе, то есть связь с объектом. Например, сообщение представлено на электронном носителе с помощью определенного шрифта. Здесь же можно рассматривать такие параметры представления информации, как стиль и цвет шрифта, его размеры, междустрочный интервал и т. д. Для плохо видящего человека существенным является размер и цвет шрифта. Если вводить данный текст в компьютер через сканер, то важен формат бумаги. Символ может существовать независимо от объекта, однако он не может существовать без интерпретанты: важна «внешность» символа и идея, объединяющая его с объектом, при этом тело символа меняется очень медленно, интерпретанта же постоянно изменяется посредством ввода новых и забывания старых элементов. Разные по синтаксису знаки могут иметь одинаковую семантику – семантическое измерение семиозиса в трактовке У. Морриса (слова «ЭВМ» и «компьютер» означают электронное устройство для преобразования информации). Поэтому говоря об интерпретанте заметим, что в отношении к ней знак существует в форме «умозаключения». «Умозаключение – сложный знак, элементы которого (ремы и суждения) подчиняются общим правилам <…>» “Умозаключение репрезентирует свой объект <…> в силу закона, а именно такого закона, согласно которому переход от определенных предпосылок к определенным следствиям с большой 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 16. Там же. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 17. 2 73 вероятностью будет истинным” <…> Ремы объединяются в суждения, а суждения – в сложные умозаключения. При этом возможности интерпретации суживаются: от открытости ремы к определенности умозаключения» 1 (В. Нёт цитирует Ч. Пирса). Иными словами, умозаключение – это знак, который становится законом для интерпретанты, это итог того умственного эффекта, который производит знак, «выстраивая свои отношения» с интерпретантой. Например, улыбка Чеширского кота без кота – это знак, умозаключение, к которому мы можем прийти, если смотрели мультфильм или читали произведение Кэрролла. На данном этапе знак в Третичности становится законом, результатом дедуктивного процесса как процесса рассуждения, что дает возможность сделать непротиворечивый вывод о способах использования знака в коммуникациях. «Трихотомия интерпретанты показывает, “в какой мере знак определяет то, чем может быть его действительная интерпретанта”. При этом речь идет о степени семантической открытости (неопределенности) или, соответственно, 2 определенности знака» . На этом уровне устанавливаются общие связи и отношения, т.е. правила, согласно которым знак входит в социокультурную реальность, а, следовательно, участвует в коммуникациях. Таким образом, в процессе создания финальной интерпретанты знаки становятся знаками общества. Важно заметить, что без них мы не были бы теми, кем мы являемся на самом деле, без финальной интерпретанты мы не могли бы воспринимать мир таким, какой он есть. В интерпретации наша способность рассуждать и делать выводы основывается на эволюции, идущей от природы к человеку со своей конвенциональностью и устанавливающей связь между Первичностью и Вторичностью. Трихотомия знака совместно с категориями образует девять типов форм знака, складывающихся в процессе познания, которые мы рассматриваем как этапы становления знака в социокультурных коммуникациях. На этом основании выявлены механизмы знаковой динамики, понимаемые как внутреннее устройство, обеспечивающее устойчивость и воспроизводство знаков в культуре, что определяет статус (положение, состояние) знака в системе коммуникаций. Первый этап – возможность существования знака в таких формах, как качественный знак, иконический знак, рема, являющихся результатом абдуктивных рассуждений. На данном этапе предполагается имплицитное знакомство со знаком в процессах коммуникации. Второй этап – существование знака в его тождестве и различии с другими знаками коммуникативной системы в таких формах, как единичный знак, индекс, суждение, которые являются результатом индуктивных рассуждений. Третий этап – установленные нормы, по которым существует знак в коммуникациях, как результат дедуктивных рассуждений – общий знак, символ, умозаключение. Автономность каждой выделенной нами стадии становится очевидной при рассмотрении тех категорий, которые Пирс трактует как феномены восприятия и «которые предстают человеческому духу (mind) как чистая иллюзия, 1 2 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 17. Там же. 74 как восприятие, предчувствие в ходе мысленной интерпретации мира»1. Все указанные этапы (шаги) прямо раскрываются при обращении к характеристикам каждого из классов знака в определенной категории бытия и познания (Первичность, Вторичность, Третичность). Это и есть механизм своеобразного «конструирования» значений в культуре. На наш взгляд, наиболее важным представляется именно последовательность конструирования значения, поскольку в названных нами механизмах знаковой динамики определяются качественные характеристики знака, участвующего в коммуникациях. Например, ощущение красного в качественном знаке может найти объяснение логического характера и быть интерпретировано как плащ тореадора или красный сигнал светофора (единичный знак), а при прагматическом прояснении − как руководство к действию (общий знак). Отметим, что позднее Пирс расширил свою классификацию, поскольку невозможно однозначно отнести тот или иной знак к конкретному классу. Так появились рематический индексальный единичный знак, или признак (например, «самопроизвольный крик»); иконический (рематический) общий знак («диаграмма, независимо от ее конкретной, индивидуальной реализации»); рематический символ и общий знак, (например, «родовое имя» (существительное); умозаключение (и символ, и общий знак) например, «силлогизм» и пр.2 Многообразие форм знака, предложенных Пирсом, демонстрирует «жизнь» знака в его изменчивости, однако Пирс не связывал процессы изменения форм знака с теми закономерностями, согласно которым они модифицируются. Для него процессы коммуникации, которые, по нашему мнению, определяют форму знака, были абстракцией. Тем не менее, как мы уже отмечали, он подчеркивал, что «само действие знаков есть знак жизненности». Именно в таком контексте семиотика Пирса была охарактеризована нами как коммуникативно-ориентированная, поскольку коммуникации − это и есть жизнь знаков в движении. В этом и заключается парадоксальность выводов Пирса: он не рассматривает коммуникацию как пространство жизни знаков, но при этом исследует знак в мгновенном переходе от одной формы к другой, то есть в перманентном семиозисе. Но в то же время Пирс фиксировал ставшие состояния − формы знака и движение как условие «расширения форм» посредством интерпретатора. Таким образом, мы утверждаем, что собственно знак в процессах знаковой динамики (в его триадической структуре, согласно исследованиям Ч.С. Пирса) является своеобразной «клеткой» – основной формой для создания паттернов интерпретант как метасемиотических конструктов (существующих в сознании устойчивых групп связей), значимого результата действия знака. Данное положение обусловлено тем, что − это не просто идея, а новый знак, который возникает в сознании человека как основание первого знака (минимум 9 форм знака в классификации Пирса). 1 2 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 9. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 19. 75 Приведем следующий пример, наглядно демонстрирующий работу установленных нами механизмов знаковой динамики. Пример связан с движением Фронды во Франции, его историческая достоверность не вызывает сомнения. В 1648 г., во время мятежа против французской короны, его участников высмеивали, сравнивая восставших с рогатками, или пращами (от франц. fronde – рогатки, которыми маленькие мальчишки пугают взрослых). Рогатка в данном случае предстает как иконический знак (имплицитное знакомство). Бунтовщики стали носить на шляпах украшения в виде рогатки, а само слово стало боевым кличем. Праща становится индексом (логическое определение), указывающим на участника восстания, и далее − символом (прагматическое прояснение) восстания. Мы видим путь «перевоплощения» знака, то есть процессы знаковой динамики позволяющие объяснить происходящие в истории культурные изменения. Итак, согласно выделенным Ч.С.Пирсом категориям бытия и познания, мы рассмотрели механизмы процессов знаковой динамики, основанные на выводах о последовательности этапов прояснения значения, раскрытых в трудах этого ученого. Качественные характеристики знака в коммуникациях формируются в следующих параметрах: потенциальность знака (в соответствии с категориями – Первичность, Вторичность, Третичность); его фактическая реализация в коммуникациях (форма знака); его динамика, как внутренний механизм, определяющая закономерности существования знака в коммуникациях (трихотомичность знака в отношении к знаку, к объекту и интерпретанте); целеустремленность (согласно трем измерениям семиозиса − семантика, синтактика и прагматика). Однако закономерности функционирования процессов знаковой динамики обусловлены не только внутренними механизмами, но и зависят от внешних условий. Как отмечал Ю.М. Лотман: «Семиотика культуры заключается не только в том, что культура функционирует как знаковая система <…> само отношение к знаку и знаковости составляет одну из основных типологических характеристик культуры»1. Беспрецедентность современных коммуникационных средств состоит в том, что новые средства связи позволяют обмениваться сообщениями практически одномоментно. Факторами, влияющими на протекание процессов знаковой динамики в социокультурных системах, сегодня становятся: во-первых, тотальная визуальность социокультурных процессов; во-вторых, синхронизация темпов жизни разноплановых интерпретант, процесс, завершающийся когерентностью воздействия; в-третьих, тотальность коммуникационных связей, сосуществующих одновременно с коммуникативным дефицитом (коммуникативным одиночеством). Рассмотрим первый фактор. Визуальное измерение в жизни общества настолько естественно, что до настоящего времени фактически не проблематизировалась данная тема исследования в контексте изменений в социальных и культурных процессах. Особенность современной визуальности в увеличившейся скорости передачи информации. Именно этот фактор в современных аудиовизуальных, экранных технологиях позволяет создавать управляемый механизм комплексного воздействия на чувственный мир человека в его повседневных действиях 1 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 490-491. 76 посредством одновременного присутствия всех элементов знаковой динамики, что обусловлено усложнением технологий одновременно с упрощением их использования. Как отмечает Ж. Бодрийяр: «… Мир, запечатленный камерой, – уже не тот, каким он был прежде. Он меняется в тот самый момент, когда его фотографируют. Великая тайна – узнать, что такое мир, получивший право на свой образ. Это уже не естественный мир, а нечто другое – сверхъестественное, ирреальное. … Я думаю, что любое изображение – отчасти обманка. Игра видимостей и виденья. <Причем>… не обманка в чистом виде, но некая игра обманки и реальности. Не реальность, которая играет с симулякром, а симулякры, играющие сами с собой, – и поэтому отсылающие к чему-то иному» 1. Современный человек буквально срастается с мультимедийными средствами, с экранным интерфейсом, превращаясь в своеобразный гибрид со специфическим набором действий и функций: человек-с/перед-камерой, человек-за/скомпьютером, человек-с-мобильным телефоном, человек-за-рулем и пр. Тотальность визуальности проявляется также в том, что экранные медиа-средства входят в телесно-приватное пространство человека, становясь карманными, носимыми, и потому доступными буквально в формате 24/7, то есть 24 часа в сутки 7 дней в неделю (карманные персональные компьютеры, смартфоны, портативные DVD проигрыватели и мультимедийные HDD-накопители) и пр. Благодаря этому, возникают новые стили коммуникативности: SMS-собщения, интернет-чаты, электронная почта и др. Заметим, что коммуникационные средства создают новые стили, не отменяя традиционных способов общения, что свидетельствует об усложнении коммуникативной ситуации, а не о ее деградации. Визуальная доминанта коммуникативных процессов в социокультурной реальности является фактором, меняющим условия функционирования процессов знаковой динамики, что формирует властный потенциал визуализации. Например, если мы проанализируем визуальные презентации политических или культурных событий, представленных в сети Интернет или на телевидении, то сможем определить способы, которые и задают стандарты визуального освещения событий под нужным углом зрения (выбор объекта, времени и точки съемки, зуммирование, монтаж и выделение деталей, которые отнюдь не произвольны) 2. Специфика тотальной визуальности в том, что она деформирует «работу» механизмов знаковой динамики. Мгновенный переход от сомнения к действию становится признаком современной социокультурной реальности. На данном примере можно увидеть еще один важный фактор, нарушающий гармоничную «работу» механизмов знаковой динамики, – деформация социальной памяти. В Европе деформация, происходящая в процессах социальной памяти, привела к тому, что СМИ (люди, отвечающие за издания) не видели логики между фактом печати и оскорблением верующих. На Ближнем Востоке масса верующих, не видя самого изображения, пользуясь лишь слухами (которые, 1 Кулик И. Жан Бодрийяр: мир, запечатленный камерой, – уже не тот, каким он был в реальности // Артхроника. 2002. № 3. С. 86-88. 2 Колосов А.В. Визуальные коммуникации в социоально-политических процессах http://humanities.edu.ru/db/msg/81466 77 как операторы, распространяли СМИ), не установили связи между тем, что именно было напечатано и оскорблением своих чувств. Однако указанный фактор тотальной визуальности не является единственным. Второй фактор, влияющий на условия протекания процессов знаковой динамики, связан с «согласованием темпов жизни структур, когда при построении сложной организации необходимо когерентно соединить подструктуры внутри нее, синхронизировать темп их эволюции. В результате объединения структуры попадают в один темпомир, значит приобретают один и тот же момент обострения, начинают “жить” в одном темпе»1. Этот резонанс определяется в будущем моментами обострения. Когерентность воздействия и реакции предполагает, что один и тот же образ (интерпретанта − Н.Л.) одновременно предлагается большому количеству людей, которые практически мгновенно и одномоментно рождает отклик на него. Темпомир понимается нами как локальный фрагмент мира событий, образующий некоторое ограниченное макропространство связанных и взаимодействующих объектов. По сути, отдельный социум – это темпомир, отдельное живое существо – это тоже темпомир. Разноплановые, разнообразные, часто не сводимые друг с другом интерпретанты, формируемые в процессах коммуникации, начинают жить в одном ритме, что может привести к моментам обострения, как это произошло с карикатурами на пророка Мухаммеда. Напомним, что впервые они были напечатаны в маленькой датской газете и прошли незамеченными годом раньше. Позднее, после придания этим публикациям широкой огласки через СМИ, в достаточно короткий срок, выражающийся в нескольких часах, по всему миру начали возникать массовые акции протеста, демонстрации и т. д. Таким образом, само воздействие, в данном случае выраженное в событии факта печати, практически совпало с реакцией на него. Посредством существующих коммуникационных средств (Интернет, телефония и др.) новые образы распространились моментально и были предоставлены большому количеству людей из различных уголков мира. В этом событии были согласованы различные интерпретанты, не объединенные до этого момента, и появился локальный фрагмент мира множества интерпретант. В результате моментом обострения стали масштабные выступления в Европе и на Ближнем Востоке. Третьим фактором, определяющим внешние закономерности, функционирования процессов знаковой динамики в коммуникациях, является фактор дефицита общения. Это своеобразное коммуникативное одиночество. Данный фактор рассматривается в контексте социологической теории информационного дефицита (G.A.Donohue , P.J. Tichenor , C.N. Olein ), которой утверждается, что увеличение информационных потоков приводит не к увеличению знаний, а, наоборот, к информационному дефициту. Необходимо уточнить, в рамках настоящего исследования с целью упорядочения терминологии под «коммуникативным» мы понимаем смысловые коммуникации, а «коммуникационное» рассматривается как 1 Курдюмов С. П., Князева Е. Н. Коэволюция сложных социальных структур: баланс доли самоорганизации и доли управления // Стратегии динамического развития России: единство самоорганизации и управления. М., 2004. Т. 1. С. 139. 78 средства связи, посредством которых рождаются, передаются и рецептируются смыслы. Парадоксальность современной социокультурной ситуации заключается в том, что увеличившиеся возможности для передачи смыслов создают одновременно их дефицит, и это порождает феномен своеобразного «коммуникативного одиночества». Он проявляется в следующем: человек, обладая огромным количеством средств для общения, остается, тем не менее, наедине со своими проблемами. Эта проблем как нельзя явно обнаруживает различие понятий, «коммуникация» и «общение». Не углубляясь в их анализ, отметим, что в данной работе общение рассматривается как более узкое понятие, предполагающее межличностное взаимодействие как реализацию личностной потребности человека в контакте с другими людьми посредством обмена мнениями, воздействиями, взглядами и пр. Таким образом, происходит разрыв между увеличившимися потоками информации и дефицитом новых смыслов. Этот фактор проявляется в том, что, с одной стороны, современные коммуникации создают новые перспективы коммуникативных взаимодействий, но, с другой, искусственность и конструктивизм новых связей делает их уязвимыми. Уязвимость проявляется в том, что процессы знаковой динамики, которые мы рассматриваем как своеобразную «нервную систему» коммуникаций, являются плотной тканью современной реальности, но тканью очень непрочной. В качестве аналогии можно привести следующий пример. Если вы долгое время едете на машине с большой скоростью, то ландшафт вокруг вас приобретает «видимую» ясность и целостность, хотя в действительности «мелькает» за окном с большой скоростью. Вы не видите мелочей, но воспринимаете картинку в целом. Темп современных коммуникаций тоже создает иллюзию ясности, что подталкивает нас к созданию «пустых означающих», роль которых в том, что они служат собирателями расчлененных означающих в значимое целое, подчиняя все остальные члены дискурса и стирая различия между ними. Такое означающее начинает отсылать к другим означаемым, но не к первоначальному референту. В итоге человек становится игрушкой метафор и симулякров, поскольку одно означающее легко перемещается в другое, при этом иллюзия ясности всего происходящего остается. Сравнивая скорость современных коммуникаций с поездкой на машине, можно сказать, что современные коммуникации создают иллюзию ясности новых значений, хотя на самом деле утрачивают глубину, поэтому необходимо остановиться или «замедлить скорость», чтобы ответить на вопрос: «Почему мир меняется, и что меняется в нем?» В таком контексте моделирование социокультурных изменений позволяет раскрыть условия и механизмы, реализующие трансформации культуры. Итак, внешние факторы, влияющие на условия протекания процессов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях, обусловлены скоростью трансляции информации, что становится предпосылкой для тотальной визуализации, когерентной реакции на визуальные образы, коммуникативного одиночества, которые являются ключевым условием социокультурных изменений. Мы видим полотно Леонардо да Винчи и обложку романа Дэна Брауна: между 79 этими образами лежит смысловая пропасть, которую, благодаря средствам современной коммуникации, можно с легкостью переступить, – и тогда «Код да Винчи» превращается в «Кота да винчи», а Микеланджело и Леонардо в черепашек ниндзя. Как точно отмечает Ф.И. Гиренок, «скорость смены одного события другим так велика, что значения и смыслы не успевают осесть», «пустое Я становится проблемой коммуникации»1. Поэтому масштабный характер кризисных явлений выразился, в том числе, в плоскости семиотического прочтения текстов культуры. Важно подчеркнуть актуальность исследования процессов знаковой динамики для понимания факторов, влияющих на политические и социальные коммуникации. Как точно отмечает итальянский архитектор и философ П. Вирилио в книге с характерным названием «Машина зрения», сегодня «война изображений и звуков подменяет собою войну объектов и вещей» 2. Этот тезис был полностью подтвержден недавними событиями на Северном Кавказе. Информационный поток как с российской, так и с грузинской стороны был переполнен знаками и образами, но если российские СМИ были изначально ориентированы на «внутреннего» потребителя, то, как отмечают аналитики BBCRussian.com3, риторика грузинского президента была адресована западному слушателю. В своих речах он использовал образы, вызывавшие у аудитории Запада соответствующие ассоциации: сравнение Грузии с романтическим городом на холме коррелирует с идеальным и благополучным государством, которое хотели построить американские отцы-основатели, а видеоряд с танками на улицах Праги – с жесткой агрессией сильного государства в отношении слабого, но свободолюбивого народа. По этой причине нужно еще раз отметить, что процессы знаковой динамики являются не столько фрагментом социокультурной реальности, исследование которых позволяет объяснить условия и механизмы социокультурных изменений, сколько специфическим способом производства значений в современной культуре (что раскрыто посредством выявления механизмов знаковой динамики). Анализ закономерностей протекания процессов знаковой динамики в системе глобальных коммуникаций является эффективным методов обнаружения способов манипуляции (в том числе, в политических коммуникациях). Особенностью современных коммуникаций является то, что мы в своем поведении – политическом, потребительском, повседневном – ориентируемся более на образы, симулякры вещей, людей и событий. Понимание закономерностей и условий протекания процессов знаковой динамики видение внутренних тенденций развития современного общества и проливает свет на природу трудностей управления сложными самоорганизующимися системами. Тем самым, выявлены внутренние и внешние закономерности протекания процессов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. Внутренние закономерности определены как механизмы знаковой динамики, раскрытые в версии прагматизма Пирса: последовательность прояснения значений активным 1 Гиренок Ф.И. Ускользающее бытие. М.: РАН, Ин-т философии, 1994. 222 с. Цит. по: Вирильо П. Машина зрения. М., 2004. С. 126. 3 Уроки информационной войны на Кавказе URL: http://www.bbc.co.uk/russian/indepth/radio_archives.shtml 2 80 субъектом в акте коммуникации, репрезентируемая в знаках разнообразных видов. Существование внешних закономерностей обусловлено достижениями в развитии новых коммуникационных технологий, что становится предпосылкой для тотальной визуализации, когерентной реакции на визуальные образы, создания «пустых означающих» и дефицита смыслов в коммуникативном пространстве при обилии коммуникационных средств связей. 2.3 Деформирующее воздействие новых коммуникационных технологий на процессы знаковой динамики В обществе постоянно развиваются и совершенствуются средства информационного обмена. Череду событий, которые связаны с появлением Интернета (1986 г.)1, продолжают такие события, как создание концепции WWW (world wide web – всемирная паутина, 1992 г.), появление первого коммерческого браузера и др. Основным фактором трансформации коммуникативного пространства называют растущее по экспоненте количество передаваемой информации, что привело к широкому распространению в современной культуре префикса «пост-». Д. Белл использовал его «для обозначения социума, в котором индустриальный сектор теряет ведущую роль вследствие возрастающей технологизации, а основной производительной силой, становится наука» 2. Таким образом, современность тесно связана с развитием и массовым распространением самоорганизующихся информационно-коммуникационных технологий, которые играют существенную роль в трансформации общественных отношений в культуре. Мы рассматриваем трансформацию (от лат. transformatio – изменять) как преобразование формы и целевой направленности системы с сохранением содержания. Дж. Тойнби отмечает: «Некоторая трансформация является неизбежным следствием проникновения культуры одного общества в культуру другого, но степень и характер трансформации варьируются в зависимости от обстоятельств»3. В свою очередь, – когда изменения формы и содержания под влиянием внешних и внутренних сил приобретают необратимый характер, мы говорим о деформации (от лат. deformatio – искажать). На современный уровень развития коммуникационных средств возлагается ответственность за многие «сломы» культурного и социального мира. Достижения научно-технического прогресса в области коммуникационных технологий, то есть средства связи, технические продукты. представляют в роли «монстра», пожирающего идентичность человека и культуру. Однако история культуры насчитывает несколько этапов коммуникационных революций. Например, появление письменности, изобретение книгопечатания, телеграфа не приводили к разрушению культуры, наоборот, готовили ее к новому взлету. Вот почему, с 1 Подробно об истории Интернет: краткий курс истории Интернет [Электронный ресурс] // Jet Info. 1997. № 14 (45). Электрон. версия печат. публ. URL: http://www.jetinfo.ru/1997/14/1/article1.14.1997.html 2 Иноземцев В. Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000. 304 с. 3 Тойнби А. Д. Постижение истории. М.: Прогресс, 1996. С. 443. 81 нашей точки зрения, необходимо говорить о трансформации, но не о деформации культуры. Проблема данного раздела видится нами как противоречие в понимании причин трансформации культуры: традиционно в фокусе внимания находятся проблемы общения (проблемы содержания) − «коммуникативность», а обвиняют «во всех бедах» новые коммуникационные средства связи − «коммуникационность». Заметим, что для того, кто видит лишь поверхность модификаций и трансформаций культуры, узел сплетения напряженностей, определяющих их характер, смысл оказывается скрытым за многообразием масок (форм знака), которые мы сами проецируем на окружающую нас действительность. В силу этого мы обращаемся к той стороне нашей реальности, которая существует всегда и существует часто независимо от наших желаний. Такой составляющей человеческого бытия является знаковая динамика – процесс, который выступает как пограничная зона, «нервная система», где встречаются и вступают в удивительные связи факты из самых разных измерений. Знаковая динамика создает единое коммуникативное пространство, и в него втягиваются новые фрагменты, меняющие или не меняющие наше поведение в реальности. В таком контексте именно знак связывает фрагменты мышления и фрагменты переживания в коммуникативности, и эти связи уже не будут нейтральными, они обретают новую ценность: «ценность получает не понятие, не чувственноматериальный фрагмент, а их “сочетание”»1– процессы знаковой динамики. С помощью знака наша мысль, хаотичная по природе, структурируется, разделяется на части, формируется для возможностей коммуникации, которые динамичны. Поэтому мы можем утверждать, что семиозис, как процесс динамической интерпретации знака, придает мысли устойчивость, оставаясь при этом внешне нейтральным. Смыслы создаваемым интерпретантам, дает человек, именно он определяет, что будет значить та или иная интерпретанта в процессе общения. Знаковые оболочки сообщают идентичности человека связанность, дают возможность распознавания и признания, поэтому важны не процессы знаковой динамики сами по себе, а характер и тип связей внутри процессов знаковой динамики и факторы, определяющие закономерности функционирования данных процессов в коммуникациях. В подобных отношениях именно процессы знаковой динамики, а не собственно знак или динамика знака (в интерпретации Ч.С. Пирса) , несут смысловую нагрузку, связанную с формированием социокультурной идентичности в коммуникативных процессах. Как отмечают Г. Николис и И. Пригожин, при построении динамической модели сообщества людей прежде всего следует четко уяснить следующее: помимо определенной внутренней структуры, нужно учитывать довольно жестко заданное внешнее окружение, с которым рассматриваемая система обменивается веществом, энергией и информацией, и именно в этом состоит уникальная специфика гуманитарных систем2. Так, Ю. Кристева описывает эту ситуацию как 1 2 Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. С. 145. Пригожин И. Николис Г. Познание сложного. М.: Мир, 1990. С. 275. 82 определенную семиотическую сборку телесности 3, что обеспечивает возможность для любого Я быть увиденным в качестве своеобразного текста культуры. Например, человек-невидимка, лишившись тела, перестал существовать для социума; чтобы приобрести некоторый статус, он должен был одеть себя – ознáчить, то есть создать себя как некоторое множество значений, получить знáчимость в пространстве и времени, поскольку нельзя обращаться к «нечто», ведь коммуникация всегда требует адресата. Следовательно, процессы знаковой динамики выступают как пограничный слой, который задает правила конструирования действительности. Действительность человеческого существования представлена как результат конструирования, а «средством этого конструирования выступают коммуникации»1. Примером такого конструирования может быть парадоксальность в описании масс-медиа современных войн. У. Эко отмечает: «Нео-война преобразовалась в шедевр массмедийности, и в конце концов Бодрийяр, любитель парадоксов, заявил, что войн не было наяву, они были только в телевизоре» 2. Этим тезисом философ подчеркивает, что реальные события, «пропущенные» через каналы масс-медиа, приобретают иллюзорность, что позволяет создавать «созвездие» интерпретаций. Таким образом, изменившиеся условия функционирования процессов знаковой динамики создают предпосылки для деформаций в культуре (о чем писал В.В. Миронов ). Небывалая плотность сети коммуникаций, беспрецедентная скорость современных коммуникационных средств создают условия для возникновения новых стилей коммуникативности. Например, SMS-собщения, интернет-чаты, электронная почта и пр. Заметим, что коммуникационные средства создают новые стили, не отменяя традиционных способов общения, что свидетельствует об усложнении коммуникативной ситуации, а не о ее деградации. И это усложнение связано с технической обеспеченностью темпа, синхронности и тотальности информационных воздействий, которые в сумме своей изменяют характер процессов знаковой динамики. В связи с этим, чтобы ответить на вопрос, что же меняется в современной культуре, необходимо выяснить, что же меняется в характере функционирования процессов знаковой динамики. В свою очередь, для ответа на этот вопрос, представляется важным определить, существует ли принципиальное отличие в функционировании процессов знаковой динамики в современной культуре и культуре прошлого. Анализ процессов знаковой динамики в социокультурных системах мы проведем на следующих примерах. Первый сюжет был рассмотрен автором данного исследования в монографии «Миф, мечта, реальность: постнеклассические измерения пространства культуры»3 при анализе семиотических механизмов трансляции мифа. На страницах настоящей работы мы обратимся к нему для того, чтобы показать, как «работают» механизмы знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. 3 Kristeva J. Revolution in Poetic Language. New York, 1986. P. 89-136. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995. 323 с. 2 Эко У. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ. М.: Эксмо, 2006. С. 28. 3 Миф, мечта, реальность: постнеклассические измерения пространства культуры / И. В. Мелик-Гайказян [и др.]. М.: Науч. мир, 2005. С. 141-143. 1 83 Антиквару Фушимия, который жил в городе Эдо (древнее название Токио) в XVII в., случилось однажды остановиться в деревенском чайном домике. Выпив чашку чая, он долго рассматривал чашку и, заплатив за нее, унес с собой. Местный ценитель искусства, увидев это, подождал, пока Фушимия выйдет, затем подошел к старушке, хозяйке домика, и осведомился у нее, кто это был. Она рассказала, что их посетил самый знаменитый в Японии знаток, антиквар, поставщик самого даймё (владетельного князя) Изумо. Ценитель выскочил на улицу, догнал антиквара и стал умолять продать ему чашку – он решил, что если такой знаток купил ее, значит, вещь, должно быть, очень хороша. Фушимия от всего сердца рассмеялся: «Это самая обычная, заурядная чашка, – объяснил он, – никакой ценности она не имеет. Причина, по которой я проявил к ней интерес, в том, что мне показалось, будто пар поднимается из нее как-то странно, и я захотел проверить, не подтекает ли она». (Приверженцы чайной церемонии проявляли интерес к любой необычной детали или случайному проявлению естественной красоты.) (В данном контексте Фушимия рассматривал чашку как «рему», знак имплицитного знакомства, допускающий семантическую неопределенность.) Поскольку было видно, что ценитель по-прежнему очень хочет ее получить, Фушимия подарил ему чашку. Счастливый обладатель чашки показывал ее разным людям, стараясь найти эксперта, который бы высоко оценил ее, но все сходились на том, что это самое обыкновенное, ничем не примечательное изделие (для него эта чашка стала знаком – индексом, уровень логического определения). Вскоре владелец чашки забросил свое собственное дело и думал только о том, как ему разбогатеть с помощью чашки. (Таким образом, этот самый обычный предмет стал для него общим знаком – знаком прагматического прояснения). Он добрался до Эдо и посетил Фушимию в его лавке. Антиквар увидел, что, сам того не желая, причинил человеку множество хлопот и любезно выкупил у него чашку за 100 рио (золотых слитков). (Чашка для мастера была индексом, то есть знаком логического определения, так как. он связал ее обладание с теми проблемами, которые она доставила бывшему владельцу.) Слух о приобретенной Фушимией чашке разошелся среди его коллег. Все, кто что-то в этом понимал, считали, что если такой знаток выложил за нее сто рио, то ее истинная цена, скорее всего, намного выше. Фушимия пытался объяснить ситуацию, но антиквары не поверили. Дело кончилось тем, что Фушимия сдался и, уступив уговорам, выставил чашку на продажу. На аукционе два покупателя предложили за нее 200 рио, начали спорить о том, кто предложил раньше. Спор перешел в драку, чашку смахнули со стола, и она разбилась. Фушимия собрал осколки и склеил чашку, а потом убрал ее, считая дело законченным. (Для него этот предмет оставался не более чем единичным знаком − уровень логического определения. Вещь, действительно существующая во взаимосвязи с другими вещами). Однако по прошествии нескольких лет его магазин посетил великий мастер чайной церемонии Мицудаира Фумаи. Он попросил антиквара показать ему чашку, которая уже стала легендарной. Фумаи внимательно осмотрел ее. «Она действительно не представляет собой ничего особенного, – промолвил он, – но Чайный Мастер ценит чувства и ассоциации выше товарной стоимости». Он купил чашку, заплатив за нее большую сумму. Так, склеенная из кусочков 84 обыкновенная чашка работы никому не известного ремесленника стала одним из самых известных предметов искусства в Японии 1. Итак, чашка стала символом утонченности чайной церемонии (Уровень прагматической проясненности. Значение символа заключается в наборе действий, призванных произвести определенные эффекты). Трудно сказать, существовала ли такая чашка в истории, но в этом сюжете мы видим этапы становления знака в коммуникациях. Чашка разбивается, и ее вновь собирают из осколков. Она становится произведением искусства, хотя для своего первого хозяина представляла интерес только как некоторый предмет, несущий информацию. Таким образом, согласно механизмам знаковой динамики, определенным выше, в действиях с чашкой формируется ясность значения для людей, обладающих ею. Второй пример связан с современностью. Проанализируем его с позиции внутренних закономерностей протекания процессов знаковой динамики. Известная картина Леонардо да Винчи «Джоконда» 2 («Мона Лиза»). Та «Мона Лиза», которая находится в галерее Лувра, составляет целый текст. Ее мистическое содержание и безупречность формы привлекали внимание всегда, порождая многочисленные интерпретации, то есть мы можем сказать, что здесь присутствует семантическая открытость знака. При этом само полотно с изображением на нем является ремой (имплицитное знакомство с образом, отсылающим к некоторому объекту) – знаком, который не является ни истинным, ни ложным, что допускает множество интерпретаций (З. Фрейд и адрогинность Леонардо; Д. Мережковский и его Мона Лиза как героиня романа «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи»). Но вот уже у Маяковского «Мона Лиза» утрачивает свою многомерность. Он использует название знаменитой картины как обозначение загадки: «А я одно видел: Вы – Джоконда, которую надо украсть!». Образ Джоконды становится иконой для людей, читавших произведения Маяковского (имплицитное знакомство), тем, что У. Эко называет «иконограммой-китчем»3. Мы можем видеть узнаваемое лицо в рекламе магазина «Terranova» в Москве или других магазинов, связывающих свое название с Италией. Одновременно наблюдается редукция семантики самого названия «Мона Лиза» («Джоконда»). Иное звучание она получает в романах Д. Брауна: лицо моны Лизы использовано на обложках романов «Кода да Винчи», «Цифровой крепости» как символ вечной загадки. И хотя в последнем романе сюжет не соотносится с «Кодом да Винчи», используются все те же узнаваемые фрагменты. Картина становится качественным знаком (имплицитное знакомство), в котором воплощена идея вопрошания, связывающего картину, серию романов и образ. Таким образом, художественное полотно «Джоконда» становится общим знаком (прагматическое прояснение) – частью литературного бренда «Дэн Браун». Всё это приводит к определенному умозаключению (прагматическое прояснение): тайну улыбки Моны Лизы разгадал Дэн Браун. Но семантика умозаключения 1 Пример с чашкой взят из кн.: Greene R. The Laws of 48 POWER. A joost elffers production. Penguin, 2003. 768 p. Пример приведен в статье Штейнман М. А. Специфика социокультурной коммуникации «Третьей волны»: обессмысленный знак, обесцененный оригинал // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 62-72. 3 Эко У. Открытое произведение. СПб.: Акад Проект, 2004. С. 230. 2 85 основана на иных посылках, нежели первоначальный смысл картины. Подобное преобразование форм знака позволяет увидеть специфику процессов знаковой динамики в современном прочтении. Возможно, в описанном выше сюжете моменты, порождающие многообразие и одновременность интерпретаций произведений искусства, могут быть рассмотрены в контексте постмодернистских норм иронического цитирования. Однако, на наш взгляд, именно темп современных коммуникаций, создающий вариативность форм знака, стал «осязаемой почвой» для создания «пустых означающих». Такие означающие, как мы подчеркивали выше, создают иллюзию ясности, поскольку начинают отсылать к другим означаемым, но не к первоначальному референту. Тем самым стираются различия между членами дискурса. В массе «пустых означающих» человек становится игрушкой метафор и симулякров, поскольку одно означающее легко перемещается в другое. Отметим, кажущийся обратный процесс в знаковой динамике невозможен. В исследованиях И. Пригожина было введено различие между обратимыми и необратимыми процессами, и определен еще один фактор – история последовательных неустойчивостей1. В процессах знаковой динамики необратимость времени является его необходимой характеристикой, поскольку процесс семиозиса бесконечен, нелинеен и необратим. Итак, приведенные выше примеры показали, что функционирование процессов знаковой динамики в прошлом идентично их функционированию в современной культуре, поскольку процесс становления форм знака в коммуникациях как процесс прояснения значения с целью преодоления сомнения и обретения привычки неизменен, и в культуре прошлого, и в современности. Принципиально различие в скорости перехода от одной формы знака к другой. В примере с Фушимией переход от одной формы знака к другой осуществлялся постепенно: время текло медленно, прошло не одно столетие. В примере с Моной Лизой все формы знака как элементы механизмов знаковой динамики существуют одновременно, однако этап логического определения часто деактуализируется в глобальности коммуникаций. Таким образом, совершается своеобразный «прыжок» от имплицитного знакомства к прагматической ясности, что создает «иллюзию ясности» значения (интерпретанты), которое становится частью реальности каждого человека. Опираясь на данный вывод, можно объяснить деформирующее воздействие, оказываемое новыми коммуникационными технологиями на процессы знаковой динамики. По утверждению М. МакЛюэна, в электронный век наружу выводится «нервная система», поглощающая пространство и время. Этой «нервной системой», с нашей точки зрения, являются процессы знаковой динамики, чутко реагирующие на достижения научно-технического прогресса, поскольку они являются неотъемлемым компонентом процессов коммуникации, протекающих в социокультурных системах. Вышеизложенное позволяет говорить следующее: в процессах знаковой динамики в социокультурной системе современности нарушены гармоничные 1 Гленсдорф П., Пригожин И. Термодинамическая теория структуры, устойчивости и флуктуаций. М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 17. 86 условия «работы» механизмов знаковой динамики, что обусловлено беспрецедентной скоростью коммуникационных процессов. Указанное обстоятельство порождает предпосылки для социокультурных изменений. Нужно отметить, что под информационными технологиями мы понимаем не только техническую составляющую «информационного взрыва», но и методы, средства, приемы, связанные с распространением информации, а также их влияние на разрушение старых ценностей и формирование новых норм поведения человека в культуре и т.д. Например, в 90-е гг. было модным смотреть «Чужие фотографии» (А. Шульгина), коллажи И. Пиганова: мы приобщались к пространству мировых коммуникаций. И речь шла не только о возможности новых компьютерных технологий, а об открытии глобальности знаковых систем. Обратим внимание, что еще до широкого распространения Интернета художники увлекались идеей прозрачности в своей среде. Например, они использовали средства коммуникационных технологий для реализации своей творческой свободы, тем самым пользовались коммуникационной открытостью как новой возможностью творческой свободы. Так, феминистский дискурс применялся для разговоров о погоде, а знаки насилия для игры в классики. Еще Ж. Бодрийяр писал об опасности актуализации воображения как производительной силы1. Обратим внимание, что характеристики сетевой культуры (бесконечная игра смыслами, принцип домино, реальности «третьего и четвертого вида») заглушают смыслы передаваемых сообщений. Бесконечными анимированными баннерами стали кадры из фильма «В джазе только девушки», отрывки из телевизионного выступления Джорджа Буша, видеокадры с Усамой Бен Ладеном. В таком знаковом пространстве доминирует культ «пустого» означающего, что как мы отмечали выше, создает иллюзию ясности происходящего. Соответственно в искусство, как проявление человеческой деятельности, вовлекаются бесконечные звенья коммуникативной цепи, что одновременно с неопределенными путями распространения информации вызывает одержимость такими мерами, как защита от гриппа, насилия, компьютерных вирусов, иными словами, подобным образом рождаются новые мифологические монстры. Борьба со спамом как в Интернете, так и в социокультурной среде связана с тем, что для потребителя аудиореклама в метро, рекламные щиты на шоссе, макулатура в (невиртуальном) почтовом ящике становятся несанкционированным воздействием. Но потребитель здесь бессилен, поскольку цепочки поставок направлены на пробуждение виртуальных потребностей многослойной действительности, многократно переживаемой собственной смерти. Развитие коммуникационных технологий придает процессам знаковой динамики глобальный характер, что проявляется в следующем: 1) С одной стороны, информационное общество обретает невиданную ранее свободу, единство в многообразии, динамизм развития, но, с другой стороны, общество обретает уязвимость перед новыми разрушительными факторами и различными социальными отклонениями. Эти факторы получают в коммуникативном пространстве новые стимулы и возможности, и их проявления 1 Цит. по: Бодрийар Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. С. 148 87 разнообразны: от стандартизации культурных ценностей до хакерства, от международного терроризма до распространения манипулятивных технологий и т. п. 2) Позитивным моментом глобализации становится воздействие новых информационно-коммуникативных технологий на сферы образования и состояния культуры, поскольку в значительной степени видоизменились условия для культурного обмена и межличностного общения. Мы получили новые потенциалы для постижения мира в режиме он-лайн и свободного участия в процессе культурогенеза, в котором границы его восприятия постоянно расширяются. Источник социального оптимизма мы видим в формировании новой этики коммуникаций, в этом − источник сохранения социокультурной идентичности; 3) В процессах формирования социокультурной идентичности глобализация культуры имеет как негативные, так и позитивные стороны. Негативными исследователи называют стандартизацию культурных ценностей, распространение манипулятивных технологий и множество других деструктивных факторов. К позитивным, как мы указывали ранее, относятся возможности культурного обмена, формирование единого информационного пространства; 4) В Глобальном коммуникационном пространстве иное качество жизни высвобождает огромное количество возможных ресурсов для социокультурного творчества. В результате, новые знаковые формы репрезентируются в различных формах инноваций и комбинаций. Специфика современной ситуации заключается в том, что выходя из дома, включая телевизор, выходя в Интернет, мы часто не знаем; в какой мир знаков попадем, поэтому мы вынуждены моментально ориентироваться в этом мире, опираясь на имеющиеся знания о значениях; 5) В силу вышесказанного, формирование индивидуального мировоззрения современного человека значительно тяжелее поддается целенаправленному воздействию, в том числе культурному со стороны социальных институтов и малых групп. Проблема современных социокультурных изменений видится как, с одной стороны, как доступность глобальной коммуникационной сети, а с другой, её абсолютная ненадежность. Одновременно иллюзию надежности создают процессы знаковой динамики, выступающие в роли «связующей ткани» и обладающие такими противоречивыми характеристиками, как прочность и ненадежность. Данное противоречие объяснимо: знак, благодаря своей адаптивной функции, делает жизнь более «понятной», а, следовательно, более предсказуемой и комфортабельной. При этом адаптивная функция знака деформируется под влиянием глобальности коммуникационных процессов, что обусловливает особенности функционирования процессов знаковой динамики в коммуникациях. Итак, результатом воздействия коммуникационных технологий на процессы знаковой динамики становятся изменившиеся условия их протекания. В современном мире, формируя собственное коммуникативное пространство, человек реализует свой способ видения мира, но коммуникации в свою очередь воздействуют на человека посредством создания новых знаковых форм (архитектура, интерьер, костюм и т. д.). Таким образом, коммуникации являются 88 особым средством строения социокультурной системы на различных ее уровнях (индивидуальном, межгрупповом, массовом). В обществе вырабатывается совершенно иной уровень активности социальных контактов (и межиндивидуальных, и межгрупповых), что предполагает новые объемы и интенсивность процессов знаковой динамики. Таким образом, на фоне формирования глобального коммуникационного пространства принципиальное значение приобретает знание закономерностей протекания процессов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. На этом основании установлено, что воздействие новых коммуникационных технологий приводит к нарушению гармоничных условий функционирования механизмов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях, поскольку глобальный характер новых коммуникационных средств, деформируя адаптивную функцию знака, создает особые условия функционирования последних. На основании вышеизложенного можно подвести итоги второй главы. 1. На основании установленной взаимозависимости элементов семиотических, коммуникативных и информационных процессов сформулировано понятие «знаковая динамика» − целостный, необратимый процесс становления знака в его потенциальности, фактической реализации, целеустремленности в процессах социокультурных коммуникаций. Определена роль знаковой динамики как связующей ткани социокультурных коммуникаций. 2. Установлены внутренние и внешние закономерности протекания процессов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. Внутренние закономерности обусловлены последовательностью этапов прояснения значения в коммуникациях в контексте активной познавательной деятельности субъекта. Фактором, определяющим внешние закономерности протекания процессов знаковой динамики в коммуникациях, являются достижения в развитии новых коммуникационных технологий, а именно беспрецедентная скорость передачи информации, что становится предпосылкой для тотальной визуализации, когерентной реакции на визуальные образы и возникновения дефицита смыслов при изобилии средств связи. 3. Сделан вывод о том, что воздействие новых коммуникационных технологий на процессы знаковой динамики обусловлено глобальностью и доступностью современных коммуникационных технологий. Это, в свою очередь, приводит к деформации адаптивной функции знака и влечет нарушение согласованных условий функционирования механизмов знаковой динамики Таким образом, новизна второй главы заключается в следующем: раскрыта структура коммуникативно-семиотических процессов на основании установленной взаимозависимости элементов в процессах информации, коммуникации и семиозиса, что позволило выявить внутренние и внешние закономерности протекания процессов знаковой динамики в коммуникациях, а также установить роль процессов знаковой динамики как своеобразной «нервной системы» социокультурных коммуникаций, воздействие на которую становится определяющим фактором социокультурных изменений. 89 ГЛАВА 3 МЕСТО ЧЕЛОВЕКА В ПРОЦЕССАХ ЗНАКОВОЙ ДИНАМИКИ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ КОММУНИКАЦИЙ Понимание того, что человек не существует обособленно, а находится в постоянном взаимодействии с природой, другими людьми, и с социумом является сегодня важнейшим итогом развития философской мысли XXI века. Описывая структуру научных революций, академик РАН В.С. Степин отмечает, что в постнеклассической рациональности на первом месте находится субъект с его ценностями и целями, и только на втором средства, с помощью которых мы можем понять, «освоить объект». Очевидно, что в рамках постнеклассической науки произошел пересмотр ценностных ориентаций научной деятельности – человек становится неотъемлемым компонентом открытых самоорганизующихся систем. Такой вывод определяет центральное место человека в саморазвивающихся, самоорганизующихся системах, к которым, без сомнения, относятся социокультурные системы. Вышесказанное позволяет установить место человека в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций, поскольку он не просто живет в мире знаков, но, в силу своей изначальной семиотической предрасположенности, спаян со знаковым системам во всех (познавательных и непознавательных) процессах, связанных с восприятием, формированием структур сознания и познания, в той же мере, как и при любом виде обмена информацией. Вот почему мы приходим к заключению о зависимости человека от процессов знаковой динамики и о его влиянии на условия становления и функционирования знака в социокультурных коммуникациях. Подобное видение вопроса предполагает следующую последовательность его решения: необходимо установить место, которое занимает человек в процессе семиозиса как процессе динамической интерпретации знака в коммуникациях; определить потенциал человека при создании интерпретант в коммуникациях, то есть выявить объективные и субъективные ограничения в процессе ознáчивания, диктуемые трансформациями в современной культуре; раскрыть возможные коммуникативные стратегии, которые способен реализовать человек в конструировании интерпретант социокультурной реальности. 3.1 Место человека в динамическом процессе интерпретации знака: исследования Ч.С.Пирса и У.Эко Человек, используя знак как средство для коммуникации, задает образы, последовательность действий и пр. В этом процессе человек, в соответствии с концептуальными положениями постнеклассической картины мира, не только является создателем значений, но и существенным элементом созданных им значений. Однако традиционные монотипические имена, которые даются человеку в культуре, отражают лишь одну сторону коммуникативного акта (отправитель – сообщение – адресат). Человек в этом контексте рассматривается только как получатель информации (адресат). Именно это обстоятельство и 90 определяет такие его наименования, как: Homo soziologikus (Р. Дарендорф ), Homo ludens (Й. Хёйзинга ), homo novus, homo totus (К. Юнг ) и др. Сегодня появились новые виды – homo zwischens – человек колеблющийся, и nowbrow – человек, подчиняющийся обряду потребления1, и др., то есть культура предлагает человеку какую-либо модель поведения. Однако, как мы отметили выше, человек в современной культуре не только потребитель, но и производитель новых значений, что и объединяет все перечисленные и не перечисленные модели поведения в культуре. Данное положение было отражено в теории семиозиса Пирса еще в начале XX в. как предвосхищение выводов постнеклассики, что отмечено И. Пригожиным в книге «Порядок из хаоса». Введя в структуру знака понятие интерпретанты, Пирс видит процесс «“интерпретации” или “интерпретирующую мысль” как условие знаковости, что, кажется, предполагает вместе с тем человека или, по меньшей мере, животное в качестве интерпретатора»2. Таким образом, он предлагает идею семиотической связанности, вводя понятие «человек-знак», существо человека в этом случае понимается как идентичность человека знаку в мире знаков. Человек в триаде репрезентамен-объект-интерпретанта будто бы «склеивает», «соединяет» три составляющие знака в конституированное целое. Как было сказано выше, любой акт семиозиса определяется существованием динамического объекта, некоторой реальности, которая отсылает знак к его репрезентамену. Динамический объект не обязательно материален, он может быть эмоцией, мыслью, верой, чувством. В процессах знаковой динамики важнейшим элементом является дихотомия знак − человек, выступающий в качестве посредствующего звена между мыслью и звуками речи. Такой пансемиотический взгляд на мир дает возможность познания семиосферы как «реального пространства слов и других смысловых знаков, охватывающее земной шар». Только в семиосфере, как писал Ю.М. Лотман, оказывается осуществимой реализация коммуникативных процессов и выработка новой информации3. В этом случае различные знаковые системы − это модели конкретных фрагментов внешнего мира, воспринимаемой как предметная реальность. Иначе говоря, понятие неограниченного семиозиса Пирса является неотъемлемым элементом процесса познания человеком себя и мира. Язык, как система знаков, созданных человеком, поэтому – он стержень всех коммуникативных процессов. Человек – носитель языка, и с помощью знака он получает возможность отвлеченного мышления, абстрагирования и, следовательно, рефлексии над самим собой и окружающей природой, вступая тем самым в коммуникации, в которых действуют законы знаковой динамики, базирующиеся на теории семиозиса и интерпретант. У. Эко развернул концепции семиозиса и интерпретант Пирса в контексте социальных коммуникативных процессов, построив на этом свои модели 1 Сибрук Дж. Nowbrow: культура маркетинга, маркетинг культуры. М.: Ad Marginem, 2005. 303 c. Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 11. 3 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М., 1996. С. 13. 2 91 коммуникации (раздел 1.3. и Приложение 1). В силу этого в данном разделе мы будем опираться в основном на идеи У. Эко. Для У. Эко проблема знака заключается в том, что, с одной стороны, знак – это основное понятие теории семиозиса, а с другой, это инструмент, с помощью которого процесс семиозиса приобретает динамичный характер. Одна из ключевых характеристик знака – интерпретируемость, поскольку знак получает смысл только на пересечении интерпретаций, которые вплетены в культурный контекст. Направление семиозису задает интерпретатор, понимаемый как транслятор культурных традиций. Тем самым, интерпретатор становится ключевой фигурой процесса ознáчивания, и У. Эко подчеркивает, что процесс ознáчивания имеет творческий характер. В таких работах У. Эко, как «Роль читателя», «Сказать почти то же самое», «Открытое произведение», на наш взгляд, наиболее полно раскрывается культурологический потенциал теории семиозиса и теории интерпретант Ч. Пирса. Под «интерпретацией» У. Эко подразумевает понятие, предложенное Пирсом, согласно которому интерпретанта каждого репрезентамена – это некая другая репрезентация, отнесенная к тому же самому «объекту» 1. Таким образом, в интерпретации мы отталкиваемся от знака, чтобы последовательно, шаг за шагом, пройти круг семиозиса. Понятие, которое мы интерпретируем, заставляет нас следовать за первоначальным знаком. Интерпретация знака для У. Эко представляет собой соединение всех звеньев в последовательную цепь, что и устанавливает отношения между различными способами употребления исходного знака. Для того чтобы установить значение того или иного знака, мы должны обратиться к другим знакам или совокупности знаков, которые поддаются истолкованию, что подразумевает работу не с отдельным знаком, а со всей целостностью знаковой системы. При формировании окончательной интерпретанты ключевым становится способ, которым звенья соединяются в общую цепь. В этом случае мы не только переводим смысл (непосредственная интерпретанта) в значение (динамическая интерпретанта), а раскрываем нечто большее. Как указывает У.Эко, интерпретанта становится «сложным дискурсом, который не только переводит, но и развивает в качестве выводов все логические возможности, заложенные в знаке» 2. Это утверждение будет существенным в логике нашего дальнейшего исследования, поскольку оно актуализирует следующее: мы не просто узнаем новое о значении (Фреге), но и максимально расширяем свои знания, чтобы характеризовать объект. В этом состоит основное отличие интерпретации в семиотике от герменевтической интерпретации: семиотика раскрывает широкий спектр связей внутри объекта и вне, тогда как герменевтическая интерпретация служит раскрытию иного (вторичного) смысла. Для Гадамера, как отмечает У. Эко, всякое понимание есть истолкование, которое осуществляется в смысловой сфере, опосредованной языком. «С точки зрения герменевтической всякий процесс интерпретации представляет собой попытку понять слово Другого, и потому упор 1 2 Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 99. Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 100. 92 делается на существенном единстве всех попыток понять то, что сказано Другим»1. Например, расшифровка надписи на Розеттском камне при сравнении иероглифической, демотической и герменевтической надписей для Пирса уже является интерпретацией, а для Гадамера сравнение – это еще не есть понимание, поскольку «интерпретатор не имеет никакой иной функции, кроме достижения понимания относительно того, в каком направлении универсум смысла открыт самим произведением»2. Следовательно, как утверждает У. Эко, интерпретация Пирса шире герменевтической интерпретации3. Ссылаясь на исследования Р. Барта и Ю.М. Лотмана о природе текста и лингвистической системы, Эко утверждал, что лингвиста текст интересует как источник сведений о структуре языка, а не о содержащейся в этом сообщении информации 4. Тем не менее, У. Эко не соглашается с Р. Бартом в том, что тексты могут порождать свободный многообразный интерпретационный выбор, и делает различие между «свободой интерпретационного выбора (стимулируемого осознанной стратегией открытости) и свободой того читателя, который обращается с текстом как всего лишь со стимулом для собственных фантазий»5. В этом определении он в некоторой степени принимает точку зрения с Рикер П.а, который рассматривает интерпретацию как место сцепления двух времен – прошлого и настоящего. Он пишет: «С одной стороны, интерпретация включает в себя традицию, что предполагает зависимость от установленных правил, с другой – интерпретация сама совершается во времени и обеспечивает новое богатство смыслов» 6. Такой взгляд на интерпретацию разделяет собственно семиотическую интерпретацию, в процессе которой человек наполняет текст некоторым значением, что является результатом процесса семиозиса, и интерпретацию, нацеленную на металингвистическую деятельность, то есть описание и объяснение текста. Однако У. Эко не занимается макросемиотикой и типологией знаковых систем, он исследует культурные и социальные явления как знаковые. Философ изучает конкретный акт знаковой деятельности, вызывающий интерпретацию, то есть рассматривает интерпретацию как результат коммуникации. Так, аппелируя к логике Ч. Пирса, он понимает процесс интерпретации как целенаправленный коммуникативный акт. На этой основе исследователь предлагает идею «неограниченного семиозиса», процесса бесконечной интерпретации одних знаков через другие. Культура не рассматривается как язык, это строго кодифицированная система правил знаковой деятельности, что определяет ориентацию У. Эко на процесс семиозиса, а не на его результат, при этом он вводит человека внутрь семиозиса посредством акта трансакции. У. Эко рассматривает понятие «трансакция» (букв. «сделка») как процесс интерпретации, в котором взаимопонимание не сводится просто к «отправлению» и «получению» сообщения. В трансакционном подходе коммуникация видится как 1 Там же. С. 275. Исследование по феноменологии и философской герменевтике. Минск: ЕГУ, 2001. С. 58. 3 Эко У. Сказать почти то же самое. С. 275. 4 Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 56. 5 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 76. 6 Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002. 624 с. 2 93 процесс совместного создания сообщений и одновременно выражения идей и чувств, как процесс общения. Позднее У. Эко применил ту же идею к «частному случаю коммуникации, каким является перевод»1: художественный перевод определяется через понятие «переговоров». Он подчеркивает, что «форма знака основана не на правиле, а на компромиссе, когда, дабы нечто получить, стороны отказываются от чего-то другого»2. Результат трансакции всегда случаен, что дает большой спектр возможностей. У. Эко пишет, что никогда не известно заранее, как читатель прочтет авторский текст. В акте трансакции важны не конкретные знаки, используемые в процессе коммуникации, а момент достижения согласия в самом коммуникативном акте. Человек, по утверждению У. Эко, является необходимым инструментом для перехода от одного этапа становления знака к другому 3. В этом контексте значение определяется как «перевод одной системы знаков в другую систему знаков» 4, демонстрируя бесконечность движения текста. Но бесконечность не означает хаос внутри произведения, полную свободу смыслообразования, о чем писал Р. Барт. У. Эко заявлял о «пределах интерпретации». (Работа с таким названием издана в 1990 г., но, к сожалению, еще не переведена на русский язык.) В этом принципиальное отличие «открытого текста» У. Эко от «текста» Р. Барта. Открытый текст для У. Эко – это характерный пример синтактико-семантикопрагматического устройства, в самом процессе порождения которого предусматриваются способы его интерпретации5. Строение такого текста, с нашей точки зрения, само определяет пределы интерпретации согласно природе знака и способам кодирования, кроме того, есть еще одна мера интерпретационной открытости текста: это человек. Именно человек становится мерой целостности в процессе интерпретации, что подтверждает тезисом У. Эко: «“Произведение в движении” – это возможность многочисленных и многообразных личных инициатив, но отнюдь не аморфное приглашение к беспорядочному соучастию. Это – приглашение, которое дает исполнителю шанс самому сориентироваться в мире, который всегда пребывает таким, каким его задумал автор» 6. И далее: «Все рассмотренные примеры “открытых” произведений и “произведений в движении” имеют такое существенное свойство, которое обеспечивает им восприятие именно в качестве “произведений”, а не просто в качестве груд случайных компонентов, готовых возникнуть из хаоса, в коем они пребывают, и принять какую угодно форму»7. И, наконец, еще более конкретное заявление: «Произведение является открытым, пока оно остается произведением: за этим пределом мы сталкиваемся с открытостью как шумом»8. В таком контексте семиозис неограничен и обретает способность к саморазвертыванию в «созвездии» интерпретант, создаваемых человеком, или он именует вещи и упорядочивает мир. В силу этого человек (в 1 Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. 574 с. Там же. С. 19. 3 Эко У. Сказать почти то же самое… С. 273. 4 Там же. С. 274. 5 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 11-12. 6 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 109. 7 Там же. С. 110. 8 Эко У. Открытое произведение. СПб.: Акад Проект, 2004. С. 200. 2 94 концепции У. Эко Читатель) становится центром коммуникативных процессов. Текст рассматривается как целостный акт коммуникации, включающей «коды», «субкоды» и пр., оперируя которыми, читатель осуществляет его интерпретацию. При этом в модели читателя последний включается в рамки текста «как синтактико-семантико-прагматического устройства, чья предвидимая 1 интерпретация есть часть самого процесса его создания» . Автор «умирает», когда рождается Читатель, так как с этого момента текст интерпретируется заново. Таким образом, идея «открытого произведения» Умберто Эко (1959) становится теоретическим предвосхищением выводов постнеклассической науки. У. Эко был одним из первых, кто открыл роль читателя в порождении текстуального смысла, однако впоследствии он заявляет, что сделал текст слишком открытым, поскольку в таком прочтении интерпретация начинает существовать только ради себя самой. Исследователь не отвергает свои прежние убеждения, он их пересматривает, отмечая, что использование им в качестве аргумента теории неограниченного семиозиса Пирса было расценено как отсутствие границ интерпретаций. Сколь бы ни был открытым текст, существуют объективные и субъективные обстоятельства, связанные, в том числе, с понятием защиты здравого смысла. У. Эко опровергает современные теории интерпретации основываясь на мысли, что отчуждение текста от его автора, референта и контекста полностью невозможно. В любой своей интерпретации текст будет сообщать о «фигах-в-корзине» 2. С одной стороны, в любой интерпретации читатель включен в структуру новой интерпретации, и этим определяется субъективное ограничение процесса интерпретации. С другой стороны, объективные, внешние обстоятельства, в которых производится интерпретация, будут влиять на этот процесс. Именно в таком контексте У.Эко обращается к теории семиозиса Пирса, и определяет место человека в процессах семиозиса как ту меру целостности в тотальности и непрерывности знаковой динамики, которая не дает сделать процесс интерпретации хаотическим напластованием форм знаков. Выводы У. Эко подтверждают предварительные результаты нашего исследования: человек как производитель значений занимает свое место в процессах знаковой динамики и становится «связующей нитью» в многообразии им же созданных интерпретант, определяя этим степень «открытости текста». Такой вывод позволяет обозначить место человека в механизмах знаковой динамики монотипическим именем Homo significans, упомянутом в классической работе по семиотике Д. Чандлера (D. Chandler ). Термин «Homo significans – meaning-makers» вводится со ссылкой на исследования Пирса 3 и подразумевает некоторый вид человека в коммуникациях, управляемого желанием производить значения. По словам Пирса, мы порождаем значения, «думаем только в знаках», иными словами, «нечто не является знаком, если это только не интерпретируется как знак». Как отмечает У. Эко, анализируя труды Ч. Пирса, «семиозис объясняет себя сам: это постоянное круговращение есть нормальное условие означивания 1 Эко У. Роль читателя…. С. 25. Цит. по: Усманова А.Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск: Припилеи, 2000. С. 149. 3 Chandler D. Semiotics the basics / Daniel Chandler. – 2nd ed. – London ; New York : Routledge 2007. P. 13. 2 95 (signification), и оно (круговращение – Н.Л.) даже позволяет по ходу процессов коммуникации использовать знаки для того, чтобы говорить о предметах и состояниях мира»1. В качестве связующего звена в процессах ознáчивания выступает Homo significans – человек, создающий интерпретанту (meaningmakers). Ярким примером, указывающим на место человека в процессах ознáчивания, является сделка дарения. В сделке дарения даритель, подарок и одаряемый связаны один с другим: в акте дарения даритель лишается собственности, он отказывается от владения объектом, и одаряемый вступает во владение данным объектом. Эта сделка образует единый правовой акт. Аналогичным образом в семиозисе взаимозависимы объект, знак и интерпретанта. Например, если человек стучит в дверь, звук, произведенный этим действием, есть знак для того, кто присутствует за дверью. Тот, кто стучится, – это объект, в то время как ответ на звук был бы интерпретантой. Однако семиозис – это открытый процесс, в котором интерпретанта может стать новым знаком. Так, именно присутствие человека в знаковом «круговороте» определяет границы интерпретации. Р. Барт трактовал Homo significans как человека ознáчивающего, субъекта, посредством которого производятся все исторически возможные, изменчивые смыслы2. На наш взгляд, неограниченная свобода интерпретации неосуществима, поскольку ведет к неизбежному хаосу, а не к рождению смыслов, что делает невозможным существование коммуникативного пространства. Итак, семиозиса без человека не бывает, но человек может видеть себя в семиозисе только в коммуникативных процессах. Именно в коммуникации как акте трансакции, о котором писал У. Эко, посредством введения новых интерпретант и новых кодов происходят смысловые сдвиги, порождаемые правилами, уже принятыми на данный момент, поскольку коммуникация – это, прежде всего, информационно-смысловое взаимодействие, обеспечивающее устойчивость связей внутри общества. Значение не «дано» нам априори, мы сами активно создаем его посредством сложной взаимной работы кодов или конвенций в процессах коммуникации. Понимая коды друг друга, мы приходим к согласию относительно их употребления. И другого способа понимания, кроме как коммуникация, у нас нет, что очень точно показал У. Эко в своих опытах о переводе. Его главный вывод звучит следующим образом: «Перевод всегда возможен, если текст-источник был интерпретирован со страстным соучастием, это задача выявить в нем то, что является для нас глубинным смыслом текста, и способность каждую минуту выносить на переговоры то решение, которое нам кажется самым верным»3. Мы не говорим о некоторой «сущности» текста, тем не менее, определенная связанность возникает в процессе интерпретации в зависимости от целей интерпретатора. Одни и те же тексты по-разному могут использоваться, согласно цели того, кто их использует, а не потому, что это заложено в природе текстов. На основании данного утверждения ограничиваются возможности свободных интерпретаций самого текста, который Эко описывает 1 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 333. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс: Универс, 1994. С. 259. 3 Эко У. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. С. 439-440. 2 96 как синтактико-семантико-прагматическое устройство. В таком тексте цели заложены в процессе кодирования в соответствующем канале трансляции знака, а сам текст становится оператором – способом действия, вторичной метаязыковой системой, возникающей в процессах коммуникации. Когда человек называет что-то словом или каким-нибудь другим вербальным или невербальным знаком, едва ли он предполагает, что этот знак станет универсальным и может быть использован для любого другого случая. Сам по себе язык ни к чему не отсылает, сами вещи в именах также не нуждаются. Что заставляет человека создавать вербальные копии вещей и фиксировать их в этой стадии? В первую очередь, это явление обусловлено желанием вступить в коммуникацию, обеспечить себе возможность упоминать вещь при ее неприсутствии, то есть создать определенное представление о человеке и обществе. Описываемый нами феномен называется простым словом «коммуникация» – процесс, начинающийся на этапе кодирования информации (см. главу 2), который мы определили как границу коммуникативного пространства. Выше мы показали, что свобода интерпретации и безудержная фантазия не одно и то же. В процессе коммуникации задается сетка разноуровневых коммуникаций, возникающих между интерпретантами, с бесконечным набором модальных показателей. Но процесс ознáчивания не является исключительно процессом «связывания» интерпретант в единую «сеть» коммуникаций. То, что для одного человека очевидный вывод из установленной им же последовательности фактов, предшествующих созданию одной интерпретанты, не обязательно станет интерпретантой для другого. Следовательно, процесс ознáчивания не есть механическое соединение интерпретант, и необходим некоторый механизм «схватывания идеи», позволяющий сказать, что событие произошло. Таким «механизмом» связывания несоединимомого (Ж. Делез ) становится человек, который в знаковой динамике приобретает монотипическое имя – Homo significans. Если такой ситуации, характеризующей коммуникацию как трансакционный процесс, не существует, то знаковые системы вытесняют самих людей из коммуникативного процесса, превращая окружающий мир в хаос знаков, и только человек посредством коммуникаций может из хаотичного напластования знаков сотворить новую социокультурную реальность. Итак, обращение к концепции Ч.С. Пирса, расширенной У. Эко, в понимании её «социального» и «культурного» потенциала позволило установить место человека как Homo significans в процессах динамической интерпретации знака. Именно в этом качестве человек участвует в бесконечном процессе создания интерпретант в социокультурных коммуникациях. 3.2 Степень участия человека в создании интерпретант в коммуникациях Гипотезой данного раздела является следующая мысль: механизмом «схватывания» идеи в процессе коммуникации становится имеющаяся у человека спонтанная способность творчества, описанная А. Бергсоном и воплощенная в абдуктивном способе рассуждения, предложенном Ч. Пирсом как эмоциональный 97 процесс создания непосредственной интерпретанты в механизмах знаковой динамики социокультурных коммуникаций. Обоснуем вышесказанное. Идеи А. Бергсона о неостановимом потоке, непрерывном изменении жизни, превращениях ее индивидуальных форм считаются предвосхищением выводов постнеклассики, в которых время, его необратимое течение, «стрела времени», составляет самое фундаментальное условие возможности жизни. Жизнь, по словам А. Бергсона, сравнима со взрывом, последствия которого мы можем чувствовать всю жизнь. Перед эволюцией жизни двери будущего открыты в творчестве1, которое бесконечно продолжается в силу начального движения, поскольку категория творчества демонстрирует человеческую способность обновления стереотипов деятельности для целей гармонизации мер человека и мира2. Именно в этом заключается принципиальное отличие творчества от конструирования: оно базируется на интуиции и жизни как чистой длительности. «Длительность – это непрерывное развитие прошлого, вбирающего в себя будущее и разбухающего по мере продвижения вперед. Но если прошлое растет непрерывно, то оно и сохраняется бесконечно»3. Понимание необратимости длительности и необратимости времени определяет способность человека познавать мир, причем пути познания зависят от того, умеет ли человека ставить цели. Возможность предвидеть будущее, интуиция, постигающая изнутри поток изменений как «схватывание» множества событий, становится механизмом «схватывания» смыслов в социальных системах, что значительным образом отличает сознание человека от психических способов обработки информации. Если у человека есть образ, воспринимаемый как конечная цель, то появляется вероятность корректировки ошибок. В силу этого человек обладает, с одной стороны, свободой выбора интерпретации, которая состоит в том, что он может изменять в некоторых пределах последовательность и содержание своих действий относительно объекта мысли. С другой стороны, у человека есть определенного рода ограничения, накладываемые представляемым им «конечным образом дома», – то о чем писал У. Эко, устанавливая границы интерпретаций. Сам же процесс «строительства» образа имеет достаточно широкую степень свободы. Следовательно, в процессе кодирования человек свободен в своем интерпретационном выборе как выборе способа интерпретации, взаимообусловленного личным тезаурусом человека и миром социокультурных коммуникаций, в которые он погружен. Существуют объективные ограничения при «вхождении» знака в коммуникации, что связано со способностью человека формулировать, а затем фиксировать в знаке новую идею относительно происходящего. Этот вывод и обуславливает степень участия человека в создании интерпретант в коммуникациях, а, значит, в создании текстов культуры. Как было отмечено выше (разделе 2.2.), внутренние закономерности протекания процессов знаковой динамики обусловлены последовательностью и выбором способа «употребления» знака в коммуникациях. По мнению Пирса, разум манифестирует 1 Бергсон А. Творческая эволюция. М.: ТЕРРА – Кн. клуб: КАНОН-пресс-Ц, 2001. С. 124. Видгоф В. М. Философия эстетического сознания: интеллектуально-эмоциональный мир, социальная природа и специфика. Томск: Изд-во Том. ун-та. С. 58. 3 Бергсон А. Творческая эволюция… С. 42. 2 98 себя в знаках, последовательно проходя этапы абдуктивных, индуктивных и дедуктивных выводов (семиотика абдукции в концепции Ч.С. Пирса). Результатом абдукции будет создание непосредственной интерпретанты, понимаемой как некоторое знание о существовании объекта. Абдукция формирует гипотезу, дает, по словам Пирса, вневременное знание(то, что могло бы быть возможным), без гарантий, что это так есть1. Результатом процесса абдукции в Первичности будет интерпретанта как знак, который формируется как некоторый смысл (Sense) и выступает как чистая возможность вхождения или не вхождения в коммуникативное пространство информационно-смыслового взаимодействия. Таким образом, «абдукция, исходный пункт которой – принятие чистой возможности, еще без установленного отношения к фактическому и закономерному, – представляет собой феномен Первичности»2. Абдукция описывает переход от телеологического процесса к детерминистическому, то есть процесс, в котором из хаоса знаков рождается некоторый смысл (Sense). При этом абдукция не есть конкретное знание, это интуитивное понимание знака, рождающее сомнение. «Абдукция – это “всего лишь разгадывание”, но, тем не менее, мы абдуцируем не просто по законам случая. Напротив, тот факт, что на протяжении мировой истории люди из миллиардов возможных гипотез действительно вывели (путем абдукции) лишь ограниченное число верных теорий, свидетельствует, что при абдукции нами руководят принципы, которые с самого начала с определенной долей вероятности ведут нас в верном направлении»3. Входящий в коммуникации знак приобретает смысл в сомнении, что обусловливает возможность его существования. Результатом сомнения становится непосредственная интерпретанта, поскольку «непосредственная интерпретанта – это свойственная знаку интерпретируемость до того, как знак достиг интерпретатора»4. Процесс создания интерпретант и есть семиозис, динамический процесс интерпретации знака. Как мы увидели из письма Ч. Пирса леди В. Уэлби, динамическая интерпретанта соотносится философом с понятием «значение» – Meaning – динамическая интерпретанта – прямое действие, которое знак оказывает на интерпретатора, и обратный процесс, в котором интерпретатор формирует знак. Динамическая интерпретанта является результатом индуктивных рассуждений. Это результат обретения верования, в котором, опираясь на отдельные явления, отражается накопление в рамках времени знаний о мире 5. В этих процессах, определяющих второй шаг в становлении знака, знак становится действительно существующим в социокультурных коммуникациях в своей индивидуальности и взаимосвязи с другими знаками. Данный процесс – подтверждение фактического соприкосновения знака с реальностью, это процессом индукции, и он относится к категории Вторичности 6. На этом этапе 1 Цит. по: Боброва А. С. Взгляд Канта и Пирса на логику // Кант между Западом и Востоком: к 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: в 2 ч. Калининград, 2005. Ч. 2. С. 111. 2 Цит. по: Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 21. 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 22. 4 Там же. С. 15. 5 Боброва А. С. Взгляд Канта и Пирса на логику // Кант между Западом и Востоком: к 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: в 2 ч. Калининград, 2005. Ч. 2. С. 111. 6 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс….. С. 21. 99 динамическая интерпретанта входит в индивидуальное сознание. Это уже не «облако» смыслов, а некоторое значение, которое человек готов использовать в соответствии с какой-либо целью, заложенной в процессе кодирования. Человек тем самым, соотносит вновь поступивший знак со своим знанием. Получается, созданное значение может воздействовать на сознание интерпретатора, но и интерпретатор способен влиять на процесс индукции, делая свои выводы. Иначе говоря, знак субъективируется в процессе интерпретации, что делает его отличным от других знаков. Формирование конечной интерпретанты – третий шаг в процессах знаковой динамики – результат дедуктивных рассуждений, создающий правило действия (привычку), то есть предполагает существование закона, устанавливающего, что будет происходить, если будут исполняться некоторые условия. «Финальная интерпретанта есть то, что было бы определено в конце как истинная интерпретация, если бы рассмотрение вопроса продолжалось до тех пор, пока не будет достигнуто окончательное мнение»1. Динамическая интерпретанта есть некоторый результат дедукции. Она чисто логическими возможностями подвергается процессу опосредования, результатом которого становится ее значимость (Significance), понимаемая как результат воздействия, на которое знак вообще способен. И если значение позразумевает только отсылку к цели, то значимость формирует результат коммуникативного акта, который есть не просто данное2. Окончательная интерпретанта рассматривается как третий этап процесса ознáчивания. Окончательная интерпретанта выражает то правило действия, которое управляет динамическим объектом (объект, который существует сам по себе и каким-то образом принимает знак как свою репрезентацию), предписывает способ обретения чувственного восприятия. Тем самым определяется то, каким образом этот объект «работает» и становится доступным для восприятия 3. Третий шаг в процессе означивания есть конструирование закономерности, которая устанавливает упорядоченный и законообразный способ бытия, создавая, новую реальность, то есть выявляются мыслимые практические последствия существования интерпретант в коммуникативном пространстве. Таким образом, последовательность рассуждений, определенная Пирсом как абдукция, индукция и дедукция, дает понимание процесса прояснения значения в коммуникациях с целью устранения сомнения в том или ином положении вещей для достижения уверенности, выражающей себя в некоторых правилах действий (имплицитное знакомство, логическое определение, прагматическое прояснение) (см. раздел 2.1.). Это и есть, по Пирсу, цель процесса познания: раскрывается последовательность коммуникативно-семиотического осмысления человеком своей действительности, для осознания тех правил действий, на которые «способен» знак в коммуникациях. «Дедукция доказывает нам то, что должно быть; индукция показывает что-либо, что действительно является действенным; 1 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 321. 3 Там же. С. 322. 2 100 абдукция только предлагает что-либо, что может быть»1. Любая дедукция, согласно рассуждениям Пирса в поздний период его творчества, представляет собой не «правило» в общем случае, а «результат применения правила к случаю»2. Это и есть значимость, которую приобретает интерпретанта для целей дальнейших коммуникаций, как если бы было установлено правило действия в конкретной ситуации. Значимость преобразуется в целенаправленную последовательность возможных действий в контексте других интерпретант и зависит от их резонансного расположения и синхронизации темпов развития. Можно сказать, что Пирс предлагает некоторые модели – силлогистические схемы, в которых внимание акцентируется на оригинальности смысловых нагрузок получаемых фигур, то есть важна направленность, ход мысли рассуждений, а не истинность 3. Приведем следующий пример, демонстрирующий этапы создания интерпретант как результат соединения всех звеньев в последовательную цепь при соотнесении знака с его эффектом, имеющим не только знаковую природу. Примером будет процесс узнавания обществом человека-невидимки, описанный Г. Уэллсом. Лишившись тела, «невидимка» перестал существовать для социума; чтобы приобрести некоторый статус, он должен был себя ознáчить, то есть создать себя как некоторое множество интерпретант. Г. Уэллс последовательно описывает «невидимость», точнее, как ее осознают окружающие: «взбесившая мебель», «дрогнувшее пламя свечи», «чернота вместо розового тела» – это те паттерны интерпретант, которые являются результатами трансляции знака на первом этапе работы механизмов знаковой динамики, (в Первичности), соответственно, первый шаг – это качество в возможности. В данном случае это возможность существования «невидимости» в коммуникативном пространстве. На втором шаге (в категории Вторичности – уровень существования вещей в их множественности и индивидуальности), формируется интерпретанта, подчеркивающая индивидуальные признаки «видимости» невидимки: «чудовищный, широко раскрытый рот, пересекающий все лицо», «огромные очки вместо глаз», «что-то в высшей степени странное, похожее на руку без кисти». И, наконец, интерпретанты, создаваемые на третьем этапе (в категории Третичности, которая являеься уровенем закона, устанавливающего связи внутри системы), есть то окончательно мнение, которое определяется в конце как истинная интерпретация: «Ведь это совсем не человек! Тут только пустая одежда», «Невидимка!». Таким образом, реальность «невидимости» представлена как результат конструирования, а средством этого конструирования выступают паттерны интерпретант, обладающие способностью активизироваться целиком при активизации любой своей части. Это и есть определенная топология процессов знаковой динамики, неизменная в своих непрерывных деформациях; она разворачивается в конкретных схемах согласно установленным нами механизмам. 1 Цит. по: Боброва А. С. Взгляд Канта и Пирса на логику // Кант между Западом и Востоком: к 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: в 2 ч. Калининград, 2005. Ч. 2. С. 111–112. 2 Боброва А.С. Взгляд Канта и Пирса на логику … С. 112. 3 Там же. С. 113. 101 Однако, рассматривая данный процесс как матрицу, выявляющую механизмы взаимопроникновения и взаимозависимости интерпретант в социокультурных системах, необходимо отметить, что значимость «измеряется» не только субъективными обстоятельствами. В определенный момент вновь созданная интерпретанта может войти в соприкосновение с другими, и тогда возникает резонанс, создающий в числе прочих эффект причастности индивида и в целом всего сообщества к происходящему1. Сложность современной социокультурной ситуации состоит в том, что, благодаря развитию информационных технологий, на поверхность «выведены» все формы знаков, а это изменяет условия создания новых интерпретант. Как отмечает Ж. Бодрийяр: «Цунами в Пакистане, матч по боксу между чернокожими в США, хозяин бистро, выстреливший в молодого человека, и т. д. – все события такого рода, некогда выглядевшие мелкими и аполитичными, благодаря мощи средств распространения получают социальный и “исторический” размах. Конфликтуализация событий, заполнявших раньше газетные хроники, обретает новый смысл; в происшествиях кристаллизуются новые формы политики, которые в значительной степени возникают благодаря масс-медиа. Эти различные факты являются “символическими действиями”, но не независимыми, а возвращенными в русло политической значимости» 2. В таком процессе невозможно предсказать, какая из интерпретант станет более значимой, то есть будет финальной. Итак, анализируя процесс становления интерпретанты в коммуникациях, мы можем сделать вывод о степени влияния человека на процесс ее формирования. На первом этапе вхождения в коммуникативное пространство интерпретанта существует только в возможности существования знака в коммуникациях. В творческом акте знак может входить в пространство коммуникаций в различных формах. Следовательно, открываются широкие перспективы для манипуляции, или наоборот, свобода выражения собственной воли как выбор способа интерпретации. Однако при переходе от смысла (непосредственной интерпретанты – как возможности существования) к значению (динамической интерпретанте – определение условий существования), а затем к значимости (финальной интерпретанте – фактическому существованию) у человека появляется возможность раскрыть интерпретанту в ее множественности и индивидуальности на втором шаге семиозиса. Именно на этом этапе констатируется вторая степень ясности (логическое определение), сомнения разрешаются. На этом этапе, по нашему мнению, существует наибольшая свобода влияния человек на процесс формирования интерпретанты, поскольку он может обратиться ко всему богатству индивидуальной и коллективной памяти. Верования отличаются друг от друга теми способами действий, которые они вызывают. Возможно, именно здесь мы можем говорить о наибольшей свободе интерпретационного выбора. Это и есть определенная свобода в формировании 1 Гордеева М. А., Лапицкая Я. В. Интерпретация политических событий в процессе европейской интеграции: между словом и делом // Вестн. РГГУ. 2008. № 1. С. 66. 2 Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. М.; СПб., 1999. С. 204. 102 собственной интерпретанты. На втором этапе преобладают индуктивные выводы, предполагающие способности человека в «собирании» мелких «деталей» в целостность значения, что позволяет задействовать все богатство культурной памяти. На третьем этапе аспекты влияния человека на становление и формирование интерпретанты существенно уменьшаются, поскольку вновь созданная интерпретанта может войти в нежелательный момент обострения с другими, уже существующими в коммуникативном пространстве интерпретантами, и тогда возрастёт доля случайности при её построении. С другой стороны, в процессе создания финальной интерпретанты соотношение между значением и репрезентаменом приобретает форму закона (закономерности), формируется значимость, определяется ценность созданной интерпретанты для данной ситуации, устанавливается способ действий с ней, позволяющий достичь поставленной цели. В силу этого можно говорить о том, что создание финальной интерпретанты не может быть случайным результатом: значимость той или иной интерпретанты формируется именно на этапе, где на основе дедуктивного метода можно сделать вполне определенный вывод. (Ср. последовательность шагов в знаменитой песне Л. Утесова: смерть кобылы – пожар в конюшне – пожар в доме – самоубийство мужа – свечи на ковер – ветреная погода – пожар в доме – пожар в запертой конюшне – смерть кобылы.) Этот пример замечательно демонстрирует причинноследственную связь, которая возникает при попадании нескольких интерпретант в один момент обострения. И история знает множество подобных примеров. Вот слова И. Пригожина и И. Стенгерс, подтверждающие этот тезис: «История человечества сводится к основополагающим закономерностям или к простой констатации событий. Каждый историк знает, что изучение исключительной роли отдельных личностей предполагает анализ потенциальных и исторических механизмов, сделавших эту роль возможной. Знает историк и то, что без существования данных личностей те же механизмы могли бы породить совершенно другую историю»1. Таким образом, социокультурная коммуникация является действием, и уже в силу этого она представляет собой интерпретационный выбор (термин У. Эко). Как было отмечено выше, это выбор способа интерпретации в последовательности шагов прояснения значений, взаимообусловленный личным тезаурусом человека и миром социальных взаимосвязей, в который человек погружен. Свобода выбора при этом ограничена теми условиями, которые на человека накладывают законы создания текста как семантико-синтактико-прагматического устройства, поскольку, как мы отмечали (раздел 3.1.), в самом процессе порождения интерпретант в рамках текста уже заложены способы его интерпретации. Человек всегда может преодолеть ограниченность предлагаемых ему пределов интерпретации, поскольку именно он определяет меру открытости текста для вхождения новых интерпретант. Итак, степень влияния человека на создание интерпретанты раскрывается при обращении к положениям Бергсона об интуиции и к теории абдукции Пирса, 1 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 54-55. 103 дающей понимание последовательности этапов в преодолении сомнения и обретении опыта, толкуемого нами не столько в плане созерцательного теоретического отношения к миру, сколько взятого в контексте активной познавательной деятельности. У человека в механизмах знаковой динамики существует возможность в большей степени влиять на создание динамической интерпретанты и в меньшей степени – на формирование финальной интерпретанты. Непосредственная интерпретанта предполагает только вероятность существования знака в коммуникациях, но важным видится то, что в этом процессе определяются цели интерпретации. Процесс перехода от непосредственной интерпретанты к динамической происходит фактически мгновенно. Сомнение – это сиюминутное состояние, что не позволяет влиять на становление непосредственной интерпретанты, но при этом предполагает максимальную открытость динамической интерпретации (как широкие возможности для манипуляции, так и возможности в создании собственной интерпретанты), поскольку верование (по Пирсу) есть привычка ума, длящаяся какое-то время. Далее, в процессе формирования динамической интерпретанты, время течения семиозиса приостанавливается, и делается возможным семиотическое осмысление способов существования знака в коммуникациях – конструируется финальная интерпретанта. Это и есть та идея, которая становится правилом, определяющим способ действия со знаком в социокультурной реальности. Например, дорожный знака «кирпич» сам по себе, если вы не находитесь за рулем, может ничего для вас не означать. Однако, если вы водитель, то в отношении этого знака вы будете строить интерпретанту – идею, результат действия знака. Соответственно, вы либо нарушаете правила дорожного движения, либо соблюдаете их. Таким образом, в процессе формирования финальной интерпретанты возможности человека существенно ограничиваются объективными обстоятельствами, существующими в социуме, что и определяет дальнейшие интерпретативные стратегии. Таким образом, анализ способов формирования интерпретант в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций показал, что человек может в большей степени участвовать в создании динамической интерпретанты, и в меньшей степени – в конструировании непосредственной и финальной интерпретант. При этом непосредственная интерпретанта как творческий процесс предлагает «созвездие» решений, что способно влиять на выбор стратегии конструирования финальной интерпретанты. 3.3 Коммуникативные стратегии конструирования финальной интерпретанты Особое место в знаковой динамике занимает процесс конструирования финальной интерпретанты, как процесс напрямую ориентированный на 104 направленное преобразование объектов культуры, поведения человека и пр., поскольку, как мы отмечали выше, конечной интерпретантой (форма, которую приобретает интерпретанта в результате процесса энергетического воздействия) становится целенаправленно формируемый результат,1 связанный с прояснением значения как прагматическим прояснением в коммуникативном акте. В разделе 3.2. определено, что человек как субъект коммуникации, активно участвует в конструировании финальной интерпретанты, однако он может быть существенно ограничен как случайными факторами, так и социокультурным контекстом. Заметим, что согласно концептуальным выводам постнеклассической методологии, человек не только сам создает окружающий его мир, но и самого себя в этом мире. Из этого утверждения следует принципиальный вывод: человек должен понимать те условия, по которым эта реальность (его реальность) рождается, чтобы иметь возможность при необходимости самостоятельно выбирать «правила игры» в выборе своего будущего. В контексте исследований Пирса реальность рассматривается нами как понятие, с необходимостью включающее понятие сообщества, что предполагает отсутствие конкретных границ реальности и стремление к постоянному расширению знаний2. Свойство знака быть интерпретируемым проявляется только в коммуникациях, как мы отметили выше, поэтому видение собственной предметности позволяет человеку конструировать «единичные особенности до понятия» и с помощью знака определять собственную коммуникативную стратегию моделирования мира вокруг себя. В силу вышесказанного, определим коммуникативные стратегии конструирования финальной интерпретанты. Коммуникативными, с нашей точки зрения, они являются в том смысле, что процесс формирования интерпретант есть процесс коммуникации. Homo significans – это субъект коммуникации, он ответственен за создание интерпретанты как метасемиотического конструкта, устанавливающего знаковый характер отношений между отправителем и получателем в процессе коммуникации. Наши выводы о способах конструирования финальной интерпретанты будут основаны на положениях теории интерпретант Пирса и на принципах философии символизма, обозначенных в исследованиях А.Н. Уайтхеда и С. Лангер. Человеческий разум функционирует символически, если некоторые компоненты его опыта (символы), согласно концепции Уайтхеда, формируют сознание, устанавливая отношения к другим компонентам опыта (смысл символов). Обращение к указанным концепциям обусловлено тем, что символизм мы рассматриваем как процесс коммуникативной деятельности, процесс ознáчивания, в котором человек участвует в качестве Homo significans. А символ в его широкой трактовке, (в отличие от символа-знака) понимается как интеллектуальный инструмент культуры. Переход от символа к смыслу является отражением реальности в переживании субъекта, а посредством символизации мира, конструирование мира в символических формах решается проблема 1 2 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. Колапьетро В. Ч.С.Пирс, 1839-1914 // Американская философия. Введение. М., 2008. С. 137. 105 познаваемости мира (что не противоречит концепции существа познания Пирса) в его изменчивости. Итак, опираясь на положения теории интерпретант Пирса, концепцию символизма в трактовке Уайтхеда и Лангер, представляется возможным ответить на вопрос, как финальная интерпретанта, рассматриваемая нами как некоторая идея, получившая знаковое воплощение в процессах коммуникации, способна изменить наше представление о реальности и «что?» при этом открывается для понимания природы социокультурных изменений. В основе философии процесса А.Н. Уайтхеда лежит концепция мира, в которой процесс становится первичной составляющей физического бытия и существующие элементы могут взаимодействовать и, следовательно, рождаться и уничтожаться1. В своем труде «Процесс и реальность» исследователь утверждал, что одной из главных задач метафизики является выяснение смысла высказывания «все течет»2 как поиск способа постижения природы, в котором проблеме времени отведена принципиально новая роль. Это, по определению Уайтхеда, и есть основная задача метафизики. Именно поэтому нобелевский лауреат И. Пригожин, формулируя специфику современного научного познания, и ссылается на идеи Пирса, Бергсона и Уайтхеда, видит их теории как опередившие свое время. По словам И. Пригожина, задачу философии Уайтхед усматривал в том, чтобы совместить перманентность и изменение3. Философия Пригожина объяснила мировоззренческую суть постнеклассических процессов и актуализировала процессуальность, неопределенность и необратимость мира, она восприняла идеал гуманитарных наук, в котором, важнее становление, необратимость и событийность. Описываемая И.Р. Пригожиным реальность представала как вариативная, нелинейная и необратимая во времени, а у науки долгое время не было инструментов для исследования феноменов, обладающих подобными качествами. Способы понимания таких явлений появились только в последней трети ХХ в., благодаря работам И.Р. Пригожина, который указывал на философию Уайтхеда и метафизику Пирса как на идейную основу своих исследований самоорганизации сложных открытых систем. Уровень популяризации выводов синергетики избавляет нас от необходимости обосновывать их релевантность постижению современной коммуникативной ситуации. Многие положения Пирса и Уайтхеда долгое время оставались непонятными, а потому и не востребованными в гуманитарных исследованиях. Обращение к некоторым фактам биографии Пирса и Уайтхеда позволило выявить определенную преемственность их идей. Это может рассматриваться как 1 Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса…С. 252. Цит. по: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой / Илья Пригожин, Изабелла Стенгерс. М.: Прогресс, 1986. С. 252. 3 Там же. С.92. 2 106 свидетельство того, что идеи Пирса оказали некоторое влияние на философию Уайтхеда∗. В рамках данного исследования был проведен небольшой историографический анализ, позволяющий понять, существует или нет преемственность идей Пирса и Уайтхеда как двух выдающихся философов XX века, предвосхитивших выводы философии постнеклассики. Описывая значимость философии Пирса для всей научной мысли XIX в., профессор философии университета Наварры (Испания) Джим Нубиола подчеркивал, что работы Пирса, его точка зрения на многие предметы предопределили разнообразные философские концепции и стали началом развития многих философских идей в основном потому, что философия Пирса могла быть использована для решения проблем человека. Очерчивая корреляцию идей Пирса и Уайтхеда (Peirce's connections with Whitehead), Нубиола отмечает несколько интересных биографических фактов. В 1898 г. Уайтхед публикует свой Трактат по Универсальной Алгебре, где он ссылается на Пирса в шести местах. Более того, в наследии Пирса был найден список книг, с которыми он считал необходимым ознакомиться. В этом списке была «Whitehead's Universal Algebra», и профессор Кристин Лэдд-Франклин∗ (Christine Ladd-Franklin) в 1900 г. предлагала прислать ему эту книгу, но Пирс не пожелал ознакомиться с трудом Уайтхеда. По всей видимости, Пирс был знаком с концепцией Уайтхеда, но не изучал ее более детально. Доказательством этого тезиса служит введение к статье «Размышления на тему учения о множестве» («Considerations Concerning the Doctrine of Multitude») (1905–1907), где Пирс писал в адрес Уайтхеда: «Ко времени, когда появились работы Уайтхеда и ему подобных, я находился в борьбе со своими собственными идеями, поэтому я предпочел отложить прочтение упомянутых работ, пока у меня не сложится четкого понимания собственных идей»∗. В 1902 г. Пирс получил от редактора журнала «American Journal of Mathematics» Ф. Морли (Frank Morley) номер журнала со статьей Уайтхеда «К вопросу  В 2003 г. издательство «Алетея» выпустило серию русскоязычного двухтомного собрания сочинений Пирса. К сожалению, его перевод был не совсем удачен и в нем присутствовали фактические ошибки. Позднее издательством «Логос» были выпущены более удачные версии перевода трудов Пирса, однако большинство его работ остаются недоступными в печатной форме. На Западе творчество Пирса изучают достаточно активно. Автором анализировался сайт творческого коллектива, именуемого «Peirce Edition Project» – http://www.iupui.edu/~peirce/, во главе которого стоит профессор философии Nathan Houser при Университете Indiana-Purdue в Индианаполисе (США), автор вводных статей к изданным в рамках проекта по изданию трудов Пирса. На этом сайте доступны многие тексты Пирса. Кроме того, биография Пирса на английском и испанском языках доступна на сайте исследовательской группы в Испании «THE PEIRCE STUDIES GROUP» (существует с 1994 г.) – http://www.unav.es/gep/, во главе которой стоит профессор философии университета Наварры Jaime Nubiola. Именно на его статью «Peirce and Whitehead» мы будем ссылаться (http://www.unav.es/users/PeirceWhitehead.html).  Лэдд-Франклин Кристин / Ladd-Franklin, Christine (1847–1930). В число 50 студентов, обучавшихся у Пирса в университете Джона Хопкинса (1880–1883), входили Джон Дьюи, Фабиан Франклин, Бенджамин Айвис Гилмэн, Аллан Марканд, Оскар Говард Митчелл, Торстейн Веблен и двое наиболее близких к нему – физиолог Джозеф Джастроу и логик Кристин Лэдд. Лэдд-Франклин приобрела известность благодаря своей теории цветового зрения. Ее теория основана на теории Ф.К. Дондерса, но отличается эволюционным, или генетическим фокусом.  «By the time Whitehead's and other works had appeared, I was so engaged in the struggle with my own conceptions that I have preferred to postpone reading those works until my own ideas were in a more satisfactory condition, so that I do not know in how much of what I have to say I may have been anticipated» (Peirce 1976, III, 1069). 107 количественных числительных» («On Cardinal Numbers»). В ответном письме он критически оценил общую направленность рассуждений символической логики Дж. Пиано∗, в русле которой была написана статья Уайтхеда и Рассела, и не принимал их подхода, заключающегося в том, что если ты не можешь выразить математическую гипотезу обыденным языком и вынужден прибегать к технической и узко математической терминологии, то гипотеза не имеет смысла ∗. Пирс, по его признанию, не понимал логику Рассела, что подтверждает в письме своей бывшей ученице К. Лэдд-Франклин∗. Как указывает исследователь творчества Пирса Хоукинс (Hawkins), тот никогда не отзывался о трудах Рассела и Уайтхеда положительно, поскольку считал, что они в своих работах по символической логике смешивают предметы разных наук. Специалисты подчеркивают, что многие идеи, которые мы находим у Рассела и Уайтхеда в «Principia Mathematica» (1910–1913), были сходны с идеями Пирса, кроме того, ключевые идеи Уайтхеда были полностью предчувствованы Пирсом. Характеристики пирсовых категорий Первичности удивительно соответствует чистому объекту «eternal objects» Уайтхеда; Вторичность Пирса эквивалентна «prehension» («сращению»), (ощущению чувства – sensing of (previous) sensing); Третичность включает в себя «переход» («symbolic reference») Уайтхеда. Рассматривая обратную связь творчества Уайтхеда с идеями Пирсом, Нубиола пишет, что, работая в 1924 г. на факультете философии Гарварда, (через десять лет после смерти Пирса – Н.Л.), Уайтхед ознакомился с некоторыми работами Пирса и, по воспоминаниям издателя коллекции Пирса Хэртхорна (Hartshorne), обратил внимание на удивительное совпадение его воззрений с мыслями Пирса, хотя, по его словам, увидел эти работы в первый раз 1. По мнению профессора Дж. Нубиола, вопреки очевидной близости мыслей Уайтхеда и Пирса, прямая преемственность их идей отсутствует. И хотя Уайтхед восхищался Пирсом и оригинальностью его мыслей, по его признанию, он никогда не использовал работы Пирса для развития своей философии процесса. Однако заявленная проблема исследования заставляет нас обратиться как к философии Пирса (раздел 1.1.), так и к философии Уайтхеда, поскольку, по мнению исследователей их творчества, они взаимодополняют друг друга («Whitehead is in some respects  Пеано Джузеппе (27.8.1858–20.4.1932) – итальянский математик и логик. Член Туринской Академии Наук. Пионер и пропагандист символической логики.  Whitehead's saying that any mathematical proposition is incapable of clear expression in ordinary language, aided by a technical terminology, and algebraic devices, down right silly. – See: Nubiola J. Peirce and Whitehead [Electronic resource] // Handbook of Whiteheadian Process Thought / ed. M. Weber. – Ontos Verlag ; Frankfurt, 2008, V. 2. P. 481-487. The electron. vers. of the print. publ. URL: http://www.unav.es/users/PeirceWhitehead.html (reference date: 20.07.2008).  «I feel its pretentiousness so strongly that I cannot well fail to express it in a notice. Yet it is a disagreeable sort of thing to say, and people may ask themselves whether it is not simply the resentment of the old man who is getting laid upon the shelf» (Peirce L 237, 27 July 1904). 1 Whitehead said to me, «I hope you will testify that this is the first time I have seen this». See: Nubiola J. Peirce and Whitehead [Electronic resource] // Handbook of Whiteheadian Process Thought / ed. M. Weber. – Ontos Verlag ; Frankfurt, 2008, V. 2. P. 481-487. The electron. vers. of the print. publ. URL: http://www.unav.es/users/PeirceWhitehead.html (reference date: 20.07.2008). 108 clearer than Peirce, in others less clear»1), так как их работы позволяют познать мир в его множественности и вариативности2. Уайтхед ставил своей целью определить концептуальное поле, которое позволило бы проанализировать проблему человеческого опыта и физических процессов. На этом основании он сформулировал принципы, дающие возможность охарактеризовать все формы существования, что и делает универсальной его философию. Основной задачей своей философии, Уайтхед, так же как и Пирс, видел в том, чтобы совместить ставшее и становящееся, перманентность и изменение. Таким образом, на наш взгляд, философия процесса Уайтхеда концептуально вбирает (по крайней мере, ни в чем не противоречит ей) процессуальную сущность семиозиса, выявленную Пирсом силой логических обоснований. В категории Третичности, по Пирсу, устанавливаются условия существования знака в коммуникациях – уровень закона. При этом Пирс вводит понятие подлинного знака, знака, который, с любой точки зрения, как семиотическая триада сформирован в Третичности, то есть является окончательной интерпретантой. Вырожденность других знаков говорит не об их неполноценности, а только о том, что знак в Первичности («eternal objects») и Вторичности (sensing of (previous) sensing) открыт для возможностей последующих интерпретаций3. Анализируя творчество Пирса и Уайтхеда, профессор Нубиола показал, что Третичность Пирса включает в себя «переход» («symbolic reference») Уайтхеда. В этом прочтении знак в Третичности становится инструментом конструирования новой реальности. Гений Пирса увидел феноменологическое содержание символа в его динамической связи со смыслом: содержание смысла будет зависеть от того, в какой символической форме он воссоздан. Поэтому мы можем говорить и о символической форме знака (семиотическая трактовка), и о символе как о содержании мышления, имеющего различное качество (феноменологическое понимание). Исходя из вышесказанного, мы различаем собственно символ в его семиотической трактовке (символический знак) и символ – способность мыслить что-либо в априорных, рациональных формах при отсутствии реального существования объекта. В первом случае, это «знак, связь которого с его объектом не основана ни на сходстве, ни на непосредственной связи, а вменена (inputed), или приписана, соглашением или привычкой (законом)» 4. Во втором случае, это символическая функция сознания. Протекание в сознании человека символических процессов порождает потребность человека в их «выходе», реализации в коммуникативном акте. В этом состоит основное отличие символа от 1 See: Nubiola J. Peirce and Whitehead [Electronic resource] // Handbook of Whiteheadian Process Thought / ed. M. Weber. – Ontos Verlag ; Frankfurt, 2008, V. 2. P. 481-487. The electron. vers. of the print. publ. URL: http://www.unav.es/users/PeirceWhitehead.html (reference date: 20.07.2008). 2 Например, анализ концепции семиозиса Пирса позволил сделать вывод, что определения категорий Первичности, Вторичности и Третичности также непротиворечиво сочетаются с тем разграничением бытия, действительности и реальности, которое принадлежит А.Н. Уайтхеду (Мелик-Гайказян И.В., Петрова Г.И., Лукьянова Н.А. и др. Миф, мечта, реальность: постнеклассические измерения пространства культуры. М.: Научный мир, 2005. С. 216.). 3 Нёт В. Чарльз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 15. 4 Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 470. 109 символического знака. «Ценность символа в том, что он служит для придания рациональности мысли и поведению и позволяет нам предсказывать будущее» 1. Животные могут оперировать знаками (символическими знаками), но никогда не смогут понять символ, поскольку в символе «схлопывается» время: прошлое, настоящее и будущее: «“Как” в нашем настоящем опыте должно соответствовать “чему” в нашем прошлом. Наш опыт возникает из прошлого: он обращается к цели и имеет целью презентации одновременного»2, отмечал А.Н. Уайтхед. Без сомнения, проблема символа в философской мысли неоднозначна. В семиотической концепции символа собственно символ понимается как разновидность знака в отношениях со своим объектом. О таком понимании, в том числе, писал и Пирс. Но заслуга Пирса не только в разработанной им классификации знаков, но и в том, что он рассматривал знаки в русле феноменологических представлений, пытаясь обнаружить принцип их работы «изнутри». И именно эта идея, с нашей точки зрения, легла в основу представления о символизме Уайтхеда. В работе Уайтхеда «Символизм, его смысл и воздействие», концепция символизма принимает форму критики Юма. С одной стороны, вклад Уайтхеда достаточно прост, но, с другой стороны, невозможно переоценить его значение. Уайтхед указывает, что существует два различных способа восприятия внешнего мира: «представленная непосредственность» и «причинная действенность». Он предлагает следующее решение проблемы восприятия человеком действительности: «причинная действенность» – это ощущение смыслов, в котором одним из способов восприятия является «представленная непосредственность». В этом и заключается его принципиальное отличие востприятия Уайтхеда от юмовского. Для Юма есть только один способ восприятия, который можно описать как ощущение прикосновения. Уайтхед рассматривает два способа, которые дополняют друг друга: восприятие непосредственно данного и смысло-восприятие. Одно невозможно без другого, поскольку восприятие непосредственно данного показывает нам непосредственную реальность предметов, например как реальность кусочка черного хлеба под микроскопом. Но эта реальность не есть собственная реальность хлеба. Человек, который ест хлеб, знает иную реальность. И только тот человек, который сначала увидел хлеб под микроскопом и знает, что может съесть его, понимает каков хлеб на самом деле. И Уайтхед подчеркивает, что наша способность восприятия непосредственного развита несравнимо больше, чем восприятие смысла. В исследованиях Э. Кассирера также поднимается проблема символического познания. Функциональное деятельностное бытие человека рассматривается как символическое бытие: человек живет в мире им самим созданных символов. Ключевой характеристикой человека здесь является его способность к символизации, действия человека управляются представляющими их символами. Отметим, что данное утверждение не противоречит концепции Пирса о прагматическом прояснении. 1 2 Цит. по: Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. М., 1983. С. 116. Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 45. 110 Американский философ Сьюзен Лангер была ученицей Уайтхеда и поклонницей творчества Э. Кассирера. Вслед за Кассирером она рассматривает человека как животное, производящее символы. Как для Кассирера, так и для Лангер проблема конструирования мира с помощью символических форм есть проблема познаваемости мира. Она говорит, что несомненная заслуга Кассирера заключается в том, что он предложил новый способ видения искусства в связи с другими аспектами человеческой культуры. Э. Кассирер сделал понятие символа предельно широким: с «символическими формами» он связывал всю духовную деятельность человека: язык, науку, миф, религию, искусство. Для Кассирера символ обладает универсальной значимостью благодаря двум сочетаниям: универсальность и изменчивость. Однако, как отмечает К.А. Свасьян, «“философия символических форм” выясняет “как” процесса символизации (в ряде мест блистательно); слабость и уязвимость ее в неопознании того, “что” при этом открывается»1. Именно в методе Кассирера («анализ-становление» – «Werden-Analyse») заложена, по словам Свасьяна, противоречивость его теории, поскольку «в термине этом скрещены две крайности: крайность развития и крайность изоляции. Можно уже с самого начала выделить два основополагающих методических принципа “Философии символических форм”: 1. Всякая отдельная форма значима и осмыслена лишь в той мере, в какой она указывает на другие формы и находится в систематической связи с ними. Понять форму значит понять ее в комплексе всех форм и на фоне их сквозного развития. 2. Ни одна форма не может быть понята через другую форму, но всякая форма должна быть понята лишь через самое себя» 2. Такое понимание символа дает осмысление того, как рождается тот или иной смысл символа, но не раскрывает понимание того, что будет результатом такого осмысления, так как смысл символа не дан, а задан и раскрывается в динамике его восприятия как первичной потребности, присущей человеку. Именно в этом С. Лангер не соглашается с Э. Кассирером, утверждая, что символ есть спонтанное проявление человеческой природы, а не априорная логическая структура. Однако, вслед за Кассирером Лангер настаивает на том, что эти вне-научные области человеческой жизни и опыта носят, тем нем менее, интеллектуальный характер (то есть символический – Н.Л.) и могут быть предметом философского исследования. Продолжая исследования символа в традициях философии Уайтхеда, Лангер отмечает, что символизация – это не просто «форма духовной адаптации» 3, как ее понимал Э. Кассирер. Символы, по сути, – это интеллектуальные инструменты, следовательно, они не могут быть сведены только к ощущениям или эмоциям 4. Лангер рассматривает символизм как важнейшую, глубоко органичную властную потребность5, которая воплощает потребность и потенциал символизации. 1 Свасьян К. А. Философия символических форм Э. Кассирера. Критический очерк. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1989. С. 204. 2 Свасьян К. А. Философия символических форм Э. Кассирера. Критический очерк. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1989. С. 93. 3 Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке М.: Гадарики, 1998. С. 470. 4 .Ричард Х. И., Лангер С. К. 1895-1985 // Американская философия. Введение. М., 2008. С. 348. 5 Лангер С. Философия в новом ключе [Электронный ресурс]: исследование символики разума, ритуала и искусства: пер. с англ. М.: Республика, 2000. 287 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://ru.philosophy.kiev.ua/library/langer/ (дата обращения: 25.06.2008). 111 «Символическая функция – одна из первичных в человеческой деятельности, подобно питанию, ориентации в пространстве, передвижению. Она является фундаментальным и постоянным процессом человеческого ума» 1. Мышление – это символический процесс. Посредством символических форм человек может постигать мир и упорядочивать окружающий его хаос. Однако процесс символического преобразования нуждается в завершении во внешнем действии. Это может быть речь, наука, ритуал, смех и пр. Таким образом, символизация становится не средством для общения или удержания объектов в мышлении, а целью и способом существования. Действительность была бы для нас непознаваемым хаосом без системы действенных и реальных символов. Поскольку символ специфически перерабатывает действительность, он является определенным пониманием, или интерпретацией. Уайтхед рассматривает сознание человека не только как направленный поисковый луч, точечно познающий мир, он говорит о «понимании» (когда человек не просто видит, а активно «схватывает». «Слово есть символ, и его значение составлено из идей, образов и эмоций, которые он вызывает в уме слушателей»2. Следовательно, философ приходит к проблеме расшифровки символов, соотношения символа и смысла, то есть к вопросу интерпретации и ее онтологических предпосылок (что не противоречит исследованиям Пирса). Для Уайтхеда символизм более фундаментальное понятие, чем отдельный символ. Л. Мамфорд, опираясь на труд Уайтхеда «Символизм, его смысл и воздействие», пишет, что мир, обретший символический строй прежде всего в языке, сделался более осмысленным, более важным для всех специфически человеческих видов деятельности, нежели сырой «внешний» мир, безгласно воспринимаемый чувствами. Для Уайтхеда символизм – это способ познания мира, он показал особое значение не символа как такового, а символизма3. В этой интерпретации цель символического осмысления действительности не власть над миром, а власть над самим собой, освобождение от страха и незнания, иначе говоря, устранение сомнения. Таким образом, концепция символизма Уайтхеда существенно отличается от философии символических форм Кассирера тем, что он исследует символизм в контексте различных компонентов восприятия. В целом он исходит следующего понимания: «человечество ищет символ, чтобы выразить себя», а «среди отдельных видов символизма, служащих этой цели, на первое место мы должны поставить язык» 4. При использовании языка возникает двойное символическое отношение: от вещей – к словам со стороны говорящего, и от слов – обратно к вещам со стороны слушающего5. Применение символизму в процессах коммуникации, как мы полагаем, находит именно человек, участвующий в процессах динамической интерпретации знака в качестве Homo significans, поскольку, как отмечает Уайтхед, человеческий разум функционирует символически, когда некоторые компоненты его опыта 1 Там же. Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 6. 3 Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества. М.: Логос, 2001. С. 110. 4 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие… С. 46, 49. 5 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 6.С. 13. 2 112 формируют сознание, поверия, эмоции и обычаи по отношению к другим компонентам его опыта1. Такими компонентами при создании финальной интерпретанты являются составляющие символизма (Уайтхед): стереотипы поступков, стиль образов и выражение идей, разделяемых большинством. Иными словами, знаковые формы «поверий» и «обычаев», «эмоций» и «образов», «идей» и «смыслов»2 могут видоизменяться независимо друг от друга. В деятельности сознания символическое указывает на присутствие неявного смысла. Значение и смысл предполагают существование чувственного носителя – знака в его завершенной форме (категория Третичности). Способность человека к символизации является своеобразным инструментом проникновения в фундаментальные структуры человеческой деятельности, миф, язык, искусство, науку, поскольку символ в его широком понимании начинает нечто ознáчивать, а это и есть основная функция семиозиса в процессах коммуникации. Такое видение дает нам основание утверждать, что символические инструменты культуры могут быть не только способом или средством освобождения и творческого развития человека, но и средством манипулирования человеком и его порабощения. На основании вышесказанного нами будут определены коммуникативные стратегии конструирования финальной интерпретанты. Мы говорим именно о конструировании, поскольку, во-первых, если человек понимает механизмы знаковой динамики, он может конструировать интерпретанты в некоторой последовательности шагов (обозначенных нами ранее). Во-вторых, человек в качестве Homo significans в коммуникациях при создании интерпретанты (раздел 3.1.), находится в положении художника, который пишет огромную картину: если он подходит к картине очень близко, то он не видит ее в целом, если он отходит слишком далеко, то он видит целое, но не может пользоваться кистью. В результате художнику ничего не остается, кроме как ходить назад и вперед, чтобы прийти к смысловому восприятию картины, то есть прийти к созданию смыслов в коммуникациях, что позволяет увидеть целостность мира вокруг себя и себя в этом мире. Опираясь на исследования А. Уайтхеда и С. Лангер, первую коммуникативную стратегию мы условно обозначим как «дискурсивный символизм» (термин С. Лангер). Может быть, это не очень удачное название для стратегии, однако, как мы полагаем, в нем отражается ключевое свойство коммуникации – способность человека вербализовать смыслы. Человек может спросить обо всем, что выражает язык. В этом проявляется коммуникативная функция языка – законы дискурсивного мышления, такого мышления, посредством которого мы имеем возможность свои идеи выстраивать в ряд, как бы надевать их друг на друга в определенной «оболочковой линии» (С. Лангер). Дискурсивный символизм, таким образом, связан с коммуникативной функцией языка, со словом. Дискурсивность означает способность выстраивать знания, идеи в отдельные ряды, цепочки, линии с помощью языка. 1 2 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 10. Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие… С. 45, 47, 55. 113 В данном случае речь идет не об истинности или не истинности высказывания, а о свойстве дискурсивности языка как дискурсивной форме познания, передаваемой с помощью слов. С нашей точки зрения, это последовательность шагов в процессе создания финальной интерпретанты, соединение всех звеньев в последовательную цепь, что и устанавливает отношения между различными способами употребления исходного знака (формы знаков – в классификации Пирса). Последовательность выглядит следующим образом: эмоциональная функция (форма − непосредственная интерпретанта), энергетическая функция (форма − динамическая интерпретанта), логическая функция (форма − финальная интерпретанта). Именно в таком порядке проясняются значения, обладающие мыслимыми практическими последствиями, которые воплощены в практическое действие в коммуникативном акте (обретаются привычки, служащие окончательными логическими интерпретантами знаков, − утверждение, основное для формулы прагматизма)∗. Следовательно, определяются последствия, имеющие не только знаковую природу, но и которые можно представить в отношении данного знака. С такой точки зрения, интерпретанта создает возможность для постижения смыслов культуры. Благодаря свойству генерализировать смыслы, обобщать их посредством символизации мира, мы способны конструировать мир с помощью символических форм, и именно в этом проявляется символический характер познавательной деятельности. Другим условием конструирования финальной интерпретанты являются три составляющие символизма (названные в трудах Уайтхеда), которые обладают способностью соединяться в воспринимающем сознании: «практический интеллект, теоретическое желание проникнуть в первичный факт и иронические критические порывы», «опыт и концептуальное воображение» 1. Данный вывод Уайтхеда определяет метод воздействия знака на человека путем создания символических взаимосвязей. Направленность такого влияния выражается через понятие «когерентность», в условиях качественного переворота, «скачка из потенциальности в актуальность», обозначенного в философии процесса А.Н. Уайтхеда как «переворот в символизме». Символизм присущ самой структуре человеческой жизни, он всегда возвращается, как отмечает Уайтхед. Процесс интерпретации знака есть соединение всех звеньев в последовательную цепь, что устанавливает отношения между различными способами употребления исходного знака, а также задает возможность распознавания и признания знака в коммуникациях. Финальная интерпретанта – это та идея, которая становится правилом действия (привычкой), которое диктует субъекту нормы поведения в социокультурной реальности. Роль финальной интерпретанты состоит в том, что это интерпретация, признаваемая истинной большинством участников коммуникации, это некоторое окончательное мнение о результате коммуникации.  Для Ч.С.Пирса «привычка» - это метафора, под которой подразумевает общие наблюдаемые законы природы, предполагающие существование более глубокого порядка, пока не до конца воспринимаемого и в природе неотчетливо выраженного, который мог бы объяснить феноменальный порядок перед нами (Цит. по: Марголис Дж.Первые прагматисты // Американская философия. 2008. С.84). 1 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 16. 114 Проблема же заключается в следующем: наряду с дискурсивным символизмом, как пишет Лангер, – в нашей реальности существует другой тип символизма, роль которого принижается или игнорируется. «Разум, – говорит Лангер, это скользкий субъект; если одна дверь закрыта, он ищет или даже взламывает другой вход в мир; если одна символика является неадекватной, то он хватается за другую. <…> Потому, что существует неисследованная возможность подлинной семантики за пределами дискурсивного языка»1. Речь идет о символах, не нуждающихся в технике дискурсивного анализа, так как они проявляются в мифах, эмоциях, сновидениях и пр., то есть в иррациональности нашего сознания. Этот тип символизма Лангер назвала «недискурсивный», или «презентативный символизм», следуя концепции Уайтхеда о перцептивных формах − «презентативная непосредственность» и «каузальное воздействие». Выявленные выше механизмы знаковой динамики (раздел 2.2.) дают нам понимание инструментов формирования двух типов символизма, которые мы рассматриваем как коммуникативные стратегии конструирования реальности. На этапе прагматического прояснения (третий этап в механизмах знаковой динамики), как мы отмечали выше, существует возможность воздействовать на поведение посредством адекватного размышления в некотором рациональном или иррациональном процессе в соответствии с мотивами, интересами, отношениями и конкретными целями конструирования, доминирующими в мировоззренческих установках и ценностных ориентациях в социуме. «Именно система тех или иных символических представлений или предпочтений является тем, чем мы руководствуемся в нашей повседневной жизни»2. Выводы, сделанные ранее, позволяют увидеть симптомы искажения знаковой составляющей современных социокультурных коммуникаций (процессы знаковой динамики), что проявляется, во-первых, как рассогласованность каналов трансляции знака, во-вторых, как в процессе формирования финальной интерпретанты отсутствие динамической интерпретанты. Другими словами, в конструировании окончательного мнения относительно знака, который является бесконечно интерпретируемым, не происходит отсылка к другости, не устанавливаются взаимозависимости от других интерпретант, существующих в коммуникативном пространстве. Сомнения одномоментно становятся правилом существования. Имплицитное знакомство со знаком определяет правило поведения, как, например, если бы работодатель принимал работника на работу, только посмотрев ему в глаза и даже не прочитав резюме или предварительной не побеседовав. В стратегии «дискурсивный символизм» присутствует последовательность прохождения трех этапов при создании финальной интерпретанты. В механизме «презентативного символизма» отсутствует одна существенная составляющая – этап логического определения, что дает возможность конструировать финальную интерпретанту в «логике мифа», поскольку одним из свойств мифа является то, 1 Лангер С. Философия в новом ключе [Электронный ресурс]: исследование символики разума, ритуала и искусства: пер. с англ. М.: Республика, 2000. 287 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://ru.philosophy.kiev.ua/library/langer/ (дата обращения: 25.06.2008). 2 Осташова Н. В. Влияние визуальной символики в масс-медиа на формирование гражданского общества // В поисках гражданского общества. Великий Новгород, 2008. С. 371-382. 115 что в нём, по словам М. Маклюэна, мы приходим к выводам без рассуждений (здесь полезно вспомнить английское выражение to jump at conclusions, дословно: «прыгать на выводы»), что не противоречит человеческой природе. «Во многом, тот или иной выбор человека в социальной и политической сфере определяются не столько его рациональными доводами и пониманием ситуации, сколько именно этими традиционными представлениями, которые мало подвержены 1 изменениям» . Мифологическое мышление (иррациональное), наряду с логическим, рациональным мышлением, является важнейшим фактором восприятия нашего повседневного опыта, это способ познания человеком мира. Ранее мы говорили о том, что потенциал мифологического мышления открывается при нарушении одновременности работы трех знаковых каналов трансляции2, интерпретируемых И.В.Мелик-Гайказян как каналы переноса в одновременности «символического воздействия»3. Более детальное исследование принципов философии символизма и философии прагматизма (в интерпретации Пирса) позволяет нам утверждать, что потенциал мифа раскрывается не столько в одновременности или неодновременности переноса «идей, образов, эмоций» при создании финальной интерпретанты, сколько в свойстве мифа приходить к выводам без этапа логического прояснения в механизмах знаковой динамики, так как нельзя сказать, что такая составляющая символизма, как идея, воплощенная в семантическом канале трансляции знака, отсутствует в мифе. По сути, это утверждение в бессмысленности мифа. Однако в иррациональности мифа мы видим подчас больше смыслов, чем в кажущейся рациональности действий. Как показывает А.Ф. Лосев в работе «Диалектика мифа», миф присутствует в религиозном восприятии, в научном познании, в повседневной жизни человека. Смыслы мифа раскрываются в способах действий с мифическим образом. Повседневная жизнь человека насыщена эмоциями, аффектами, что характерно для мифологического восприятия. Мифичность есть атрибут сознания, его свойство, поэтому мы не можем говорить о том, что миф бессмысленен, а, следовательно, не способен совершать «переворот в символизме». Наоборот, в современной коммуникативной реальности «переворот в символизме» может осуществляться как в стратегии «дискурсивного», так и «презентативного» символизма. Принципиальное различие в механизмах реализации данных стратегий – присутствие или отсутствие этапа «логического определения» в процессе прояснения значения. Обоснуем вышесказанное. Сегодня новое обращение к мифу, или ремифологизация, возникает в коммуникативной ситуации потери идентичности как поиск выхода из кризисной ситуации. В основе построения новых мифов лежат принципы мифологического мышления, основанные на способности человека познавать мир с помощью символических форм. Суть такого выхода – 1 Осташова Н. В. Влияние визуальной символики в масс-медиа на формирование гражданского общества // В поисках гражданского общества. Великий Новгород, 2008. С. 374. 2 Лукьянова Н. А. Homo significans: перспективы человека в современном коммуникативном пространстве // Человек. 2008. С. 106-117. 3 Миф, мечта, реальность: постнеклассические измерения пространства культуры / И. В. Мелик-Гайказян [и др.]. М.: Науч. мир, 2005. С. 221. 116 либо в ощущении покоя (статика), либо поиск такого движения, которое повторяет заранее известные состояния системы (линейная динамика). Мифологическому миру присуще такое понимание мира, в котором присутствует совокупность отдельных объектов, предполагающих его «локусный» характер. Перемещение из одного локуса в другой может проистекать, по словам Ю.М. Лотмана, вне времени, которое может произвольно сжиматься и растягиваться. Новые мифы предполагают обратимость времени и абсолютную последовательность событий. В этом смысле миф играет компенсирующую роль: он дает опору в понимании мира и действия в этом мире как попытку восстановить потерянное единство мысли-слова-дела (как результата каналов трансляции: семантического, синтактического и прагматического соответственно). Традиционный миф был попыткой ответа на вопрос о механизмах непонятного природного или социального явления. Сегодня в коммуникативных стратегиях, миф становится средством найти свою линию поведения в условиях, когда механизмы социальной действительности в принципе известны, но за плотной сетью коммуникаций или в силу других факторов скрыты от человека. Это вариант презентативного символизма, проявляющийся например, в воздействиях СМИ: главным средством политического воздействия служит не сама аргументированная речь, а стратегия (презентативный символизм), направленная на оккупацию значений слов и всевозможные смысловые манипуляции. Принципиальное отличие мифов в том, что, если традиционный миф возникал в условиях узкого практического опыта, то новый миф рождается в условиях достаточно широкой, хотя и размытой, практической базы, но стремление классифицировать и упорядочить мир остается. Сегодня попытки ремифологизации прослеживаются как в идеологизации прошлого, так и в концепциях духовного возрождения человека. Проблемный контекст данного исследования предполагает рассмотрение коммуникативных стратегий как факторов трансформации общества, причин социокультурных изменений, поэтому мы не будем обращаться к различным способам существования мифа в современной культуре, а на основании раскрытых нами механизмов знаковой динамики установим специфику реализации семиотических механизмов стратегий «презентативного символизма» и «дискурсивного символизма» в современных социокультурных коммуникациях. В рамках стратегии «презентативного символизма» мы говорим о мифе как о процессуальном феномене, поскольку в современном социуме актуализируется его динамика. Обращение к мифу как одному из наглядных видов «презентативного символизма» является субъективным выбором автора настоящей работы. Например, у С. Лангер, особое место занимает анализ и интерпретация музыки как вида презентативного символизма. С одной стороны, человек создает особую реальность лингвистических форм, художественных и мифологических образов, с другой – различные семиотические системы активно формируют погруженного в них человека, определяя, таким образом, его позицию в социуме. На этом основании мы выделяем этапы становления мифа как знаковой системы (имя–образ–повествование– 117 коммуникативная система)1, что делает возможным семиотические механизмы реализации стратегии «презентативного символизма» в таком его виде, как миф. Данные этапы выделены нами на основании информационно-синергетического подхода, суть которого была описана выше (раздел 2.1.). На первом этапе своего существования миф рождается как имя. Ритуал в этом случае проявляет себя как акт воссоздания сущности, находящейся в имени. Эту ощутимую от-личность и фиксирует мифическое имя. На втором этапе архаичное сознание объединяет имя и облик, интуитивное ощущение переходит в восприятие, восприятие – в образ, и в результате создается синкретический мифический образ. Это и есть та непосредственная интерпретанта (сформированная посредством эмоциональной функции), которая становится динамической интерпретантой (энергетическая функция): в ней синкретический образ не разграничивает слово, вещь и действия 2, но выступает как триада «мысль – слово – дело»3. Следуя определенным У. Моррисом трем измерениям знака, мы можем утверждать, что трансляция образа требует трех измерений знака, которые «создаются» как самой триадой мифа, так и природой знака, разрабатываемой «линией Пирса» (раздел 1.1.). Обращаясь к выявленным механизмам знаковой динамики, отметим, что мифологический образ в процессе кодирования обретает возможность участвовать в процессах коммуникации. Далее с помощью ритуала он репрезентирует себя как нечто существующее в действительности коммуникаций. Вариативность ритуала формирует динамическую интерпретанту – мифический образ, который соединяет в себе все три канала трансляции знака, воплощенные в триаде «мысль-словодело» (А.Ф. Косарев). Третий этап трансляции знаковых структур мифа определяется нами как мифологическое повествование – формируется финальная интерпретанта посредством логической функции интерпретанты (таблица 3) – одна из наиболее динамичных знаковых структур мифа. Здесь мифологическое повествование является развертыванием мифического образа в коммуникациях. На этом этапе проявляется то, что позволило Р. Барту характеризовать миф как похищенное и возвращенное слово4: Похищается из памяти миф-образ, а возвращается мифповествование, но, в силу свойства изменчивости, мифо-логия значительно разнообразнее мифа-образа. Примером этого разнообразия может быть весь веер повествований: от «Книги вымышленных существ» Х.Л. Борхеса до книг Джоан Роулинг о Гарри Поттере. Итак, миф как имя рождается из хаоса архетипов и фиксируется на материальных носителях, что в механизмах знаковой динамики соответствует этапу имплицитного знакомства (см. таблицу 2.), поэтому ритуал именования занимает 1 Лукьянова Н. А. Динамика коммуникативной системы мифа: опыт применения информационно-синергетического подхода // Вестн. Том. гос. пед. ун–та. Сер. Гуманитарные науки (философия и культурология). 2006. Вып. 7 (58). С. 43-49. 2 Иванов В В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Школа «Яз. рус. культуры», 1998. Т. 1. С. 615. 3 Косарев А. Ф. Мифология и ее эвристическая значимость: формы человеческого бытия и способы его постижения в их исторической перспективе: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. Томск, 1997. С. 19. 4 Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. С. 250. 118 особенное место в мифологических представлениях. Мифическому имени присваиваются характерные признаки, которые делают его легко узнаваемым. Мифический образ мы узнаем в танце, в рисунке, в песне, он исчезает и появляется вновь в разнообразии новых интерпретаций. Создается новая знаковая форма мифа – мифологическое повествование, что соответствует категории Третичности (третий этап в механизмах знаковой динамики – прагматическое прояснение), поскольку в повествовании устанавливаются правила «использования» мифического образа. В этом и проявляется свойство мифа, о котором говорил Р. Барт: мифологический образ похищается и возвращается во множестве мифологических повествований. В концепции Ролана Барта доказывается, что миф – это слово, избранное историей для определенного социального применения – быть коммуникативной системой, быть средством передачи сообщений, воспринимаемых мгновенно, и несущих смысл, угадываемый на бессознательном уровне. Принципиальным для динамики мифа является метод, которым он высказывается. Наделенный на этапе Третичности правилом существования в коммуникациях, миф не просто повествование – формируемый результат интерпретации мифического образа, – это материал, уже наделенный значимостью (Signification), обработанный с целью заданной коммуникации. По сути, это и есть результат реализации стратегии «презентативного символизма» в коммуникативном системе – процесс функционирования мифа как оператора, определенный Р. Бартом как третий элемент семиологической системы1. Прибегая к пространственным метафорам, Р. Барт сравнивает значение мифа как итогового элемента вторичной системы со стендом-вертушкой, на котором означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком объекта, то метаязыком, то чисто знаковым, то чисто образным сознанием2. В значении миф действительно выполняет двойную функцию: с одной стороны, как означающее (смысл – форма), он обозначает и внушает, с другой стороны, как означаемое (понятие), дает адресность и требует понять. «Смысл является для формы чем-то вроде хранилища конкретных событий, он заключал в себе целую систему ценностей» 3. В форме всё это богатство устраняется, она должна быть наполнена новым значением. Таким образом, при трансляции мифа в культуре существуют одновременно мифологическое означающее (смысл и форма) и означаемое (понятие), образуя этим повествовательный миф, актуальный сейчас. Именно в этой игре означающего и означаемого миф, согласно интерпретации Р. Барта, проявляется как похищенное и возвращенное слово4, поэтому читатель переживает миф как историю одновременно правдивую и реальную, если он видит целостную неразличимость смысла и формы, символ же становится эффективным инструментом приобщения к реальности. Так, П. Бурдье писал о том, что манипуляция символами есть эффективный инструмент легитимации власти. Именно в этом проявляется специфика 1 Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. С. 246. Там же. 254. 3 Барт Р. Мифологии… С. 250. 4 Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. С. 250. 2 119 «переворота в символизме» в стратегии «презентативного символизма». Миф становится инструментом конструирования новой реальности. Мифический образ заставляет подразумевать бесконечно многое, и никакой из его смыслов не является определенным и окончательным, что становится весьма эффективным инструментом манипуляции1. Возможность реализации в современной социокультурной ситуации коммуникативной стратегии «презентативного символизма» обусловлена тем, что мифический образ не всегда воспринимается с помощью слов, это могут быть отдельные линии, цвет, пропорции, звуки, которые недискурсивны. Это картина мира, конструирование которой становится возможным посредством «символического переноса, которым он воздействует, просто иллюстрирует тот факт, что единство опыта вырастает из слияния многих компонент»2. Человек в качестве Homo significans интерпретирует мифический образ, проясняя его как значение в процессах коммуникации и устанавливая тем самым его значимость. Потенциальность осуществления стратегии «презентативного символизма» в современной культуре обусловлена тем, что, живя в быстро меняющемся, фрагментарном мире, мы ощущаем целостность мифа. Это заставляет нас вспоминать и реконструировать снова и снова, искать пути к истокам нашей памяти. Сегодня миф становится способом высказывания – коммуникативной системой в политических «играх». Если традиционный политический язык использовал аргументацию, опирался на научные теории, то современный стиль коммуникативности делает ставку не на аргументы, а на эффекты и эмоции, сыгранную искренность личного сочувствия. Это и есть способ реализации коммуникативной стратегии «презентативный символизм». В данной ситуации, истинность создаваемого мифа не важна, принципиально, с какой целью он испоьзуется. Цели применения формируются в процессе создания мифического образа, однако нелинейность процессов трансляции предполагает, что этот образ может стать абсолютно неожиданным повествованием. Итак, миф – коммуникативная система – становится инструментом в конструировании социальной реальности человека. В этом процессе значимым становится различение индивидуального и коллективного мифа. Каждый человек является мифотворцем, хотя в основной своей части миф – это продукт коллективного творчества. Индивидуальный миф состоит из детских фантазий, кошмаров, воспоминаний и пр., в результате которых складываются образы, нередко очень далекие от реальности и отражающие скорее внутренние, субъективные ощущения человека. Такой миф описывали К. Юнг и З. Фрейд, пытаясь проникнуть в глубины человеческой психики. Однако для того, чтобы индивидуальный миф стал коллективным, он должен «впитать» в себя как можно больше стереотипов, основанных на архетипических образах и ассоциирующихся на бессознательном уровне с определенными идеями. Именнов этом случае личная мифология становится коллективным мифом. В качестве примера приведем описание, данное У. Эко в отношении романа «Код да Винчи». Он пишет, что автор романа имеет право на 1 2 Волкова В. В. Дизайн рекламы. М.: Университет, 1999. С. 77. Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 61. 120 вымысел, но, беда заключается в том, что читатели верят автору. Кроме того, даже в порицаемом виде Код да Винчи воспроизводится, «потому что от публики исходит ненасытный спрос на тайны»1, тайна Кода включает личные переживания каждого в соединении с новой мифо-логией, объявленной исторической правдой. Итак, мы определили, что в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций человек выступает в качестве Homo significans – человека, создающего интерпретанты. Это дает возможность раскрыть семиотические механизмы такой коммуникативной стратегии конструирования финальной интерпретанты, как «презентативный символизм», в основе которого лежит мифологическая составляющая – неотъемлемая часть процессов познания. В столкновении индивидуального мифического опыта и предлагаемого коллективного мифа ритуал становится способом презентации образа. Именно этот процесс является наиболее уязвимой областью для создания нового социального мифа. Благодаря ритуалу, мифический образ может храниться в коллективной памяти или существовать в современном обществе. Отождествление образа с тем или иным мифологическим сюжетом (повествованием) автоматически включает механизмы эмоциональной сопричастности и сопереживания. Симфония мифического образа и ритуала ярко проявляется в случае ритуализации конфликтов (ритуализация конфликта между работодателем и работниками посредством превращения конфликта в «игру по правилам»). После экранизации книги Дж.Р.Р. Толкиена «Властелин колец», она заняла прочную позицию в обществе потребления, причем не как самостоятельное произведение, а как один из элементов «постпродакшн»: компьютерные игры, коврики, детские игрушки, постеры и прочие «гаджеты». Наглядной иллюстрацией служит издание этой книги с кадром из фильма на обложке 2. «Внушение будет иметь больший эффект, опять-таки, при многократной повторяемости рекламного обращения»3. В этом кроется одно из общих правил рекламных кампаний. Таким образом, «презентативный символизм» становится эффективной стратегией конструирования финальной интерпретанты, а новый миф является эффективным механизмом политических манипуляций, создавая образы прекрасного будущего, которое было в прошлом. Такой «прыжок на выводы» исключает рациональное объяснение, почему используется тот или иной мифический образ. Итак, в реализации коммуникативной стратегии «презентативного символизма» основную роль играет способ, выбранный Homo significans для «обращения» с мифическим образом (непосредственной интерпретантой), то есть создание ритуала (способа действия) для целей производства «идеологических», политических, социальных мифов. Механизм конструирования такой стратегии почти идентичен стратегии «дискурсивного символизма». Здесь важным становится слово «почти», так как пропущенным оказывается этап логического 1 Эко У. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ. М.: Эксмо, 2006. С. 471-473. Штейнман М. А. Специфика социокультурной коммуникации «Третьей волны»: обессмысленный знак, обесцененный оригинал // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 62. 3 Ромат Е. В. Реклама. 3-е изд., перераб. и доп. Киев; Харьков: Студцентр, 2000. – С. 266. 2 121 прояснения. Можно сказать, что Homo significans уподобляется человеку, живущему мифом, эмоциями, чувствами, то есть человеку, создающему новую реальность, в которой инструментом познания мира становится «презентативный символизм», где принцип использования той или иной идеи (интерпретанты) в конструировании мира с помощью символических форм не поддается рациональному объяснению. Подобным образом создаются новые социальные мифы. Одним из таких мифов стал миф о СПИДе. П.Д Тищенко отмечает, что в каждой культуре присутствуют свои особо значимые символы-болезни. В средние века символическую роль играли чума, оспа и проказа, XIX век как может быть представлен «безумием» и «чахоткой». XX век стал веком шизофрении, рака и СПИДа. Достаточно вспомнить агрессию со стороны «общественности» против детей, зараженных в больнице г. Элисты СПИДом, хотя никакой реальной опасности для окружающих они не представляли1. Таким образом, «сработали» механизмы «презентативного символизма»: образ человека, зараженного неизлечимой болезнью, и способ действия с этим образом – избегание или уничтожение. Символом XXI века, судя по всему, становится «мутант» – эти привилегированные символы вызывают самые мощные реакции социального отторжения. С другой стороны, в современной реальности успешно реализуется стратегия «дискурсивного символизма», посредством которой формируются знания, подчиняемые требованию дискурсивной проецированности. Это мир «вещей», отличаемый от мира ощущений, поэтому мы можем его конструировать в тождестве и единстве с другими формами мира культуры. «Данные при помощи языка значений прекрасно понимаются и собираются в одно целое через процесс, называемый дискурсом; значения всех остальных символических элементов, которые составляют более крупный, выражающий символ, понимаются только через значение целого, через внутренние отношения в пределах всей структуры» 2. Установление тождества мифического образа изменениям социальной структуры и есть этап логического определения, который отсутствует в стратегии «презентативного символизма». Дискурсивные символы структурированы таким образом, что они обозначают положение дел в определенной последовательности. А.Н.Уайтхед отмечал: «Успешная адаптация старых символов к изменениям социальной структуры – это конечная оценка мудрости в социологическом искусстве управлять государством. Также время от времени требуется переворот в символизме»3, механизмы которого могут быть рациональными или иррациональными. В качестве примера «переворота в символизме» посредством коммуникативной стратегии «дискурсивного символизма» можно вспомнить внедрение новой системы символов осуществившееся после распада Советского Союза. 1 Тищенко П. Д. Био-власть в эпоху биотехнологий [Электронный ресурс] // Библиотека «Полка букиниста»: значимые книги отечественных и зарубежных авторов. Электрон. дан. [Б. м.], 2006. URL: http://polbu.ru/ tischnko_bioauthority/ch34_all.html (дата обращения: 27.11.2008). 2 Лангер С. Философия в новом ключе [Электронный ресурс]: исследование символики разума, ритуала и искусства: пер. с англ. М.: Республика, 2000. 287 с. Электрон. версия печат. публ. URL: http://ru.philosophy.kiev.ua/library/langer/ (дата обращения: 25.06.2008). 3 Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 61. 122 Малиновые пиджаки «новых русских», вишневые «девятки», килограммовые золотые цепи с распятиями на людях – все это были символы нового мира, вербализованные в культуре. Знания о новой реальности выстраивались и в новом словаре (дискурсивная символика, по словам Лангер, обладает своим словарем, синтаксисом1). Именно так и выглядит конструирование мира посредством реализации стратегии «дискурсивный символизм», когда символические системы культуры могут служить как средством освобождения и творческого развития, так и порабощения или манипулирования. Таким образом, коммуникативная стратегия «дискурсивного символизма» формируется в языковых знаках, с помощью которых мы проясняем значения и создаем смыслы. Последовательность прояснения значений выстраивается подобно жемчужинам, нанизанным на нитку (например, если ты «новый русский», то на это должны указывать конкретные знаки). В коммуникативной стратегии «презентативного символизма» идея (финальная интерпретанта) представляется моментально, это картина-образ, которая может производиться и речевым способом. Презентативная символика по своей природе непереводима в дискурс и сегодня является продуктом массовой коммуникации. Так, на экране телевизора этот специфический дискурс разворачивается в виде мозаики презентативных символов, которые для многих людей оказываются источником информации о мире. Тем самым, определены две возможные коммуникативные стратегии конструирования финальной интерпретанты: «презентативный символизм» и «дискурсивный символизм». В механизмах конструирования стратегии «презентативный символизм» в процессе формирования финальной интерпретанты деактулизируется этап логического определения. Функция финальной интерпретанты, сконструированной таким образом, состоит не в сообщении знания, а в структурировании чувственного опыта. Итогом настоящей главы являются следующие выводы: 1. Доказано, что человек участвует в процессах динамической интерпретации знака в качестве Homo significans. Именно в этом качестве человек присутствует и в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций. 2. Установлено, что степень участия человека в процессах создания интерпретант основывается на логических правилах формирования трех видов интерпретант. 3. Выявлены две стратегии конструирования финальной интерпретанты в процессах знаковой динамики («дискурсивный символизм» и «презентативный символизм»), базирующиеся на концепции познаваемости мира посредством его конструирования в символических формах (А.Н. Уайтхед, Э. Кассирер, С. Лангер). Последовательное решение задач, поставленных в третьей главе, позволило сделать вывод: человек присутствует в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций в качестве Homo significans, что определяет степень его участия в создании значения (интерпретанты) и цель, с которой значение им используется (направляется действие финальной интерпретанты). Указанное обобщение дало возможность раскрыть степень свободы человека в 1 Лангер С. Философия в новом ключе… URL: http://orel.rsl.ru/nettext/foreign/langer/index.html. 123 последовательности шагов интерпретационного выбора и механизмы реализации коммуникативных стратегий конструирования финальной интерпретанты («презентативный символизм» и «дискурсивный символизм») в процессах символического преобразования мира. 124 ГЛАВА 4 РОЛЬ КОММУНИКАТИВНОГО СОБЫТИЯ В СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ КОММУНИКАЦИЯХ В современных исследованиях, основанных на концептуальных выводах постнеклассической методологии, акцентируется поиск «качественных точек» в процессах самоорганизации. Под «качественными точками» подразумеваются моменты фиксирующие суть преломления времени в потоке чистого дления: когда обозначается некоторая точка, момент «теперь», который дает возможность улавливать неуловимое в процессуальности окружающего нас мира. Простой пример связан с тем, как человек воспринимает музыку. Мы понимаем, что музыка – это определенная последовательность звуков, издаваемых музыкальным инструментом или оркестром. Подобно процессам знаковой динамики, музыка воспринимается как целое, то есть слушая музыкальное произведение мы «погружаемся» в него, причем скорее чувствами, а не разумом. Однако автомобильная сирена или звон бьющегося стекла – тоже звуки. Почему же музыку мы воспринимаем как единство, а эти звуки как нечто отдельное? Конечно, принципиальное отличие состоит в том, что звуки музыки связаны между собой и воспринимаются не порознь, а как единое целое, хотя при желании можно услышать каждый отдельный аккорд. Последний и есть некоторый момент «теперь», он определяется в длящемся времени как точка на отрезке прямой: когда поток переживаний прерывается, случается нечто, что приводит к остановке. И если осознание целого вообще становится возможным, то только когда случается «теперь». Иными словами, происходит нечто, являющееся основным условием осознания целостности, все, ранее воспринимавшееся в бесконечном движении, предстает в гармоничном единстве, приобретает ясность или иллюзию ясности, все встает на свои места и обретает смысл. Проводя аналогию с моделируемыми нами процессами знаковой динамики, предположим, что в синхронической и диахронической развертке (протяженности) указанных процессов как некотором непрерывном потоке существует точка «теперь», момент «схватывания» смыслов, в котором как бы «схлопывается» прошлое, настоящее и будущее. Именно благодаря существованию таких моментов в процессах знаковой динамики, становится возможным изменить их направленность, подобно тому, как прямая линия может стать изломанной. Однако «схватывание» само по себе не может происходить, оно осществляется кем-то, поэтому естественен вопрос о субъекте схватывания. Этим субъектом мы видим человека, создающего значения, Homo significans (см. главу 3). В подобном качестве человек становится «производителем» значений, он задает семиотические конфигурации коммуникативного пространства и устанавливает собственную последовательность в соотношениях точек для определения конфигурации линии (будет ли эта линия параболой или прямой). Таким образом, целью настоящей главы является нахождение «качественной точки», которая «прерывает» течение процессов знаковой динамики в социокультурных коммуникациях в их бесконечной протяженности. В этой связи 125 сформулируем проблемную ситуацию главы следующим образом: с одной стороны, процессы знаковой динамики в коммуникациях есть процессы непрерывно длящиеся, а с другой стороны, нельзя отрицать, что описание этих процессов возможно только в последовательности этапов, которые есть ставшие состояния, результат конкретного процесса. Как было отмечено выше (см. главу 2), процессы знаковой динамики – это необратимые процессы становления знака в социокультурных коммуникациях, включающие несколько этапов. На каждом этапе статус знака в коммуникациях определяется с точки зрения его качества и потенциальности, фактической реализации и закономерности или целеустремленности. Итак, процессы знаковой динамики одновременно непрерывные и дискретные. Только в дискретности видения раскрывается процессуальность знаковой динамики: мы можем осмыслить происходящее, только остановившись, как бы оказавшись вне потока, в той самой точке «схватывания», где фиксируются моменты осознания целостности процессов знаковой динамики. Поиск этой точки связан с необходимостью выявить иерархию семиотических элементов в процессах знаковой динамики как способ включения одних структур в другие. 4.1 Иерархия семиотических элементов в социокультурных коммуникациях Любая структурная организация в живой, неживой или социальной системе в большей или меньшей степени строится на основе иерархии. В силу этого, моделирование процессов знаковой динамики, протекающих в коммуникациях социальных систем (открытых самоорганизующихся систем), невозможно без выявления иерархии входящих в нее структур. Для понятия структуры решающим будет понятие системы, что касается определений последней, то в большинстве из них подчеркивается приоритет «целостности» и одновременно наличие подсистем. Части системы должны составлять единое целое, то есть система состоит из множества элементов и отношений между ними. Многообразие определений системы порождает большое количество определений структуры. Мы не ставим целью исчерпывающе раскрыть понятие «структура», подчеркнем только, что практически во всех толкованиях структуры отражены её главные признаки: элементный состав, наличие связей, инвариантность (неизменность) во времени. Последний признак позволяет разграничить понятия системы и структуры, рассматривая структуру как часть системы. Так, структура – это модель части системы, обобщенная характеристика специфических системных свойств, фиксирующая в абстрактной форме элементы, отношения, связи системы, их упорядоченность и организацию. Однако при этом необходимо указать, какая именно часть, какие свойства и признаки системы являются структурными, а какие – нет. Чтобы ответить на эти вопросы, важно установить, с какой целью система исследуется. В настоящем сочинении мы рассматриваем социокультурные системы как сложные открытые самоорганизующиеся системы с целью выявления закономерностей семиотических конфигураций внутри них. Согласно нашей гипотезе, данные закономерности устанавливаются в процессах социокультурных 126 коммуникаций, подобно конфигурациям кубика Рубика, где в неподвижном состоянии существуют некоторые алгоритмы сочетания цветов (один элемент – сочетание элементов – одна грань), способные измениться в движении (коммуникации). При этом основа, определяющая структурную целостность всей системы, сохраняется. В социокультурных системах присутствует иерархическая структура входящих в неё семиотических элементов. Ю.М. Лотман отмечает: «Семиотическое пространство предстает перед нами как многослойное пересечение различных текстов, вместе складывающихся в определенный пласт, со сложными внутренними соотношениями, разной степени переводимости и пространством непереводимости. Под этим пластом расположен пласт “реальности” – той реальности, которая организована разнообразным языками и находится с ними в иерархической соотнесенности. Оба эти пласта вместе образуют семиотику культуры»1. коммуникативное событие коммуникативное событие Коммуникативное событие Интерпретант а Интерпретант а зна к зна к Интерпретант а зна к зна к зна к зна к Рисунок 3 Модель иерархической структуры семиотических элементов в процессах социокультурных коммуникаций Рассмотрим схему, описывающую иерархию семиотических элементов в семиотическом пласте реальности. Поскольку семиозис не замкнут на себе, он организует сложную структуру, которая, по словам Ю.М. Лотмана, играет с пространством вне его, она втягивает его в себя или отбрасывает элементы 1 Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Семиосфера. СПб., 2001. С. 30. 127 потерявшие семиотическую активность. Сконструированная нами схема (см. рисунок 3) позволяет увидеть закономерности взаимодействия различных семиотических элементов, образующих тексты культуры. Заметим, что в иерархических системах отношения порядка обнаруживаются вложенными друг в друга элементами, что определяет степень преемственности этих отношений. Итак, иерархия выступает как принцип структурной организации сложных многоуровневых систем, состоящий в упорядочении и установлении порядка взаимодействия элементов между уровнями от более простого к более сложному (например, частицы – атомы – молекулы – клетки – организм). Иерархическая структура представляет собой совокупность элементов, связанных друг с другом по конкретным правилам. Первый уровень в иерархии знаковых элементов – это собственно знак. Мы рассматриваем знак с точки зрения его структурной организации, то есть учитываем состав, наличие связей, инвариантность во времени. В первой главе были проанализированы две модели знака. Одна из них – модель знака Соссюра, где знак понимается как совокупность означающего и означаемого. Отделить указанные элементы можно только в аналитических целях, поскольку, означаемое является только ментальным концептом, хотя он и может указывать на что-то в воспринимаемой реальности. Знак изучается как двухсторонняя сущность – репрезентирующий и репрезентируемый определенный ментальный образ в сознании человека. В данной модели отсутствует прямое указание на реальность вне знака, можно сказать, что эта модель не столько отражает реальность, сколько конституирует её. В другой модели, триадичной модели знака Пирса, знак эксплицитно характеризует нечто в воспринимаемом мире, на что он указывает. Таким образом, подчеркивается модальность знака для указания на значение его истинности знака. Мы определили три этапа становления этого знака: (гипотетическую) возможность, (логическую) необходимость и актуальность. Поскольку в данной модели знак – это универсальный медиум между человеческим мышлением и миром, то в модальности отражается способ отношения знака к реальности. Итак, в первой модели знак – это внутренний, ментальный феномен, посредством которого репрезентируется действительность. Следовательно, знаки, сами по себе (независимо от сознания) ничего не репрезентируют. Этот гносеологический подход к изучению знака связан с именами Соссюра, Ельмслева, Барта, Кристевой, Греймаса, Щедровицкого и др. Во второй модели знак рассматривается как «само-по-себе-существующее» явление, функционирующее только как средство замещения того или иного реального или идеального содержания. Этот материалистический (наивно-релятивистский) подход связан с именами Пирса, Фреге, Эко, Себеока и др. В предлагаемой работе знак рассматривается как ментально-материальная сущность. Принципиальным является понимание того, что в знаке аккумулируется весь потенциал текстов, создаваемых посредством коммуникаций. Это своеобразная «клетка», в которой потенциально заложены все модальности (указание на статус реальности) текстов культуры. Используя знак как внешнюю, объективную опору, человек реализует свою способность к репрезентации 128 действительности в нужном времени и в нужном месте. Любые реальные действия придают мыслимой реальности внешнюю, телесную оболочку, и это предметно-деятельностное воплощение оказывает закрепляющее воздействие на способы миропостроения. Например, звучит звонок на урок. Мы понимаем, что звонок означает начало урока. Звонок – это знак, который дает нам знание о начале урока. Но сам урок начался не потому, что существует звонок. Однако с помощью знака, благодаря субъективным действиям ознáчивания, мы конституируем реальность. Структура знака закладывается на этапе кодирования информации (данные о потенциальности, фактической реализации, целеустремленности знака) в коммуникативном пространстве (раздел 2.1.). Таким образом, знак представляет собой наименьший элемент в культуре как знаковой системе, организованной посредством социокультурных коммуникаций. Между знаками устанавливаются отношения. Заметим, что те и другие (то есть знаки и отношения между ними) являются ключевыми понятиями в семиотическом анализе, а совокупность связей и отношений между знаками, имеющими единую для данной системы природу носителя (изображения, звук, жест или поза танцора и т. п.) образуют знаковые системы. Еще в 70-е XX в. гг. Ю. Шрейдер предлагал в качестве исходного понятия семиотики рассматривать не знак, а «знаковую ситуацию», обосновывая свою позицию следующим образом: если семиотика в качестве своего объекта определяет все, что угодно, то основным вопросом должен быть вопрос о том, при каких условиях нечто воспринимается как знак (семиотически). С этой точки зрения, знаковой является ситуация, когда нечто воспринимается кем-то как знак. В подобном случае характеризуется не только «нечто», но и ментальное состояние того, кто означивает это «нечто». Это описание знаковой ситуации не противоречит понятию семиозиса, предложенному Пирсом, который трактовал определял семиозис как триадическое действие знака, процесс, где знак оказывает когнитивное воздействие на своего интерпретатора. Мы уже приводили пример с человеком-невидимкой, рассматривали принципы ознáчивания «невидимости» посредством существующего знания о реальности, так как, чтобы интерпретировать нечто, необходимо обладать некоторым знанием (презумпцией) о знаковой природе этого предмета. Например, для миссис Холл это салфетка – нечто белое, чем незнакомец прикрывал нижняя часть лица; для часовщика Тэдди Хэмфри – «темные очки», которые позволили сравнить незнакомца с «морским раком», то есть создается интерпретанта знака при помощи другого знака, который является мысленным образом в сознании. Так запускается бесконечный процесс семиозиса. По сути, семиозис – это деятельность знака по созданию своей интерпретанты, в которой человек присутствует в качестве интерпретирующего субъекта – Ноmo significans. Идея Пирса, которой следует автор настоящего исследования, состоит в том, что ничто не является знаком до тех пор, пока оно не интерпретируется как знак. Иными словами, знак начинает существовать в некотором качестве и потенциальности, только когда он «погружается» в контекст восприятия, то есть 129 мы создаем знаки исключительно относительно той реальности, о которой имеем представление. Так, «невидимость» описывается Г. Уэллсом в понятных и знакомых значениях: «широкие поля фетровой шляпы», «блестящий кончик носа», «очки-консервы», «густые бакенбарды». В зависимости от той функции, которую выполняют знаки, их можно разделить на девять подклассов (описаны в разделе 1.1.). При этом, сам знак не только единство формы и содержания (в концепции Соссюра), но и единство формы, содержания и субъекта, участвующего в процессе семиозиса (в концепции Пирса). Отношения внутри знака (динамика знака) строятся согласно его структуре, представленной триадой: репрезентамен-объект-интерпретанта (см. раздел 1.1.). Репрезентамен – это конкретный знак, который, обладая типовым значением, участвует в коммуникации. Объект – то, что знак репрезентирует в коммуникациях (вспомним пример сделки дарения, где объектом является право собственности), причем объект может быть как материальным, так и воображаемым. Основное условие заключается в том, что объект должен быть известен интерпретатору, например, это может быть воображаемый мир, предмет, некоторая индивидуальность. Следовательно, объект мысли, в отношении которого необходимо достичь понимания, – это какая-либо идея, ментальная репрезентация, участвующая в формировании представления о мире. Наиболее многозначным понятием в триаде является интерпретанта. С одной стороны, интерпретанта – это элемент в триадичной структуре знака (согласно своей функции – эмоциональная, энергетическая или логическая), с другой, интерпретанта это результат действия знака (результат, воплощенный в форме интерпретации – непосредственной, динамической и финальной соответственно), по сути, это корреляция знака с его эффектом (см.раздел 1.1.). На этом основании мы понимаем интерпретанту как семиотический элемент, находящийся на втором уровне в иерархической структуре коммуникативного пространства, которое рассматривается нами в качестве знаковой системы (см. рисунок 3). В таком видении интерпретанта – это своеобразная семиотическая метаединица, метаконструкция, тождественная триадичной структуре знака в его потенциальности и целеустремленности в процессах коммуникации. Именно интерпретанта определяет знаковый характер в отношениях между отправителем и получателем в процессах коммуникации. Интерпретанта – потенциал знака, концептуализация отношения «знак/знак», «знак/объект», «знак/интерпретанта» в последующем знаке (например, некоторая реакция человека на воспринимаемый знак; объяснение значения одного слова с помощью других слов и т. д.). Этот процесс фактически бесконечен, поскольку каждый знак способен порождать интерпретанту, которая, в свою очередь, становится знаком. Характерным примером последовательно создаваемых в коммуникациях интерпретант (в форме непосредственной, динамической или финальной интерпретанты) может считаться процесс узнавания человека-невидимки, описанный нами выше. Г. Уэллс последовательно интерпретирует «невидимость»: «взбесившаяся мебель», «дрогнувшее пламя свечи», «чернота вместо розового тела» – это те паттерны интерпретант, которые и есть результаты трансляции знака на первом этапе работы механизмов знаковой динамики, в последовательности прояснения 130 значений (см.раздел 2.2.). Первый шаг – это качество в возможности. Это интерпретанта как мы подчеркивали ранее, созданная на этапе первой степени ясности, – имплицитное знакомство (посредством эмоций «видится» существование «невидимости»). На втором шаге (уровень логического определения) формируется интерпретанта, подчеркивающая индивидуальные признаки «видимости» невидимки: «чудовищный, широко раскрытый рот, пересекающий все лицо», «огромные очки вместо глаз», «что-то в высшей степени странное, похожее на руку без кисти». И, наконец, интерпретанты, рождаемые на третьем этапе (уровень прагматического прояснения), – то окончательное мнение, которое формируется в конце как истинная интерпретация: «Ведь это совсем не человек! Тут только пустая одежда», «Невидимка!». Таким образом, устанавливаются правила действия относительно данного значения («Заприте двери! Заприте окна! Заприте все! Невидимка идет!»). Действительность «невидимости» представлена как результат конструирования, инструментом которого выступают паттерны интерпретант, обладающие способностью активизироваться целиком при активизации любой своей части, что определяет коммуникативную стратегию конструирования финальной интерпретанты. Мы можем угадать мелодию по трем звукам или узнать фильм, услышав мелодию (например, мелодию М. Таривердиева из «Семнадцати мгновений весны»). На рисунке 3 показано, что паттерны интерпретант включают не только вновь создаваемые, но и уже существующие в сознании человека интерпретанты. Возникающие между ними отношения являются отношениями интерпретации, которые задаются процедурами схематизации, конструирования, формирования, проецирования, отбора, то есть активной познавательной деятельностью. Каждый человек в процессе интерпретации категоризирует и индивидуализирует объекты, рождая свой интерпретированный мир в последовательности интерпретант (см.главу 3). Отметим, что это интерпретанта, задуманная для понимания, – непосредственная. Интерпретанта, какой она получилась на самом деле, – динамическая, и интерпретанта такая, как она есть сама по себе, – финальная. Таким образом, знание о мире достигается благодаря процессу интерпретации. Как мы отмечали выше, это процесс не поиска новых смыслов (понимания), а процесс формирования значений в последовательности их прояснения (по Пирсу установления степени ясности). Значение мы рассматриваем как основу, как то на что опираются, что создается при интерпретировании; смысл же всегда возникает только в результате понимания (то есть в итоге более сложного процесса). Это содержательная сторона знака или ряда знаков: языка, ситуации, действия, идеи или объекта. Итак, интерпретация – это концептуализация отношения «знак – объект» в последующем знаке, объяснение «невидимости» с помощью понятных, известных значений. Получается, что знание о реальности возможно благодаря интерпретанте, и триада «знак – объект – интерпретанта» характеризует любую знаковую ситуацию, которая является процессом семиозиса. В результате, идея семиозиса выражает отношения между знаком и внешним миром, в котором 131 существует объект репрезентации, и в этот процесс для целей познания включены сам знак, его восприятие и интерпретация человеком. По сути, мы приходим к определению триединой сущности процесса интерпретации. 1. Установка по отношению к объекту интерпретации как к знаку (в каждом знаке как триадическом единстве заложена презумпция интерпретируемости). 2. Интерпретация как процесс последовательного прояснения значений в трех стадиях. 3. Интерпретация как результат (формирование видов интерпретант на каждом этапе интерпретации). Из вышесказанного следует, что процесс интерпретации зависит от многих факторов, включающих и личностные характеристики человека-интерпретатора как Homo significans. Кроме того, интерпретация непосредственным образом обусловлена поставленной целью, устанавливаемой в процессе кодирования форматом трансляции знака. Каналы трансляции, как мы отмечали, обуславливаются способом кодирования, спецификой воздействия кода на реципиента, спектром целей, которым должен соответствовать оператор как инструмент для целенаправленных действий. Напомним, в иерархии семиотических элементов собственно знак (в его триадической структуре) является своеобразной «клеткой» – основной формой для последующего развития паттернов интерпретант как метасемиотических конструктов, результата действия знака, в котором заложен потенциал дальнейших интерпретаций. В самой же интерпретанте присутствуют все возможности, существующие в знаке, как «невидимость», которая становится «видимой» во всем спектре интерпретант. Процесс интерпретации является дискретным, как, например, линия, проведенная на листе бумаги, сама по себе есть некоторый континуум и знание о подобном континууме – это знание об отношении точек, лежащих на ней, потому что на непрерывности линии можно ставить самые разные точки, отношения между которыми и будут задавать математическую форму линии. Однако эти дискретные конфигурации точек вписаны в континуум (в протяженность линии). Благодаря фиксированным отношениям точек, линия видится как прямая или, допустим, парабола, но все дискретные точечные конфигурации уже определены континуумом линии как объемлющими их пространством. Проводя аналогию с математической формулой линии, можно сказать, что воплощением результатов интерпретации в акте коммуникации является коммуникативное событие. Это третий уровень в иерархической структуре семиотических элементов социокультурных коммуникаций. При обосновании того, почему именно коммуникативное событие мы считаем третьим элементом в иерархической структуре данных процессов, укажем на следующие положения: во-первых, понятие трансакции как частного случая коммуникации (см. раздел 3.1.); во-вторых, выводы о процессуальной природе события (согласно выводам философии процесса А. Уайтхеда); в-третьих, необходимые для понимания эволюционных изменений требования, 132 зафиксированные в концептуальных тезисах постнеклассики.остановимся на них подробнее. 1. Мы рассматриваем коммуникативное событие как результат процесса трансакции. Трансакция – единица общения, включающая последовательность элементарных информационных актов трансляции: кодирование, передачу и рецепцию. В этом контексте мы анализируем понятие трансакции, обращаясь к концепции У. Эко. В акте трансакции важны не конкретные знаки, а используемые в процессе коммуникации интерпретанты. Паттерны интерпретант являются моментом достижения согласия в самом коммуникативном акте – коммуникативном событии. Поэтому в процессе интерпретации взаимопонимание не сводится просто к «отправлению» и «получению» сообщения. В трансакционном подходе (позиция У. Эко) коммуникация понимается как процесс совместного создания сообщений и одновременно выражения идей и чувств. Идея Пирса о «неограниченном семиозисе», рассмотренная У. Эко как основа исследования коммуникационных процессов, заложена в видении акта трансакции. Трансакция – это частный случай коммуникации, в котором условия и результат всегда произвольны. Случайность порождает богатство возможностей коммуникативного события, и, как результат, развитие на его основе многообразия текстов культуры. Таким образом, коммуникативное событие исследуется нами как знаковая структура, формирующаяся в акте трансакции, который понимается как актуализация опыта человека посредством создания устойчивых взаимосвязей в коммуникациях, которые порождают нетривиальный смысл. Природа коммуникативного события как знаковой структуры, следовательно процессуальна, поскольку базируется на процессе семиозиса. Можно провести следующее сравнение. Мир музыки построен на созвучиях: если мы нажимаем на клавиши пианино, то извлекаем звуки, которые в определенных сочетаниях рождают созвучия (гармоничное сочетание двух или нескольких тонов). Это результат действия знака, интерпретанта. Каждый звук входит в несколько созвучий, а созвучия образуют рифмы, ритмы, шумы, композиционные явления и пр. – паттерны интерпретант. Созвучия, таким образом, рождают мелодию – коммуникативное событие – основу, которая придает индивидуальность коммуникативному пространству каждого человека. 2. Выводы о процессуальной природе коммуникативного события опираются на положения философии жизни А. Бергсона и философии процесса А.Н. Уайтхеда, а также на концептуальные выводы постнеклассической науки, что позволяет раскрыть сущность и этапы становления события как процессуального феномена культуры. В философии А. Бергсона событием обозначается то, что, свершаясь, отменяет прежние принципы наблюдения, индивидуализируется, становится уникальным в длительности жизни, ибо жизнь – это не пребывание, а непрерывный переход из одного состояния в другое. Главной идеей Бергсона является включение события в бесконечность течения жизни. Концептуальным элементом философии процесса Уайтхеда также является понятие «событие». Философ рассматривает его как постоянное движение и 133 отмечает его особую роль в познании мира: «Мы должны начать с события, приняв его за конечную единицу природного явления. Событие должно иметь отношение ко всему существующему, в том числе ко всем другим событиям» 1. Таким образом, Уайтхед видит событие как момент схватывания реальности, ключевой этап, с которого нужно начинать исследование любого природного явления. Обосновывая общую концепцию события как процесса, Уайтхед заключает, что природа есть структура развертывающихся процессов, то есть реальность понимается как процесс 2. По мнению А.Н. Уайтхеда, природа – это множество разнообразных событий, которые включают в себя другие классы событий, при этом философ отмечает, что его учение «следует из концепции событий и природы устойчивых объектов». «Благодаря внутренней устойчивости событие оказывает значительное влияние на изменение окружающей среды. Именно в этой устойчивости структуры время отделяет себя от пространства» 3. Концепция устойчивости события проявляется в правилах формирования его частей, заданных моментом схватывания в пространстве-времени. Иначе говоря, событие – пространственно-временнόе происшествие: время и пространство в своем конкретном значении становятся местом, в котором происходят события, тогда как организм является воплощением формы целостности. Исходя из этого, можно сделать вывод, что событие есть своеобразный синтез отношений пространства, места и времени и иногда человека. Так, события, как актуальные явления человеческого опыта обладают собственным единством – структурой, с помощью которой конструируется действительность множества событий. Действительность, по А.Н. Уайтхеду, – это изначальное становление, изменение, процесс, и каждое событие тоже мыслится английским философом как процесс, а основополагающий принцип процесса – становление. Уайтхед пишет: «Каждое действительное явление проявляет себя как процесс; оно есть становление»4, из этого следует, что паттерны интерпретант, образующих событие, не могут проявляться вне событий, они, не изменяясь, переходят из одного события в другое, тогда как контекст и само событие могут модифицироваться, так как один и тот же объект может фигурировать в бесконечном многообразии ситуаций. Итак, категория «становление» является значимым условием в описании нашего изменчивого мира, и Уайтхед определил два вида данного процесса: 1) становление, присущее процессу конституирования отдельно существующего (ученый называет его «сращением»), и 2) становление, которое в случае появления отдельно существующего, определяет уже существующее как первичный элемент конституирования других существующих (согласно терминологии философа, это «переход»). Заметим, что «переход» видится как отдельный случай сращения – актуальная сущность, или актуальное событие 5, и соответствует понятию Локка «постоянно прекращающийся». Уайтхед 1 Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. С. 163. Там же. C. 130. 3 Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. C. 592. 4 Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. C. 238. 5 Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. C. 297. 2 134 рассматривает «переход» как механизм действующей причины: пересечение многих актуальных событий, где актуальность означает «исходную присущность», то есть событие может существовать независимо от субъекта, как актуальность чувствования. Настоящий вывод видится принципиальным для установления различия между коммуникативным событием (семиотическим элементом в культуре) и событием, которое может произойти в любой самоорганизующейся системе, и создает представление об эволюционных изменениях, происходящих с событием в открытых самоорганизующихся системах. Понимание, что «эволюция – это цепь событий и переходов», становится ведущим в синергетическом толковании мира. Сегодня ключевые положения философии процесса коррелируют с концептуальными положениями постнеклассической науки, которые основываются на достижениях современной физики, утверждающей нелинейность, необратимость и сложность открытых систем. И. Пригожин и И. Стенгерс отмечают: «Главное прозрение, которое дает нам теория сложных явлений, состоит в том, что почти каждое событие в ходе жизни человека может иметь некоторое влияние на почти каждое из его будущих действий»1. Так, человек становится базовым элементом конструирования событий. 3. В рамках постнеклассической науки, которая является методологической базой данного исследования, понимание «события» в его процессуальной трактовке приобретает особое значение. И. Пригожин связал идеи становления, развития и качественных изменений с языком событий, и понятие «событие» проявляется как спонтанный, необратимый феномен, как скачок из потенциальности в актуальность, описание которого возможно только средствами постнеклассической методологии. Выводы постнеклассической науки устанавливают три основных требования, необходимых для понимания эволюционных изменений в системе. Первое требование – необратимость, выражающаяся в нарушении симметрии между прошлым и будущим. Второе требование – необходимость введения понятия «событие», что означает, что происходящее не обязательно должно происходить. Третье требование состоит в том, что некоторые события должны обладать способностью изменять ход эволюции. Иначе говоря, такие события могут стать исходным пунктом нового развития, нового глобального взаимообусловленного порядка2. Итак, мы рассматриваем событие как пространственно-временное происшествие, момент схватывания смыслов в непрерывности коммуникативных процессов в культуре, как «точку» на непрерывности линии, отношения же между точками задаются её конфигурациями (семиотические конфигурации в культуре). Сравнивая коммуникативное событие с музыкальной мелодией, можно сказать, что это некоторое впечатление о построении созвучий, момент осмысления 1 Розов Н.С. Теоретическая история – место в социальном познании. Принципы и проблематика // Время мира. Новосибирск, 2000. Вып. 1: Историческая макросоциология в XX веке. С. 149. 2 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 53. 135 целого, которое обусловлено следующим: 1) моментом «схватывания» определенного отрезка во времени в акте трансакции; 2) гармоничным отношением каждого составляющего элемента к ключевой интерпретанте; 3) динамикой взаимодействия интерпретант. Информационно-синергетический подход, используемый нами в качестве одного из методологических оснований исследования, позволяет определить этапы конституирования события, учитывая выделенные Уайтхедом виды процесса становления («сращение» и «переход»), то есть мы отделяем понятия собственно события и события как семиотического элемента в культуре (коммуникативное событие). Таким образом, опираясь в своих рассуждениях на положения философии процесса и постнеклассической методологии о том, что событие является главным компонентом сложных самоорганизующихся систем и способно менять направленность и темп эволюционных процессов, ответим на вопрос какое событие будет считаться коммуникативным. Эволюционные изменения в становлении события обусловлены стадийностью информационных процессов фундирующих процессы «сращения» и «перехода». Событие приобретает актуальность в процессе «сращения»: оно конституируется, свершается, и определенным образом фиксируется. На этом этапе событие возникает и существует независимо от субъекта, являясь событием только с точки зрения эволюции. Например, случайное сочетание генов может быть событием для крупного научного открытия, но для этого оно должно войти во вторую стадию становления события – «переход». Это и есть второй вид процесса становления – переход от «одного отдельно существующего к другому»1. «“Переход” представляет собой становление, благодаря которому прекращение процесса, в случае формирования отдельно существующего, конституирует это существующее как изначальный элемент конституирования других отдельно существующих, которые выявляются при повторении процесса»2. Данный процесс начинается с процесса кодирования информации. Как мы говорили; именно возникновение кода является началом коммуникативных процессов. В процессе кодирования событие становится знаковой структурой, третьим элементом в иерархической структуре культуры как семиотической системы. Мы основываемся на определении У. Эко, рассматривающего код как систему вероятностей, которая накладывается на равновероятность исходной системы, обеспечивая тем самым возможность коммуникации3, поскольку функцией кода является упорядочение знаков для целей коммуникации. Таким образом, именно процесс кодирования отделяет событие, которое может произойти в любой самоорганизующейся системе, от коммуникативного события, где опыт человека актуализируется с помощью создания устойчивых связей в результате интерпретации. 1 Уайтхед А. Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990. С. 296. Там же. С. 302. 3 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 56. 2 136 Проанализируем следующий пример, демонстрирующий принципиальное отличие события, происходящего в самоорганизующейся системе и коммуникативного события. В июле 2006 г. цунами в странах Юго-Восточной Азии стало причиной огромных человеческих жертв. Рассматривая эту трагедию с позиции семиотического подхода, мы делаем вывод, что сам факт экологической катастрофы (землетрясение, цунами) является процессом рождения и фиксации знака. На этом этапе событие возникает и существует независимо от субъекта (как внешнее событие, по словам Ю.М. Лотмана), считаясь событием только с точки зрения эволюции. Это событие становления, а именно его первый вид – «сращения» (в терминологии А.Н. Уайтхеда). Это момент зарождения волны, землетрясение в Индийском океане, – выход самоорганизующейся системы из хаоса, вследствие чего информация была сгенерирована (землетрясение) и запомнена (образование волны). Предположим, что землетрясение случилось далеко от берега и было не очень мощным. Как следствие – информация о землетрясении не была запомнена, так как это микроинформация, она не имеет важного для информации свойства фиксируемости1. Это был «незапомненный» выбор системы: волна не столкнулась с берегом, трагедии не произошло, землетрясения «как бы» не было для большинства людей. Даже если представить, что данное событие зафиксировали датчики слежения, то оно осталось лишь рядовым происшествием для людей, которые занимаются сейсмологией, и никак не было осмыслено людьми, не владеющими этой информацией, поскольку его фиксация была кратковременной и не повлияла на ход эволюции. Оно не стало событием как семиотической структуры коммуникативного пространства. В указанном случае мы опираемся на рассуждения И. Пригожина и И. Стенгерс о том, что «некоторые события обладают способностью изменять ход эволюции». Классиками приведен пример с игральными костями: исходы некоторых бросаний не приобретают решающего значения в будущем или, наоборот от исхода бросания зависит выигрыш или проигрыш2, а часто жизнь человека. Итак, событие характеризуется следующими признаками: это то, чего может и не быть, события должны порождать какой-то смысл и некоторые события способны изменить направленность развития системы. Конечно, можно задаться вопросом, а какое событие не является коммуникативным? При ответе на него мы основываемся на выводах связанных с этапами становления события. Коммуникативным мы называем событие, которое было ознáчено в процессе кодирования информации, то есть зафиксировано в знаковой форме, что аргументируется тезисом Ю.М. Лотмана: «любая реальность, вовлекаемая в сферу культуры, начинает функционировать как знаковая»3. Событие получает «семиотическую осмысленность» (в терминологии 1 Мелик-Гайказян И. В., Мелик-Гайказян М. В., Тарасенко В. Ф. Методология моделирования нелинейной динамики сложных систем. М.: Физматлит, 2001. С. 132. 2 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 53. С. 53-54. 3 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 503. 137 Ю.М. Лотмана), начинает существовать как элемент семиотических механизмов культуры. Становясь знаковой структурой, событие актуализирует виртуальную взаимозависимость между знаком и смыслом. В данном вопросе согласимся с выводами И.В. Тюпы, который понимает смысл как субъективную данность (кажимость) сознания, в соотнесённости с иными смыслами приобретающую ценностную актуальность в культуре1. Таким образом, коммуникативные события – это события, которые происходят вокруг нас и с нами. Прежде всего это актуализация человеческого опыта посредством знака, воспринимаемого инструментом мысли, что дает возможность создания устойчивых индивидуальных сущностей, порождающих некий нетривиальный смысл. Множество коммуникативных событий участвуют в коммуникациях, где правят законы знаковой динамики. Более того, каждое коммуникативное событие в коммуникациях встроено в несколько смысловых цепочек, образующих своеобразную «паутину», так как событие объединяет в себе множество интерпретант (см. рисунок 3). Обрисуем две основные разновидности событийных взаимосвязей. С одной стороны, смысл всякого действия отсылает к смыслам подобных действий, которые определяют деятельность каждого человека: это либо лично значимые для него события, подталкивающие человека к конкретным действиям, либо известные нам события, происходящие с другими людьми. С другой стороны, событие вливается в цепочки узнаваемых коммуникативных ситуаций. Коммуникативную ситуацию мы понимаем как ситуацию речевого общения двух и более людей, обладающую ситуативными переменными, такими, как адресант, адресат, цель, средство общения, способ общения, место общения и пр. Изменение значений какой-либо переменной приводит к трансформации коммуникативной ситуации и, следовательно, к варьированию средств, используемых участниками ситуации, и их коммуникативного поведения в целом. Итак, коммуникативная ситуация задает рамки и смысловую связь разворачивающихся внутри неё событий, но при этом может рассматриваться и как отдельное событие, связанное с другими событиями или ситуациями. Коммуникативные события замысловато пересекаются и происходят одно на фоне другого, собираясь друг в друга наподобие многослойной матрешки. Принципиально, что каждое событие, взятое в отдельности, является целостным неделимым компонентом коммуникативного пространства: выпить чашку кофе, сходить в магазин, написать статью, съездить в отпуск на море –элементарные события. Субъективно переживаемая длительность каждого отдельного события непрерывна, однако это не препятствует тому, чтобы на фоне уже длящихся действий начинать делать что–то еще: длительности, на основе которых зарождаются новые, можно сказать, раздвигаются, поскольку изменяется масштаб их восприятия. Событие, наблюдаемое в одном масштабе как простое, в другом вмещает в себя множество иных событий. 1 Тюпа В. И. Пролегомены к теории эстетического дискурса [Электронный ресурс] // Дискурс. 1996. № 2. Электрон. версия печат. публ. URL: http://www.nsu.ru/education/virtual/discourse2_3.htm (дата обращения: 25.07.2007). 138 Понимание семиотического механизма формирования отдельного ∗ коммуникативного события объясняет фрактальный характер процессов знаковой динамики. Как было сказано в главе второй, спецификой современного общества является плотная сеть событий и увеличившаяся скорость их возникновения, и этих условиях смысловые взаимосвязи между событиями формируются подругому. Так, если какое-либо событие становится известным и эмоционально значимым для достаточно большого количества человек, то оно войдет во множество образцов их поведения (например, прически, костюмы от «Beatts»). Каждое из этих множеств рано или поздно пересечется с другим множеством, в результате чего случится новое событие. Такое видение находит свое отражение в выводах постнеклассической методологии о когерентности событий. Таким образом, рассмотрение процессов знаковой динамики как «соединительной ткани», «нервной системы» социокультурных коммуникаций обусловливает принципиально иное осмысление семиотической системной иерархии в культуре. Процессы знаковой динамики – единственно возможный способ функционирования знака в социокультурных коммуникациях. Результатом подобного функционирования становятся бесконечные цепочки интерпретант, являющиеся итогом сформировавшихся отношений и определяющие способ использования исходного знака. Подчеркнем, что интерпретанта – это некоторая идея, которая возникает в сознании человека после истолкования первоначального знака, аналогично музыкальному созвучию, понимаемому как группа соединенных звуков. Многие «созвучия», «идея» образуют коммуникативные события, которые могут находиться как в состоянии непересечения, так и тождества. Итак, иерархическая структура семиотических элементов социокультурных коммуникаций представлена в трех уровнях: знак – интерпретанта – коммуникативное событие. Знак является некоторой матрицей для создания текстов культуры с помощью коммуникаций. Интерпретанта являет собой результат действия знака, нечто, что вырабатывается в сознании интерпретатора. Паттерны интерпретант образуют в различных сочленениях коммуникативные события, которые выступают в качестве сталкивающихся или сходных смыслов, находящихся в коммуникативном пространстве между полной тождественностью и абсолютным несоприкосновением. 4.2 Принципы формирования и функционирования коммуникативного события Анализ иерархии семиотических элементов в коммуникациях дал осознание того, что в культуре как, определенным образом организованной знаковой системе, знак  Фракталы (от лат. fractus - изломанный) - это объекты, которые обладают двумя важнейшими признаками: изломанностью и свойством самоподобия (или масштабной инвариантностью). В контексте данного исследования это означает, что в любая интерпретанта в событии может стать производной нового события, и это новое событие будет строиться согласно закономерностям процессов знаковой динамики. 139 – это наиболее простой семиотический компонент. Он может исчезать и восстанавливаться целиком в зависимости от своего статуса в акте коммуникации, как, например, одиночный отрезок. Более сложные элементы (интерпретанта, коммуникативное событие) иногда также пропадают целиком, а порой распадаются на части, которые исчезают и появляются независимо друг от друга,. при этом фрагментация происходит не хаотично и вне независимости от вида изображения (как бывает, например, когда рисунок на доске стирают тряпкой), а в соответствии с указанными выше механизмами знаковой динамики. Представим, что в архитектурном сооружении внезапно исчезли, растворившись в воздухе, несколько важных элементов конструкции, в результате здание развалится на части различных размеров. Это могут быть и отдельные кирпичи, куски стекла, и часть стены и крыши, целый угол дома. Приблизительно так видится и семиотическая архитектура культуры. В коммуникативных событиях, которые являются пространственно-временными происшествиями в непрерывности процессов знаковой динамики, происходит восприятие «стабилизированного изображения». Стабилизация становится осуществимой, поскольку принципы формирования знака, как наиболее простого компонента тождественны принципам конструирования более сложного семиотического составляющего культуры, то есть устойчивость проявляется сложении структуры как одного события, так и его частей. Исследование принципов формирования коммуникативного события мы проведем посредством введения в наш анализ дефиниции «дискурс». Первым шагом в нашем рассуждении станет выбор и обоснование парадигмы теории дискурса релевантной для изучения условия конструирования коммуникативного события (сходной с пониманием дискурсивного символизма в концепции С. Лангер). В настоящее время область исследований под названием «теория дискурса» активно развивается. На наш взгляд, наиболее релевантным методологическим подходом в исследовании дискурса с позиции интегративных междисциплинарных процессов являются работы Т.А. ван Дейка. Ученый представляет дискурс-анализ как кросс-дисциплину, развитие которой связано с постоянным расширением предметной области исследования, что приводит к образованию различных отраслевых направлений дискурс-анализа в социальных и гуманитарных науках. Этот процесс сопровождается внедрением в теорию дискурса новых подходов, заимствованных в теориях коммуникации, семиотики, структурной лингвистики (60-е гг. XX в.); когнитивной психологии и информатики (70-гг.) и пр. В 80-е гг. XX в. начинает широко применяться критический дискурс-анализ (сокращенно – КДА), где дискурс понимается как открытая для изменений, незавершенная структура. Для целей нашего исследования значимым видится следующее положение (в рамках КДА): дискурс является лишь одним из множества аспектов любой социальной практики, на основании чего заключаем, что дискурс не только конструирует мир, но и сам этим миром конструируется. Иными словами, дискурс и социальная практика находятся в тесной взаимосвязи, что вносит вклад в изменение и формирование различных социальных структур. 140 Одно из ключевых понятий КДА – «коммуникативное событие», которое рассматривается как единство логики дискурсивной практики с объективной социальной логикой. Например, поход в магазин – это коммуникативное событие, которое включает вербальную коммуникацию с продавцом (действие дискурсивной логики) и совершение сделки купли-продажи (объективная логика товарно-денежных отношений). Обе логики находятся во взаимозависимости, что приводит к изменению в социальной сфере, поскольку развитие товарноденежных отношений «запускает» распространение маркетингового дискурса, что, в свою очередь, подчиняет практики разнообразных общественных институтов (культуру, образование, здравоохранение и пр.). Итак, в КДА дискурс исследуется как вид речевой коммуникации (такое понимание не противоречит тезису С. Лангер о дискурсивности как способности выстраивать знание, идеи в отдельные символические формы – некие исторические формообразования сознания, с помощью которых человек обретает идентичность), процесс организации и реализации коммуникативного акта, тогда как текст – это завершенный и значимый результат и продукт коммуникации, который конструируется с установкой на собеседника. Следовательно, понятия «дискурс» и «текст» разделены следующим образом: дискурсом становится актуально произнесенный текст (например, описание какого либо события), то есть дискурс – это понятие, касающееся речи; текст является абстрактной грамматической структурой (например, газетная полоса, на которой выделено это особое событие)1. В труде «Handbook of Discourse Analysis» ван Дейк анализирует газетные новости с точки зрения их производства и восприятия, тематического представления, микро- и макроструктуры текста, его стиля и риторических свойств. Опыт событийного анализа текста также обобщен исследователем в двухтомном издании «Discourse Studies. A Multidisciplinary Introduction», изданном под его редакцией в 1997 г. На русском языке наиболее известна его работа «Язык. Познание. Коммуникация»2, где Т.А. ван Дейк замечает, что дискурс представляет собой «размытую категорию». Эта «размытость» объясняется тем, что разные читатели выделяют неодинаковые значения в качестве основных, важных и представляющих интерес, а также наделяют дискурс различными темами и содержанием3. Однако структура дискурса констрантна, и согласно нашей гипотезе, она тождественна триадичной структуре знака, как изображение, которое мы наблюдаем в калейдоскопе: один и тот же набор элементов при каждом повороте калейдоскопной трубы выстраивается по-новому, образуя новый рисунок, имеющий неизменную структуру. Значение модели дискурса, предложенной Т.А. ван Дейком, состоит в том, что ученый трактует дискурс как сложное коммуникативное явление, не только включающее акт создания определенного текста, но и отражающее зависимость формируемого речевого произведения от значительного количества экстралингвистических обстоятельств: знаний о мире, мнений, установок и 1 Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. С. 124-125. Там же. 3 Ван Дейк Т. А. Язык. Познание... С. 45. 2 141 конкретных целей говорящего как создателя текста1(курсив – Н.Л.). Данный вывод подтверждается исследованиями Ю.Н. Караулова и В.В. Петрова, которые аккумулируют воззрения Т.А. ван Дейка на дискурс, подчеркивая, что последний включает кроме текста, еще и знания о мире, мнения, установки, цели адресанта, необходимые для понимания текста2 (курсив – Н.Л). Следовательно, понимание дискурса, предложенное Т.А. ван Дейком, отражает менталитет и культуру во всеобщем или частном речевом потоке, так как исследователь отмечал, что дискурс – это связанный текст, «слитый» в коммуникативном событии, рассматриваемом как целенаправленное, социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействиях людей и механизмах их сознания3. В определенном временнόм, пространственном и прочем контексте происходит коммуникативное действие, которое может быть речевым, письменным, иметь вербальные и невербальные составляющие. Типичные примеры – обыденный разговор с другом, диалог между врачом и пациентом, чтение газеты4, то есть, дискурс в самом общем понимании – это семиотический продукт коммуникативного действия. Т.А. ван Дейк разводит трактовку дискурса в широком смысле слова (как комплексного коммуникативного события) и в узком смысле слова (как текста или разговора). Общим обеих понятий является то, что, во-первых, в тех и в других процессах наблюдаются особые стратегии отбора наиболее значимой информации, важной в данном контексте и для данных коммуникантов, во-вторых, что исследователь рассматривает структуру «коммуникативного события» как сложное единство языковой формы, значения и действия5. Именно с триадичным принципом строения дискурса как семиотического образования мы связываем понимание процессов его формирования и функционирования в культуре. Проанализируем принципы формирования коммуникативного события. Это будет вторым шагом в определении роли коммуникативного события как семиотического элемента социокультурных коммуникаций. Вывод о триадичной природе дискурса, с наш взгляд, непротиворечиво указывает на внутреннюю структуру события, идентичную триадичной структуре знака в каналах трансляции, в тождестве: синтактика – языковая форма, семантика – значение, прагматика – действие. Подобное видение принципов формирования дискурса делает его предметом не просто семиотики, а социальной семиотики, когда важной является цель использования события в коммуникациях: акцент делается не на том, как мы используем имеющийся у нас материал, а кто и с какой целью применяет тот или иной знак6. 1 Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. С. 121–122. Караулов Ю. Н., Петров В. В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Язык. Познание. Коммуникация / Т. А.Ван Дейк. М., 1989. С. 8. 3 Ван Дейк Т. А. К определению дискурса [Электронный ресурс] / Тео А. ван Дейк // PSyberLink: психологическая сеть российского интернета. Электрон. дан. [Б. м.], 1999. URL: http://www.psyberlink.flogiston.ru/internet/ bits/vandijk2.htm (дата обращения: 12.06.2006). 4 Там же. 5 Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. С. 121. 6 Van Leeuwen T. Introducing Social Semiotics. London ; New York : Routledge, 2005. С. 95. 2 142 Такой вывод позволяет раскрыть внутреннюю структуру коммуникативного события, функционирующего в трех измерениях семиозиса. Семантический уровень формирует событие как язык в постоянном движении, вбирающий в себя как культурные традиции, так и индивидуальную особенность коммуниканта. Данный аспект дискурса называют локальной, или последовательной, связностью1. В упрощенном виде основное правило семантической связности, по Т.А. ван Дейку, выглядит следующим образом: предложение А связано с предложением В, если А относится к ситуации или событию, которое является возможным вероятным, необходимым условием существования ситуации или события, к которому относится В (или наоборот)2. Синтактический же уровень события, учитывая безусловную последовательность и связность предложений, дает возможность изучать соотнесенные друг с другом интерпретации: значения слов, предложений рассматриваются как функции от значений, закрепленных за предшествующими предложениями. Прагматический уровень события выражается в том, что это действие, продукт коммуникативной деятельности людей. Коммуникативное событие репрезентируется как обмен смыслами и передача внутренних смыслов через внешнюю экспрессию. Таким образом, существенным моментом конструирования культуры как знаковой системы становится дискретность коммуникативных событий (как семиотических образований), обладающих внутренней структурой в соответствии целями, заданными при кодировании каналами трансляции знака. Тем самым, дискурс определяется как внутреннее «устройство» коммуникативного события – процесс актуализации опыта человека посредством создания устойчивых индивидуальных сущностей, порождающих нетривиальный смысл в речевом потоке, в котором отражается менталитет и культура, как национальная, всеобщая, так и индивидуальная, частная. Именно данное толкование, как мы полагаем, указывает на взаимодействие различных форматов знаковых каналов в коммуникативном событии. Смысл событию придают заложенные в нем в процессе кодирования цели трансляции, которые согласуются с целями коммуникации. Следовательно, коммуникативное событие включает весь «репертуар интерпретаций», это гибкий ресурс социокультурных коммуникаций. Иными словами, «репертуар интерпретаций» включает все многообразие интерпретант, создаваемых человеком как Homo significans в коммуникациях. Дискретность коммуникативных событий, обладающих трехчленной структурой, формирует текст как синтактико-семантико-прагматическое устройство (согласно с определению У. Эко∗), что соответствует природе знака, выделенной Ч.С. Пирсом (то есть измерениям семиозиса: синтактика – языковая форма, семантика – значение, прагматика – действие). Заметим, что коммуникативное событие может быть устным и письменным, иметь вербальные и невербальные 1 2 Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. 312 с. Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. С. 95.  Ван Дейк Т.А. указывает следующие труды У. Эко в библиографическом описании к своим текстам: Eco, U., & Steen, C. (1987). Semantique, pragmatique et semiotique du texte. (Semantics, Pragmatics, and Semiotics of Text). Degres, 15, 49–50.; Eco, U., & Steen, C. (1987). Semantique, pragmatique et semiotique du texte. (Semantics, Pragmatics, and Semiotics of Text). Degres, 15, 49–50. ; Eco, U., & Violi, P. (1987). Instructional Semantics for Presuppositions. Semiotica, 64, 1-2, 1-39. – .[сайт]. URL: http://www.discourses.org/Bib/Text%20and%20discourse%20semantics.htm. 143 составляющие, являясь при этом ключевым элементом культуры как знаковой системы. Итак, коммуникативное событие формируется в соответствии с принципами трех измерений семиозиса. Семиотическая структура коммуникативного события понимается как сложное динамическое единство языковой формы, значения и действия, что коррелирует с форматом каналов трансляции знака. Все вышесказанное дает основания перейти к третьему шагу в наших рассуждениях: опираясь на семиотическую структуру коммуникативного события, как процесса, имеющего конкретную «геометрическую форму», заданную измерениями семиозиса, установить принципы его функционирования в социокультурных изменениях, принимая во внимание выявленные закономерности процесса интерпретации (форма и функции интерпретант). Проанализируем событие 11 сентября 2001 г. с целью определения специфики его ознáчивания в культуре, аппелируя к тому, что смысловой горизонт события возникает при интерпретации, а процесс интерпретации, по словам А. Греймаса, «является главным условием, чтобы говорить о смысле как о процессе ознáчивания»1. То, что указанное событие является значительным событием новейшей истории, ни у кого не вызывает сомнения. Основываясь на понимании события с позиции постнеклассической науки, отметим, что оно четко разделило новейшую историю на до и после. По данным социологов, 20,6 % наших соотечественников считали, что трагедия 11 сентября «полностью изменила ход истории», еще 35,7 % «скорее согласны, чем нет», с таким утверждением, при этом чуть более 30 % опрошенных (32,4 %) полагали, что теракты не имели влияния на мировой исторический процесс, а 11,3 % затруднились с ответом2. СМИ в таком контексте являются социальным институтом, который «впускает» в мировое глобальное коммуникативное пространство это событие. Обращает на себя внимание разница картинок на телевизионных каналах. Каждая телекомпания по-своему кодирует информацию для передачи реципиенту, актуализируя тот или иной формат знакового канала, в соответствующей с формату работы, принятому в компании, то есть по-своему «форматирует» одну картинку (самолеты врезаются в небоскребы). Одни телевизионные программы акцентировали внимание на факте разрушительности события, другие – на ужасе людей, третьи – на количестве жертв и пр. В процессе передачи значимым становится свойство трансляции информации – возможность быть переданной с одних носителей на другие, и, благодаря техническим средствам связи, реципиент может получать информацию в разных форматах, переключая каналы. Кто-то из зрителей обращает внимание на достоверность и подробность картинки, кто-то – на комментарии журналистов и т.д. Принципиально важно одно: событие становится коммуникативным, оно 1 Греймас А.Ж., Фонтаний Ж. Семиотика страстей. От состояния вещей к состоянию души. М.: Изд-во ЛКИ, 2007. С. 20. 2 11 сентября 2006 г.: пятая годовщина терактов в Нью-йорке [Электронный ресурс] // ЛентаCOM.RU: всерос. общественно-полит. интернет-газ. 2006. Электрон. газ. URL: http://www.lentacom.ru/reviews/61.html (дата обращения: 14.07.2007). 144 включено, с одной стороны, в коммуникативное пространство каждого человека и актуализируется им, с другой – в пространстве коммуникаций оно отделяется от других событий, приобретает особый смысл в череде событий дней сентября. Так, реакция на катастрофу 11 сентября самая разнообразная: от торжества (у некоторых жителей Ближнего Востока) до «шока» от факта происходящего. Заметим, что кодирование может проходить в одном измерении семиозиса, а рецепция – в другом. Бодрийяр писал: «Передаче подлежит не то, что проходит через прессу, ТВ, радио, но то, что улавливается формой/знаком, оказывается артикулировано в моделях, управляется кодом»1. Однако специфика работы механизмов знаковой динамики в современном коммуникативном пространстве заключается в том, что смысл теряется за потоком сообщений. Вот почему в момент трагедии рецепция происходила преимущественно в синтаксическом измерении семиозиса. Эмоционально со всех каналов звучал один тезис: «Это терроризм. День 11 сентября стал констатацией поражения всех разведслужб Запада, вплоть до настоящего времени недооценивавших разрушительные способности нового нигилистического мышления. “Учения”, суть которого можно сформулировать как “убиваю – следовательно существую”» 2. Постепенно происходит «забывание» коммуникативного события, уходит острота восприятия, «шок» пережитого, и создается некоторый временнόй разрыв, что позволяет повторно кодировать это событие уже в двух временных аспектах. В семантическом измерении семиозиса результатом осмысления становятся новые знания. Например, в престижном британском журнале «The London Review of Books» появилась статья («Are we in a war? Do we have an enemy?») известного словенского философа Славоя Жижека (Slavoi Zizek). В ней автор резко критикует действия американцев в Афганистане, чуть ли не приравнивая Буша к Гитлеру, делившему мир на арийцев и недочеловеков. С. Жижек показывает, что шок от событий осени 2001 г.во многом связан и с тем, что Запад так долго переносил себя, свои принципы и видения на весь остальной мир, а потом вдруг получил сильнейший контрудар. Сентябрьские теракты стали двойником идущей с Запада глобализации, и теперь террор тоже не привязан ни к какой местности, ни к какому региональному контексту (как было в Ольстере или стране басков)3. С другой стороны – мнение профессора сравнительного литературоведения Стэндфордского университета Ричарда Рорти (в академическом мире он фигура примерно того же масштаба, что и словенец С. Жижек). Осенью 2001 г. Р. Рорти дал большое интервью баварской газете «Sueddeutsche Zeitung», в котором заявил нечто обратное тому, что говорил Жижек. Р. Рорти сказал, что разговоры о вреде американской идейной экспансии в страны третьего мира – это бред чистой воды. Афганцам что, хорошо жилось при талибах? Рабовладельцы Джорджии, помнится, тоже утверждали, что черные невольники – это вековая традиция Юга и 1 Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. М.; СПб., 1999. С. 204. Глюксман А. Если бы в ЦРУ читали Достоевского, 11 сентября можно было предотвратить [Электронный ресурс] // InoСМИ.RU: все, что достойно перевода. Электрон. дан. [Б. м.], 2002. URL: http://www.inosmi.ru/ translation/158111.html (дата обращения: 17.09.2007). 3 Ежедневный аналитический журнал GlobalRus.ru. – 2007. .[сайт]. URL: http://www.globalrus.ru/print_this/56525/. GlobalRus.ru [Электронный ресурс]: информ.-аналит. cайт. Электрон. дан. [Б. м.], 2002-2007. URL: http://www.smi.ru/sources/468/ (дата обращения: 15.06.2007). 2 145 нечего янки с Севера лезть со своим уставом в чужой монастырь. Р. Рорти говорит, что передовой Запад за двести лет сумел создать великую гуманистическую традицию, и ее нужно, пускай даже силой, перенести на весь мир. Миру нужен глобальный полицейский, быть может, им должна стать Америка, быть может, Европа. Но только Запад должен взять на себя эти функции. Правда всегда одна, и она, конечно, на стороне Запада1. Одновременно в интеллектуальном мире весьма спорной и многократно критикуемой оказалась точка зрения Ж. Бодрийяра, который выступал в открытых дебатах на художественной ярмарке Frieze 14 октября 2001 г. В своей статье «Война в заливе: война, которой не было» философ описал, как телевидение и масс-медиа конструируют события, и одним из примеров такой конструкции стала война в Персидском заливе. Еще большие дебаты вызвали работы Ж. Бодрийяра о падении Всемирного торгового центра. «Для четырех тысяч жертв смерть в этих башнях стала неотделима от жизни в них – от ужаса жизни в саркофагах из бетона и стали. Но милостью терроризма Всемирный торговый центр стал самым прекрасным зданием в мире – восьмым чудом света. Он воплощает собой совершенную картину современной глобализации – и именно поэтому всякий может найти в нем, что ему угодно»2. Функционирование события преимущественно в синтактическом измерении семиозиса приводит к тому, что в нём происходит согласование различных (часто противоречивых) интерпретант, что способствует к появлению новых произведений искусства. Например, книга Андре Глюксмана «Достоевский на Манхэттене», в которой автор анализирует событие 11 сентября с точки зрения героев романа Ф.М. Достоевского (при этом активно задействован блок памяти). Глюксман отмечает, что общим пунктом для всех вооруженных нигилистов является аксиома «всё дозволено». В литературе XIX в., в произведениях Ф.М. Достоевского эта реальность четко фиксируется в описании группы одержимых, взбесившихся героев: одни герои утверждают, что они верят в Бога, другие – что нет, но те и другие оказываются, тем не менее, способными убивать и других, и себя. Автор пишет: «В своей книге я обращаюсь к теме стремления к разрушению, которое характерно для многих людей, как бедных, так и богатых. По моему мнению, литература – это единственная наука, которая может помочь справиться со злом. Читая произведения Чехова, Достоевского, Флобера, можно достичь понимания этого внутреннего стремления ко злу, понимания того, что древние греки называли “помешательством насилия”. Лишь литература может вам помочь проанализировать это стремление и иссушить его истоки»3. Или другое вечное искусство. Кино. После трагедии был создан мультинациональный проект «11/09», который скорее был посвящен последствиям случившегося и его восприятию; другой фильм, «9/11 по 1 Профессор Рорти против профессора Жижека // GlobalRus.ru [Электронный ресурс]: информ.-аналит. cайт. Электрон. дан. [Б. м.], URL: http://www.globalrus.ru/print_this/56525/. (дата обращения: 15.06.2007). 2 Жан Бодрийяр появится на публике после долгого затворничества [Электронный ресурс] // Издательство Иностранка. Электрон. дан. [Б. м.], 2006. URL: http://www.inostranka.ru/ru/text/3050 (дата обращения: 14.07.2007). 3 Глюксман А. Если бы в ЦРУ читали Достоевского, 11 сентября можно было предотвратить [Электронный ресурс] // InoСМИ.RU: все, что достойно перевода. Электрон. дан. [Б. м.], 2002. URL: http://www.inosmi.ru/translation/158111.html (дата обращения: 17.09.2007). 146 Фаренгейту» Майкла Мура, стал расследованием теракта, а точнее, ряда побочных обстоятельств; наконец, лучший и самый страшный фильм на заданную тему – «Потерянный рейс» Пола Гринграсса – показывал едва ли не единственную сторону трагедии, для которой не существовало документального эквивалента, – то, что происходило в одном из самолетов, захваченных в тот день. Триллер с Жюльетт Бинош «Несколько дней в сентябре» рассказывает о подготовке теракта. Представленный в Венеции за неделю до очередной годовщины и за десять дней до 60-летнего юбилея Оливера Стоуна фильм «Башни-близнецы» (в оригинале «Всемирный Торговый Центр») – первый, в котором показано главное: крушение двух самых высоких нью-йоркских зданий и история двух полицейских, попавших под завалы и чудом спасенных из-под них. Результатом функционирования события в прагматическом измерении семиозиса становятся действия, являющиеся продуктом коммуникативной деятльности человека, то есть обусловленные «соображениями безопасности». Так, сентябрьский кризис вынудил авиакомпании вывести из эксплуатации 10 % всего самолетного парка, временно сократить 10 % своего персонала, отказаться от некоторых маршрутов и видов работ. Авиакомпании стали реализовывать новую программу авиационной безопасности и безопасности полетов1. С другой стороны, «согласно данным Мичиганского университета, полученным на основе анкетирования американцев в период с 15 сентября по 7 октября, около 20 % респондентов испытывает страх перед возможностью широкого распространения сибирской язвы либо осуществлением какого-либо иного широкомасштабного теракта и рассматривает ее как угрозу личной безопасности»2. При этом люди готовы согласиться на уменьшение личных свобод для собственного спокойствия. Несомненно, «априори основная задача СМИ заключается в информировании населения о событиях, которые происходят в мире. Однако, в зависимости от расстановки акцентов (то, в каком измерении семиозиса будет создано событие, как мы увидели выше – Н.Л.) при освещении события оно может полностью изменить свой первоначальный смысл, получить абсолютно политизированные значения или вовсе не получить общественный резонанс и таким образом потерять свое коммуникативное предназначение»3, что обусловлено спецификой формирования коммуникативного события. Определенная расстановка акцентов в процессе функционирования коммуникативного события является следствием заданности «формы» события в процессе означивания. Принципы функционирования коммуникативного события основываюся на выводах о процессуальной природе события (раздел 4.1.). Выше мы показали, что событие – это пространственно-временнόе происшествие, точка «схватывания» – акт рефлексии участников коммуникации, наполняемый переживаниями и эмоциями, что обусловливает особенности его ознáчивания в процессах коммуникации. Иными словами, это точка «здесь и сейчас» в социокультурных 1 .Специальные репортажи. Алан Гринспен верит в будущее процветание американской экономики [сайт]. // К2Капитал 18.10.2001 /URL: http://www.k2kapital.com/news/reportings/detail.php? &print=yes&BID=5&ID=63677&nav_page_5=1&to_date=26.05.2006 2 там же 3 Сиполс А. А. Событие как инструмент политической коммуникации // Вестн. РГГУ. 2008. № 1. С. 142. 147 коммуникациях. Как было отмечено выше, смысловой горизонт события возникает при интерпретации. В процессе интерпретации временнόй фактор наделяет события разнообразными признаками одновременно: масштабность, индивидуальность, неповторимость и пр. Спектр содержаний события очень широк, что дает возможность определить событие как «любое явление, которое, свершаясь, индивидуализируется в своей уникальной и неповторимой сущности»1. Как мы видим из приведенных примеров, для достижения желаемого результата процесс конструирования события «как бы» приостанавливается, поэтому принципы функционирования коммуникативного события связаны с выделенными выше этапами формирования интерпретант (разделы 1.1. и 3.2.), то есть с временным фактором течения семиозиса. У. Эко писал, что в процессе формирования финальной интерпретанты «мы изменяем наше поведение, нашу деятельность в мире – навсегда или на время <… > В этой точке неограниченный семиозис приостанавливается (именно приостанавливается: остановка не конечна во временнόм, хронологическом смысле, потому что вся наша обыденная жизнь пронизана таким изменениями привычек)»2. В этом утверждении исследователь опирается на точку зрения Ч.С. Пирса о прагматическом прояснении реальности, которое Пирс понимает как способность воздействовать на произвольное самоконтролируемое действие посредством адекватного размышления. Однако, с нашей точки зрения, вывод о приостановке течения процесса семиозиса, сделанный Эко, не совсем корректен, так как в коммуникациях существуют события как меняющие, так и не меняющие темп и направленность процессов социокультурных изменений. Поэтому мы отличаем время приостановки, выделенное У. Эко, от времени перерыва в процессе семиозиса. В процессе приостановки время в семиозисе течет, останавливаясь на какое-то мгновение, и точкой отсчета для последующего течения будет та же интерпретанта. В этот момент формируется динамическая интерпретанта, являющаяся результатом логического определения (второго этапа в механизмах знаковой динамики), когда знак обретает себя в тождестве или отличии от других знаков, а коммуникативное событие – в оппозиции, другости, разрыве с другими событиями. Это, как мы замечали, некоторый «промежуточный» этап, не влияющий на ход течения других событий. В процессе ознáчивания значение, которое было придано событию, еще не стало значимым для процессов социокультурных изменений. Следующий процесс связан с перерывом во временнόм течении семиозиса, когда окончательная интерпретанта, формируясь в процессе ознáчивания, становится одновременно результатом и правилом3. В качестве результата окончательная интерпретанта проявляется в социокультурной системе и диктует перечень условий, определяющих характер деятельности человека, а в качестве правила она преобразуется в способ действия, то есть конструируются инструменты и технологии, которые 1 Клягин С. В. Поэзис времени в пространстве события // Вестн. РГГУ. 2008. № 1. С. 51. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 325. 3 . Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 325, 328. 2 148 устанавливают образ действия субъектов коммуникации относительно данного коммуникативного события. Таким образом, событие, формируемое по правилам окончательной интерпретанты, непосредственно влияет на направленность и темп социокультурных изменений, однако круг семиозиса замыкается каждый миг, но не замыкается никогда1, поэтому процесс ознáчивания событий бесконечен, «каждое преобразующее воздействие, в свою очередь, всегда и непременно само превращается в новые знаки и кладет начало новому процессу семиозиса» 2. События преломляются через непосредственный опыт, личное общение, а также через процессы трансляции информации (книги, радио, телевидение, журналы, газеты, различные информационные системы, а также другие источники знаковосимволического характера). Итак, процесс ознáчивания коммуникативного события осуществляется: а) как процесс создания динамической интерпретанты (этап приостановки во временнόй длительности течения семиозиса), что соответствует этапу второй степени ясности значения (логическое определение); б) как процесс создания финальной интерпретанты (перерыв во временнόй длительности течения семиозиса), что соответствует третьему этапу степени ясности значения – прагматическое прояснение). Подчеркнем, что, согласно концепции Пирса, степень ясности значения имеет отношение к тому, как данное значение оказывает влияние на поведение, то есть можно предположить, каким образом значение будет действовать в коммуникативном пространстве. Исследование внутренней структуры коммуникативного события с точки зрения критического дискурс-анализа показало, что последнее формируется в процессе семиозиса в соответствии с тремя его измерениями как способами трансляции знака. Семиотическая структура коммуникативного события представляет собой сложное динамическое единство языковой формы, значения и действия (синтактика, семантика, прагматика соответственно). Функционирование коммуникативного события есть процесс его ознáчивания Homo significans, разбиваемый на два временных отрезка: а) на этапе приостановки во временнόй длительности течения процессов знаковой динамики формируется непосредственная и динамическая интерпретанты; б) на этапе перерыва во временнόй длительности течения процессов знаковой динамики создается финальная интерпретанта 4.3 Коммуникативное событие как объект управления в социокультурных коммуникациях Ярким примером описания сочетаемости, казалось бы далеких друг от друга событий стала программа Л. Парфенова. Например, в «Намедни – 2003» описываются следующие события: атипичная пневмония – «болезнь года», 10серийный эксперимент – «Идиот», Абрамович покупает «Челси», фильм дебютанта Андрея Звягинцева «Возвращение» побеждает в Каннах, затонул 1 2 Там же. С. 328. Эко У. Роль читателя... С. 328. 149 атомоход К-159, скандал в Большом с Волочковой, евро обгоняет доллар, «оборотни в погонах», 300 лет Питеру, шахидки-смертницы в Москве, концерт Маккартни на Красной площади, дело «Юкоса» – арест Ходорковского, Шварценеггер – губернатор Калифорнии, Нобелевскую премию получают россияне Абрикосов и Гинзбург, новое мировое развлечение – «флэш-моп» 1. И это только часть событий, которые позволяют «увидеть» сущность изменений, происходящих в культуре, и демонстрируют скорость этих трансформаций. Как говорилось выше, при построении концептуальной модели знаковой динамики мы опираемся на выводы постнеклассической методологии. Управление в современных процессах протекает в условиях сложности, которая порождает нелинейную динамику. В этой связи следствия нелинейной динамики применяются для управления сложным поведением в открытых нелинейных системах. Отказ от прежних методологических подходов к управлению обусловлен тем, что при моделировании сложных социальных процессов недооценивались такие факторы, как роль быстрых процессов в развитии сложного, конструктивность хаотического начала в эволюции, детерминация эволюционных процессов из будущего и пр. В процессе коммуникативно-семиотического моделирования мы не отделяем сам процесс моделирования от природы исследуемого объекта, однако сампроцесс не является механическим соединением входящих в нее элементов. При построении механической модели компоненты, включенные в нее, соотносимы по масштабу с явлениями в этой системе. Например, индивидуальное поведение основано на предписаниях, которые принадлежат к структурной организации общества. Указанный подход абсолютно не применим к моделированию «сложности», так как при некоторых условиях взаимодействие между отдельными элементами системы может порождать определенные типы коллективного поведения. В силу этого мы не можем задавать одни и те же вопросы относительно природы возникновения знака в конкретном коммуникативном акте и относительно всего процесса знаковой динамики в коммуникациях. Как отмечают И. Пригожин и И. Стенгерс, в сложных системах «одни и те же нелинейности могут порождать порядок из хаоса элементарных процессов, а при других обстоятельствах приводить к разрушению того же порядка и в конечном счете к возникновению новой когерентности, лежащей уже за другой бифуркацией»2. Именно эти процессы раскрываются в моделях «порядок через флуктуации» (И. Пригожин и И. Стенгерс), являя нам неустойчивый мир, в котором малые причины рождают большие следствия. Определим те принципиальные условия, которые необходимо учитывать при моделировании сложных открытых систем. 1. Необходимо учитывать необратимость усложнения: эволюция сложной открытой системы необратима. 2. Для описания сложности нужно ввести понятие события, как нечто происходящего, которое не обязательно должно случиться. Причем события могут 1 2 Официальный сайт программы «Намедни». .[сайт]. URL: http://namedni.djeo.ru/about/guide.php Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 176. 150 быть следствием каких-то внешних сил или результатом функционирования самой системы. 3. Важно иметь ввиду тот факт, что некоторые события способны изменять ход эволюции всей сложной системы. Это означает, что эволюция имеет различные сценарии развития, и в какие-то моменты события способны менять эти сценарии. Развитие системы неустойчиво, и возможны события, которые менять ход процессов. Особенность событий состоит в том, что их трудно предугадать и спланировать. Специфика нелинейного мира заключается в следующем: в нем возрастает вероятность совершения маловероятных событий, и такое событие воспринимается нами как необратимость, спонтанность. Это скачок из потенциальности в актуальность в необратимости времени: когда несколько событий синхронизируется, они входят в один темпомир, то есть начинают жить в едином ритме. По словам С.П. Курдюмова и Е.Н. Князевой, события обретают один момент обострения. Подобный резонанс определяется в будущем моментами обострения, которыми становятся спонтанные, необратимые события. Напомним, такое резонансное взаимодействие может быть вызвано как внутренней структурой коммуникативного события (трехчленной структурой знака), так и воздействием других коммуникативных событий социокультурной системы. Итак, коммуникативное событие является структурообразующим элементом процессов знаковой динамики в культуре как знаковой системе, организованной некоторым образом. Это своеобразная точка бифуркации, а «в точках бифуркации, т. е. критических пороговых точках, поведение системы становится неустойчивым и может эволюционировать к нескольким альтернативам» 1. То есть, это момент, после которого меняется направленность процесса, причем такое «событие может быть вполне пренебрежимым, если система устойчива, и стать весьма существенным, если система под действием неравновесных связей переходит в неравновесное состояние»2. Данное утверждение дает возможность определить, что предсказуемо и управляемо и что непредсказуемо и неуправляемо в процессах знаковой динамики. Выше был сделан вывод о том, что в коммуникативном событии смыслы формируются на «перекрестке» созданных интерпретант (непосредственных, динамических и финальных, соответственно). Таким образом, событие, как центр структурной организации в архитектуре нелинейных коммуникативных связей, вбирает разнообразные интерпретанты, формируемые в процессах знаковой динамики. Трехчленная структура знака задает структуру интерпретанты, и, соответственно структуру коммуникативного события, что определяет закономерности его конструирования и функционирования в культуре (как процесса, в котором отражается менталитет и культура, как национальная, всеобщая, так и индивидуальная, частная). События могут быть крупными и громкими, но исходная модель события – это события, которые случаются в жизни конкретного человека. Ясно одно: что смысловая интрига события зависит от человека, который ее и вызывает. Таким 1 2 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 70. Там же. С. 69. 151 образом, событие и смысл не противопоставлены друг другу. Однако является ли такое утверждение доказанным, или прав Ф. И. Гиренок, утверждающий, что «между событиями и смыслами идет война» 1 в ситуации возникновения новой реальности, когда компьютерные коммуникации порождают столкновение пространства и времени, которые сходятся в одной точке, создавая синхронию и ахронию тотальности бессмысленных форм2? Достигнутые результаты настоящего исследования позволяют ответить на этот вопрос. С нашей точки зрения, эти понятия не антиномичны. Кажущееся отгораживание события от смысла объясняется тем, что в нем происходят деформации, соотносимые с деформациями механизмов знаковой динамики в коммуникациях в целом: этап логического определения в последовательности конструирования события как бы «проседает», поскольку он связан с тезаурусом реципиента, историей, «культурной памятью». Тем не менее, семиозис продолжает функционировать, несмотря на повреждения, которые ему наносятся. Результатом формирования такого события становится ситуация, описанная Ф.И. Гиренком, когда «в мире антропологической катастрофы скорость смены одного события другим так велика, что значения и смыслы не успевают осесть. Выпасть в осадок, а если они и кристаллизуются, то мы их не успеваем сделать фактом сознания. Поэтому сегодня каждому из нас приходится жить в режиме неизвлеченного смысла»3. Так, смыслы не исчезают, но в плотной сети коммуникационных процессов их сложнее «извлечь». А «извлечены» они могут быть только в процессах интерпретаций. Как утверждал Ю.М. Лотман, именно коммуникация в культуре является средством для извлечения смыслов, так как язык в системе культуры вооружает коллектив презумпцией коммуникативности 4. Смысл каждый раз проявляется как событие некого перехода из одного состояния в другое. Он способен «кочевать» из одного события в другое, как своеобразное предзаданное поле возможностей, а потенциалы прояснения смыслов открываются в коммуникациях. Современные социокультурные системы, как открытые самоорганизующиеся системы, предлагают человеку «созвездие» коммуникативных возможностей в создании новых значений в процессах ознáчивания, поскольку это динамический процесс, в котором человек совершает свой выбор. И. Пригожин подчеркивает: «Многовариантное видение мира, положенное в основание науки, с необходимостью раскрывает перед человечеством возможности выбора, означающего, между прочим, и определенную этическую ответственность» 5. Мы не ставим перед собой задачу раскрыть природу выбора человека, а говорим об интерпретационном выборе, который человек может сделать, понимая закономерности процессов знаковой динамики, протекающих в культуре. В процессе интерпретационного выбора человек формирует собственную 1 Гиренок Ф. И. Смысл и Событие. Брешь в «культурном слое» [Электронный ресурс] // Евразия: полит. партия. Электрон. дан. М., [2009]. URL: http://eurasia.com.ru/terror/bresh.html (дата обращения: 25.12.2009). 2 Discourse in Action. Introduction mediated discourse analysis. – London and New York, 2005. – P. 41. 3 Гиренок Ф. И. Антропологическая катастрофа [Электронный ресурс] // Федор И. Гиренок : [сайт]. Электрон. дан. М, [2009]. URL: http://fedorgirenok.narod.ru./Katastrophe.htm (дата обращения: 23.12.2009). 4 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 503. 5 Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 50. 152 коммуникативную стратегию конструирования реальности: «именно 1 последовательность актов выбора делает нас теми, кто мы есть» . В контексте настоящего исследования выдвигается утверждение, что последовательность актов в интерпретационном выборе и есть процесс управления процессами знаковой динамики. Homo significans может установить собственную последовательность этапов интерпретационного выбора, при этом речь идет не о манипулятивном управлении, а об управляющем воздействии, которое человек способен оказывать на объекты управления. Существует множество определений понятия управления, мы оперируем наиболее распостраненным. Управление – в широком смысле этого слова – мы будем рассматривать как целенаправленное воздействие на систему, переводящее её из одного состояния в другое 2. В этом заключается суть целенаправленного изменения состояния сложной динамической системы любой природы. В системе управления выделяют как минимум две подсистемы: управляющую (субъект) и управляемую (объект). На объект оказывается управляющее воздействие, которое может быть внутренним, то есть исходить от одного из элементов самой системы. Это внутреннее управление, или самоуправление (Например, управление организмом и поведением человека со стороны мозга, управление компьютером со стороны процессора.) Управляющее воздействие может быть и внешним: управление осуществляет элемент другой системы более высокого порядка. (Например, управление полетом космического корабля со стороны наземного центра управления). Итак, объект управления может подвергаться управляющему воздействию как извне, так и изнутри. В этом контексте, управление понимается нами как частный случай коммуникации, результатом которого является целенаправленная трансформация состояния объекта (процессов знаковой динамики социокультурных коммуникаций) посредством управляющего воздействия субъекта управления на коммуникативное событие в процессе его ознáчивания. Именно управляющее воздействие позволяет влиять на темп и направленность процессов социокультурных изменений в открытых самоорганизующихся социокультурных системах. Методологические выводы постнеклассики дают понимание, что силовые и прямолинейные методы управления неэффективны для систем с нелинейной динамикой, каковыми являются социокультурные системы. Управление самоорганизующимися системами требует выявления той «доли хаоса»3, которая и подлежит управлению. На наш взгляд, подобной «долей хаоса» является коммуникативное событие. По словам Е.Н. Князевой, правильные резонансные воздействия могут высвободить мощные внутренние силы и возможности человека или социального (культурного, научного) сообщества»4.: Часто слабые, 1 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 259. Тарасенко В. Ф. Прикладной системный анализ. Томск: Изд-во ТГУ, 2004. С. 68. 3 Курдюмов С. П. Князева Е. Н. Коэволюция сложных социальных структур: баланс доли самоорганизации и доли управления // Стратегии динамического развития России: единство самоорганизации и управления: материалы I науч.-практ. междунар. конф. М., 2004. Т. 1. С. 122–150. 2 153 но соответствующие, так называемые резонансные, влияния чрезвычайно эффективны. По такому же принципу «работает» коммуникативное событие как семиотическая структура и объект управления в социокультурных коммуникациях, становясь «триггерной точкой»∗ данных процессов. Это понятие, введение которого определяет повышение или замедление скорости, изменяет направленность процессов знаковой динамики социокультурных коммуникаций, что формирует закономерности социокультурных изменений. Однако для того, чтобы то или иное событие стало запускающим параметром, ключевым фактором социокультурных изменений, оно должно войти в «соприкосновение» с другими событиями в коммуникациях. И именно этим устанавливается его роль в культуре, то есть должен присутствовать фактор когерентности воздействия и некоторая реакция на него. Когерентность мы рассматриваем как «согласование темпов жизни структур посредством диффузионных, диссипативных процессов, являющихся макроскопическим проявлением хаоса»1. В контексте выявленной событийности коммуникаций когерентность воздействия и реакции предполагает следующее: одно и то же событие по коммуникационным каналам связи одномоментно предлагается большому количеству людей, что практически моментально и одновременно формирует отклик на данное событие (операторами в этом случае, например, являются СМИ). Таким образом, в результате когерентного воздействия происходит резонансная реакция, проявляющаяся во многих областях жизни общества. «Причем этот резонанс определяется будущим, как свидетельствует синергетика, моментом обострения. “Будущее – это не то, что идет к нам, а то, к чему идем мы”»2. Коммуникативное событие играет роль «триггерной точки» в социокультурных коммуникациях: все направления «переноса символического воздействия» достигают согласованности и одновременности воздействия, когда «практический интеллект, теоретическое желание проникнуть в первичный факт и иронические критические порывы», «опыт и концептуальное воображение» 3 соединяются в воспринимающем сознании. Это и есть та мудрость управления, о которой говорил Уайтхед. Реализация «переворота в символизме», как мы отмечали выше (раздел 3.3.), возможна как в коммуникативной стратегии «дискурсивного символизма», так и в коммуникативной стратегии «презентативного символизма». Это объясняется тем, что символические системы культуры способны быть как средством творческого развития человека в стратегии «дискурсивного символизма», и способом манипулирования сознанием в стратегии «презентативного символизма». С точки 4 Князева Е.Н. Мыслить синергетически значит мыслить диалектически // Актуальные вопросы диалектики (историко-философские аспекты). М.: Кафедра философии РАН, 2000. С. 113–117.  Триггерная точка, триггерная зона, триггерная область - это фокус гиперраздражимости пространства, который обладает повышенной чувствительностью к воздействиям, как внешним, так и внутренним. 1 Курдюмов С.П., Князева Е.Н. Коэволюция сложных социальных структур... С. 138. 2 Курдюмов С. П. Князева Е. Н. Коэволюция сложных социальных структур: баланс доли самоорганизации и доли управления // Стратегии динамического развития России: единство самоорганизации и управления: материалы I науч.-практ. междунар. конф. М., 2004. Т. 1. С. 139. 3 Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 16. 154 зрения такого подхода, совокупность символов культуры – это важнейшее условие человеческого существования. В разделе 4.2. мы рассмотрели условия формирования и функционирования коммуникативного события и выявили, что в процессе создания окончательной интерпретанты устанавливаются закономерности и связи внутри коммуникативного события, определяя его знáчимость в конструировании реальности, то есть в социокультурных коммуникациях происходит осмысление той ясности события, которая дает понимание способа действия с ним. В этом процессе мы видим результат всепроникающего воздействия, который может вызвать «форма вербального выражения»1, который является реализацией коммуникативных стратегий в выяснении той степени ясности значения, позволяющей понимать правила действия с событием в коммуникативном пространстве. Это и есть процесс устранения сомнения и обретения верования в том или ином положении вещей (в интерпретации Пирса – Н.Л.). Существенным фактором в процессе ознáчивания коммуникативного события является момент обретения им знáчимости в процессах социокультурных коммуникаций. Имеется в виду процесс преобразования коммуникативного события из единичного на этапе логического определения, как события субъективного, в событие, получившее объективную семиотическую осмысленность в коммуникациях, поскольку в процессе прагматического прояснения мы определяем способ действия с конструируемым событием (процесс формирования оператора как инструмента для целенаправленных действий). В данном понимании коммуникативное событие может быть определено как управляющий параметр в спектре возможных путей социокультурных изменений. В рамках постнеклассической методологии установлено, что изменение управляющих параметров способны вызвать катастрофические скачки в состоянии системы, происходящие в точке бифуркации осуществляющиеся практически мгновенно. Безусловно небольшая флуктуация такого события – управляющего параметра – может иметь принципиальное значение для эволюции всей системы. В биологической эволюции подобные флуктуации проявляются в виде мутаций, изменчивости. Сама же бифуркация становится новым событием, в результате создаются новые пути развития. Ситуацию, рождающуюся после воздействия флуктуации на систему и возникновения новой структуры, И. Пригожин назвал порядком через флуктуацию, или «порядком из хаоса». Множество наглядно-образных представлений бифуркации существует в мифах и сказках. Например, размышление сказочного героя на развилке дороги как понимание выбора судьбы. Таким образом, незначительные флуктуации в процессе формирования коммуникативного события могут активизировать абсолютно непредсказуемый путь развития социокультурной системы. Как подчеркивал И. Пригожин, «событие имеет “микроструктуру”. Например, революция 1917 года в России. Конец царского режима мог принять различные формы, ветвь, по которой пошло развитие, была результатом действия множества факторов, таких как отсутствие 1 Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 55. 155 дальновидности у царя, непопулярность его жены, слабость Керенского, насилие Ленина. Именно эта микроструктура, эта “флуктуация” обусловила в итоге разрастание кризиса и все последующие события»1. Безусловно существуют определенные условия, наличие которых делает то или иное коммуникативное событие объектом управления: а) событие является исходным пунктом нового развития; б) актуальная сущность в процессах становления, которая запускает новые процессы в социокультурных системах; в) событие обретает тождество при взаимодействии с другими элементами, когда достигается уровень концептуального прояснения: приходит наше понимание практических следствий, которые служат инструментом конструирования объекта воздействия (коммуникативное событие в социокультурных коммуникациях). Приведем два примера, демонстрирующих, как коммуникативное событие становится объектом управления в социокультурных коммуникациях. Пример первый. 13 августа 2007 г. английская газета «Таймс» вышла с чернобелой фотографией поцелуя на первой полосе ∗. К фотографии прилагалась статья, которая описывала историю шестидесятилетней давности. Фотография была сделана 14 августа 1945 г. и она символизировала конец войны и начало мирной жизни. Многие моряки признавали себя в человеке, который был зафиксирован на снимке, поэтому был проведен ряд антропологических экспертиз, но стопроцентной идентичности выявлено так и не было. Казалось бы, в статье нет политической изнанки, но, как отмечает А.А. Сиполс, статья была размещена не случайно. По мнению общественности, Америка втянула Великобританию в непрекращающийся конфликт в Ираке и Афганистане. Люди устали от войны, всё чаще звучат слова о выводе войск. В целом, настроения в обществе весьма пессимистичные, что вредит репутации власти. Но публикация в серьезной газете, уважаемой многими, статьи, которая несет ощущение радости от могущества вооруженных сил союзников, вызывает у людей положительную реакцию. И, по социологическим опросам, общественное мнение стало более позитивно в отношении американских союзников. Так, производимый общественный резонанс определил значимость события и явился возможным, поскольку данное коммуникативное событие получило прагматическое прояснение в коммуникативно-семиотических процессах в сочетании с другим событием коммуникативного пространства, таким образом, событие посредством определения правил действия приобрело некоторую универсальную ценность для многих членов сообщества. Пример второй. Ни у кого не вызывает сомнения, что смена политического стиля ощущается каждый раз, когда происходит смена политической власти или смена главы государства. В статье «Политическое тело президента» 2 удачно проанализированы те изменения, которые наблюдались в ходе развертывания избирательной кампании В.В. Путина. Как писал в свое время М. Фуко, политическое тело – это «совокупность материальных элементов и техник, 1 Пригожин И.Р. «Кость еще не брошена»// Наука и жизнь - 2002 - № 11 - .[сайт]. URL: http://www.nkj.ru/archive/articles/4946/  Данный пример приведен в ст.: Сиполс А.А. Событие как инструмент политической коммуникации // Вестн. РГГУ. 2008. № 1. С. 141-149. 2 Орлова Г. Политическое тело президента // Критика и семиотика. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 67-77. 156 служащих оружием, средствами передачи, каналами коммуникации и точками опоры для отношения власти и знания»1. Отношение к знаку имеет принципиальное значение в анализе политического тела, которое включает весь семиотический потенциал властной персоны. Как отмечает автор статьи, постепенно происходило приписывание значений новой политической фигуре. «Прежде всего, были актуализированы и перенесены в политическую сферу аксиологически окрашенные физические конструкты (“молодой”, “здоровый”, “спортивный”). Действительно, сколько не показывали пляшущих Явлинского и Зюганова, они были не так убедительны, как Путин на татами. Преимущества этой версии выглядели особенно убедительно на фоне нездоровья Ельцина» 2. Было еще множество фактов, свидетельствующих о создании нового образа, но этот небольшой пример наглядно демонстрирует, как на этапе логического определения происходит взаимодействие новых значений (В.В. Путин) с уже известными (спортсмен, молодой лидер), в итоге чего формируется новое политическое тело президента. Создана окончательная интерпретанта – образ – «физически сильный человек, борец и горнолыжник, в пространстве власти легко превращается в сильного политика, борца и защитника»3, что и определило результаты голосования. Одномоментность, одновременность существования многих, ранее, казалось бы, не сочетаемых событий в социокультурных коммуникациях, обеспечивает нетривиальность культурной ситуации, сложившейся в настоящее время. Происходящие события приобретают высокую скорость тиражирования, становятся когерентными сразу нескольким тысячам других событий в бифуркационных процессах – разрывных, нелинейных, непредвиденных, разноплановых, которые в результате создают непредсказуемую и многовариантную реальность. Л.В. Корель отмечает «Характеристиками бифуркационной среды являются спрессованное время и непредсказуемость развития»4. В модели коммуникативного пространства (рисунок 1) спрессованность показана следующим образом: «сдвигаются» навстречу друг другу границы коммуникативного пространства (процесс кодирования – начало, процесс построения оператора – завершение), что приводит и к «уплотнению» событий. Таким образом, происходящие события, помимо когерентности воздействия, характеризуются высокой плотностью взаимодействия друг с другом. «В результате объединения структуры попадают в один темпомир. Последнее означает не то, что они начинают развиваться с одной и той же скоростью, а то, что они обретают один и тот же момент обострения, начинают “жить в одном ритме”»5. Одновременно мы получаем информацию о множестве событий, что создает «гул» событий, а переизбыток существующей информации 1 Фуко М. Надзирать и наказывать [Электронный ресурс]: рождение тюрьмы: пер. с фр. М.: Ad Marginem, 1999. Электрон. версия печат. публ. URL: http://www.philosophy.ru/library/foucault/03/fuko_oglavlenie.html (дата обращения: 08.08.2008). 2 Орлова Г. Политическое тело президента. Новосибирск, 2001. Вып. 3-4. С. 69. 3 Там же. С. 73. 4 Корель Л.В. Социология адаптаций: Вопросы теории, методологии и методики. Новосибирск: Наука, 2005. С. 109. 5 Курдюмов С. П. Князева Е. Н. Коэволюция сложных социальных структур: баланс доли самоорганизации и доли управления // Стратегии динамического развития России: единство самоорганизации и управления: материалы I науч.-практ. междунар. конф. М., 2004. Т. 1. С. 139. 157 существенно ослабляет процессы генерирования новой информации 1. Событие, появившееся как следствие неустойчивости хаоса в результате генерации и фиксации информации, многократно тиражируется и мгновенно становится доступным различным слоям общества. Это приводит к тому, что описывает Ф.И. Гиренок: временные рамки сжимаются, и новые ценности не успевают адаптироваться к традиционной ценностной системе. Язык уже не является той опорой, на которую можно полагаться, слова вводят в заблуждение, и новые значения проясняются без определения логической взаимосвязи с другими значениями, существующими в коммуникативном пространстве. В этом мы видим потенциал реализации стратегии «презентативного символизма». Реакция на события возникает сразу, одномоментно, и данное когерентное воздействие вызывает процессы самоорганизации в социокультурных системах. Итак, мы моделируем некоторый фрагмент социокультурной реальности – коммуникативно-семиотический срез социокультурных изменений. Как отмечает В.С. Ратников, моделирование в настоящее время – «один из самых распространенных методов научного исследования и научной реконструкции картины мира»2. Этот тезис подтверждается во многих других работах, посвященных поиску методов познания мира. Метод моделирования позволяет представить явления как систему в ее целостности, способствует унификации понятий, выработке универсального модельного языка, созданию единых методов процедур познания3. Мы предлагаем исследовательскую концепцию моделирования социокультурных изменений в семиотическом и коммуникативном аспектах. Взаимозависимость данных процессов не вызывает сомнения, поскольку, коммуникации невозможны без знака, но и знак не возникает вне коммуникативных процессов. В качестве примера применения данной исследовательской концепции предлагается концептуальная модель знаковой динамики социокультурных коммуникаций, которая обладает определенными характеристиками. 1. Она является познавательной, поскольку мы описываем существующую реальность процессов знаковой динамики социальных коммуникаций. 2. Это динамическая модель, так как нашей целью было построить модель не одного конкретного состояния системы, а отразить процессуальный объект, значимым свойством которого является временной фактор. 3 Она реальна в силу того, что передает процессы, действительно происходящие в социокультурных системах. Это репрезентируется вышеприведенными примерами, фиксирующими разнообразные проявления знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. 4. Представленная модель имеет абстрактное содержание, так как характеризует процессы знаковой динамики, в которой знак возникает как ментальная структура, имеющая, тем не менее, материальное воплощение. Автор предложенного сочинения осознает, что предложенная модель не дает однозначного понимания природы, причин, механизмов и принципов управления 1 Там же. С. 139. Ратников В. С. Физико-теоретическое моделирование: основания, развитие, рациональность. Киев: Наукова думка, 1995. С. 3. 3 Природа моделей и модели природы. М.: Мысль, 1986. С. 11-2. 2 158 социокультурными изменениями, однако специфика концептуальной модели заключается именно в том, что она реконструирует некоторую культурную реальность в ее целостности и тотальности 1. Это своеобразная сеть, заброшенная в конкретном месте, и имеющая заданный размер ячеек. В рамках настоящего исследования это коммуникативные и семиотические процессы в социокультурных изменениях. Нами восстанавливаются процессы знаковой динамики социокультурных коммуникаций, которые понимаются как целостный, необратимый процесс становления знака в его потенциальности, фактической реализации, и целеустремленности в социокультурных коммуникациях. В этом процессе становление является основополагающим принципом (А.Н.Уайтхед) и трактуется как непрерывный переход из одного состояния в другое. Необратимые процессы становления знака в социокультурных коммуникациях, репрезентируемые в многообразии форм (девять классов знаков Ч.С. Пирса) в трех категориях бытия и познания (Первичность, Вторичность, Третичность), как этапах прояснения значения в трех измерениях семиозиса (прагматика, синтактика, семантика),– это процессы посредством которых в культуре рождаются знаки и связываются значения со знаками. При построении концептуальной модели знаковой динамики был применен метод конфигурирования, разработанный В. Лефевром (см. раздел 2.1.). Итак, было предложено три конфигураторных представления объекта (взаимосвязанных моделей, или проекций, экранов – определение В.А. Лефевра) – процессов знаковой динамики. Первая модель репрезентирует структуру и закономерности протекания коммуникативно-семиотических процессов в социокультурных системах. На этом основании введено понятие «знаковая динамика социокультурных коммуникаций». Опираясь на вторую модель, мы определили место человека в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций, и это позволило установить степень воздействия человека на различных этапах процесса ознáчивания. Третья модель (роль коммуникативного события в социокультурных коммуникациях) дала возможность выявить доминирующий фактор в процессах знаковой динамики, влияя на который, можно изменить темп и направленность процессов социокультурных изменений. Все эти «экраны» (модели) взаимосвязаны между собой, с их помощью мы приходим к видению коммуникативно-семиотической природы, причин и механизмов социокультурных изменений, находим ответ на вопрос: «что меняется в современной культуре?» Предложенная модель знаковой динамики–это модель – конфигуратор − устройство, синтезирующее различные системные представления. На примере построения данной модели мы можем утверждать, что при моделировании социокультурных изменений необходимо учитывать следующие параметры: 1) закономерности взаимосвязей процессов информации, коммуникации и семиозиса; 2) качество, в котором человек выступает в коммуникативно-семиотических процессах как производитель новых смыслов; 3) роль коммуникативного события в процессах социокультурных изменений. Выше говорилось, что мы не отвечаем на вопрос, «существуют или нет» процессы знаковой динамики социокультурных коммуникаций, так как 1 Кокаревич М. Н. Концептуальное моделирование в социальной философии. Томск: Изд-во ТГАСУ, 2003. С. 22. 159 коммуникативно-семиотическая действительность неотъемлемая часть общества. Благодаря построенной модели, мы отвечаем на другой вопрос: «Как существуют?», то есть как происходят процессы становления знака в коммуникациях – процессы знаковой динамики, в которых совмещается ставшее и становящееся. Таким образом, доказано, что коммуникативное событие может стать объектом управления в социокультурных коммуникациях при определении способа действия с ним посредством интерпретационного выбора, осуществляемого Homo significans. Подведем итоги четвертой главы. 1. Установлена иерархия семиотических элементов в социокультурных коммуникациях: знак – интерпретанта – коммуникативное событие. Знак, в его триадичной структуре, играет роль «клетки», в которой заложен коммуникативный потенциал текстов культуры. В процессе коммуникации знаки соединяются в последовательную цепь, и устанавливаются отношения между различными способами использования исходного знака. Формируется некоторая идея (интерпретанта), которая представляет собой результат действия знака и новый знак, «готовый» для дальнейших интерпретаций. Коммуникативное событие формируется в процессе трансакции (как частном случае коммуникации). Основными признаками трансакционного процесса являются: использование конструированных интерпретант в процессе совместного создания сообщений и одновременно выражения идей и чувств, случайность условий и результатов коммуникативного взаимодействия, что порождает «спектр» возможностей коммуникативного события, развития на его основе многообразия текстов культуры. 2. Специфика формирования коммуникативного события в культуре рассматривается с позиции критического дискурс-анализа (Т. ван Дейк), позволяющего установить, что семиотическая структура коммуникативного события формируется на этапе кодирования и понимается как сложное динамическое единство языковой формы, значения и действия. Закономерности функционирования коммуникативного события базируются на принципах интерпретации как процессе ознáчивания коммуникативного события в коммуникативном пространстве. 3. Доказано, что в процессах знаковой динамики социокультурных коммуникаций объектом управляющего воздействия, как воздействия точечного и пространственно распределенного, является коммуникативное событие, способное при определенных условиях в процессах социокультурных изменений играть роль «запускающего устройства». Концептуальной новизной четвертой главы следует считать вывод о том, что коммуникативное событие в социокультурных коммуникациях выполняет функцию «триггерной точки», которая, при некотором стечении обстоятельств, может изменить темп и направленность процессов социокультурных изменений, а при наличии фактора когерентности, и трансформировать сценарий развития культуры. 160 ГЛАВА 5 МЕХАНИЗМЫ УПРАВЛЕНИЯ ПРОЦЕССАМИ ЗНАКОВОЙ ДИНАМИКИ В СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ КОММУНИКАЦИЯХ Решение проблемы, поставленной в данном исследовании, теснейшим образом связано с исследованием специфических особенностей современной коммуникативной ситуации, а также происходящих под влиянием этих условий изменений мотивации и форм поведения людей. Именно этим обстоятельством определяется гносеологическое значение разрабатываемой нами модели. Актуальность избранной темы, как подчеркивалось выше, объясняется тем, что проблема социокультурных изменений принадлежит к числу фундаментальных в философском знании, и это обусловливает потребность в результатах подобных исследований. В этой связи созданная модель знаковой динамики позволяет получить представление о способах моделирования такого сложного и многомерного объекта современных исследований, как социокультурные изменения. Возможно, удастся решить парадокс, который сложился в познавательной ситуации, и о котором мы заявляли во введении: «вина» за трансформации культуры возлагается на коммуникационные средства связи, однако объектом анализа являются традиционные коммуникативные ситуации, а в формулировке диагноза говорится о вариативности и множественности бессмысленных знаков, репрезентируемых в культуре. В предлагаемой монографии доказано, что при изучении процессов изменчивости в культуре в их коммуникативно-семиотическом срезе необходимо обращаться к исследованиям не собственно знака, а к анализу процессов знаковой динамики, протекающих в социокультурных коммуникациях. Выдвинутая автором концептуальная модель раскрывает не только сложную структуру знаковой динамики, но и создает понимание о взаимообусловленности и иерархичности входящих в нее более простых структур. Таким образом, установлена топология – «архитектура» перекрытия в семиотических конфигурациях культуры, где принципиальным условием становится не только статус (некоторая форма) знака в системе, а та роль, которую он играет в коммуникациях, то есть «жизнь» знака в культуре. Подчеркнем, что в социокультурных коммуникациях знаки – это прежде всего класс социальных предметов, необходимых для совместной деятельности. Знаки служат, по словам К.Х. Момджяна, непосредственно не изменению реального мира, а изменению наших представлений о мире1. Исследование собственно знака не дает ответ на вопрос, как осуществляются такого рода изменения, поэтому нами производится коммуникативно-семиотическое моделирование социокультурных изменений посредством построения концептуальной модели процессов знаковой динамики социокультурных коммуникаций. Чтобы подтвердить адекватность предлагаемой модели необходимо показать ее эвристическую значимость для механизмов управления процессами знаковой 1 Момджян К. Х. Введение в социальную философию. М.: Высш. шк.: Университет, 1997. С. 327. 161 динамики. Понимание эффективного управления предполагает не только умение анализировать механизмы происходящих явлений, но и видеть отдаленные последствия своих управленческих решений, что, в свою очередь, определяет личную ответственность каждого человека за результат своих действий. Концептуальной рамкой нашего исследования является постнеклассическая картина мира, конституированная В.С. Степиным. В последней установлено, что управление сложными системами нужно соотносить с субъектом управления, с возможностью человека переопределения целей и/или средств управления. Таким образом, управляемость отражает взаимную адаптацию субъекта (Homo significans), объекта (коммуникативное событие) и среды управления (социокультурные изменения) во взаимозависимости целей и/или механизмов управления. В силу вышесказанного, изучение процессов знаковой динамики, происходящих в социокультурных коммуникациях, является также способом для сохранения социокультурной идентичности. Отклонить подобное изучение – это значит оставить другим контроль над миром значений, который мы сами создаем. На основании этого вывода была сформулирована пятая задача исследования – на концептуальном уровне раскрыть механизмы управления процессами знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. 5.1 Взаимозависимость процессов знаковой динамики и процессов управления В развитии теорий управления большую роль играют примеры из успешной практики. Одним из этапов в развитии практики управления стало изучение проблем коммуникации, хотя долгое время оно и шло параллельными «курсами», но не пересекалось. При этом, как и любой важный вопрос человеческой жизни, коммуникация не могла быть не осмыслена наукой управления, поскольку там, где есть информация, существует и управление, одновременно там, где осуществляется управление, непременно наличествует и информация, так люди не способны обмениваться информацией, они не смогут работать вместе, четко формулировать цели и достигать их. Как было доказано в главе 2, в коммуникативных процессах значительную роль играют процессы знаковой динамики. При этом ни одна теория управления не предлагает рассматривать в качестве одного из своих оснований управления процессы знаковой динамики в коммуникациях, хотя именно знак, с нашей точки зрения, является тем инструментом, на котором строится весь механизм управления. Имплицитно значение знака в управлении всегда осознавалось. По преданию одного из африканских племен, бог при сотворении обитателей континента сначала создал барабанщика и только потом охотника и кузнеца. Барабанщик стал тем организатором, который мог в минуту опасности мгновенно собрать племя1. Бой барабана был знаком, который призывал людей объединиться для общего дела и служил инструментом управления. 1 Зверинцев А. Б. Коммуникационный менеджмент: рабочая книга менеджера PR. СПб.: СОЮЗ, 1997. С. 8. 162 В более сложных и многослойных теориях управления знак нельзя рассматривать как статичное явление, он динамичен, многослоен и многофункционален. Но эта сложность знака раскрывается только в коммуникативных процессах. Роль коммуникации в процессах управления раскрывается, в свою очередь, при обращении к коммуникативной функции языка, поскольку, как было отмечено, процесс управления невозможен без коммуникации. В коммуникациях каждый из нас участвует ежедневно, причем некоторые делают это согласованно. Именно это позволяет говорить о важности процессов коммуникации в управлении. Все, что делают управленцы, требует непрерывного и эффективного обмена информацией. Если люди не могут обмениваться информацией, понятно, что они не смогут работать вместе, четко формулировать цели и достигать их. Данное утверждение лежит в основе принципа моделирования управленческих процессов. Ф.П. Тарасенко пишет: «Моделирование не является таким действием, которое можно делать, а можно и не делать: моделирование есть неизбежная, обязательная часть любой деятельности человека <…>чтобы человек не делал, изменяя реальность, еще до начала самой работы он должен определить цель, образ желаемого будущего, то есть модель того, чего пока нет, но что хотелось бы осуществить, что должно появиться в конце работы»1. Таким образом, в моделировании коммуникативных процессов особое значение имеет знаковая составляющая процесса, которая является необходимым условием для исследования процессов управления, так как знак не возникает вне коммуникации, но и сами коммуникации невозможны без использования знака как средства коммуникации. Гипотезой данного раздела является следующее суждение, что алгоритм, примененный для разработки модели знаковой динамики, может быть использован для классификации разнообразных управленческих теорий. Аргументируем данный тезис. Мы проведем своеобразный «эксперимент», предваряющий решение задачи: установление семиотических механизмов управления коммуникативным событием. Как отмечают Ф.И. Перегудов и Ф.П. Тарасенко: «Хотя при проведении эксперимента необходима модель объекта, с которой мы экспериментируем, а для уточнения модели объекта необходим эксперимент, здесь нет порочного круга: при завершении очередного цикла следующий начинается с новой, измененной модели»2. Мы не говорим об эксперименте с технократической точки зрения. Речь идет, прежде всего, об установлении релевантности предлагаемой модели для исследования процессов управления в социокультурных системах. Многообразные подходы к управлению мы классифицируем согласно трем пространственным измерениям знака, а также определим закономерности смены одной группы теорий другой в соответствии с выявленной взаимосвязью между понятиями «субъект», «объект», присутствующими в том или ином подходе. 1. Прагматика знака и практика управления. 1 Тарасенко Ф. П. Прикладной системный анализ: (наука и искусство решения проблем). Томск: Изд-во Том. ун-та, 2004. С. 48. 2 Перегудов Ф.И., Тарасенко Ф.П. Основы системного анализа. Томск: Изд–во НТЛ, 2001. С. 172. 163 В субъективном подходе к управлению взаимосвязь объекта, субъекта и предмета «схлопнута» в сознании человека. Считалось также, что субъект управления отсутствует или принципиально недоступен. Такое видение отразилось в первых теориях управления (вторая четверть XIX в.), в них же проявлялась и тесная связь теорий управления и моделей коммуникации. Античная система хозяйствования считалась одной из самых успешных: она позволила грекам составить конкуренцию развитым центрам восточной цивилизации, где климат и земля были более благоприятными, а рабочая сила дешевле. Секреты такого успеха раскрываются в книге Н.В. Мотрошиловой «Рождение и развитие философских идей»1. Платон, Аристотель, Гераклит прославляют профессионализм и компетентность и подчеркивают значение правильно и рационально организованного труда. Красота повседневного быта земледельцев подчеркивалась Сократом. Стремление к простой красоте приветствовалось и в манере рассуждать, что было воплощено в первой модели коммуникации Аристотеля, описанной в «Риторике»: «Речь слагается из трех элементов: из самого оратора, из предмета, о котором он говорит, и из лица, к которому он обращается»2. Аристотелевская этика деловых отношений последовательно реализовывалась древнегреческим рынком. Нужно отметить, что только через две тысячи лет нормы античной трудовой этики в совокупности с деловым практицизмом были использованы в западноевропейском протестантизме. Однако вплоть до начала XIX в. людей, прежде всего интересовало, как, используя организацию, заработать больше денег, приобрести политическую власть, но не как управлять ею. Позднее сложилось триединство сил, приведших к промышленному перевороту: рыночная этика, протестантская этика и этика свободы. Результатом этого культурного возрождения стало создание новой среды, которая приведет к необходимости формального изучения менеджмента. Начало такому изучению положили первые тексты по менеджменту Джеймса Монтгомери из Глазго (Шотландия). В начале XIX в. Роберт Оуэн (1771–1858) проводит свой знаменитый эксперимент на текстильной фабрике в Нью-Ленарке ∗. Реформы Р. Оуэна явились новаторскими для своего времени. Р. Оуэн, еще задолго до Мэйо и других представителей бихевиористской школы, ставил вопрос о значимости человеческого фактора3. Однако его внимание было акцентировано скорее на технических, чем на управленческих проблемах, что было, вероятно, следствием крайне низкого уровня технологического искусства и давления конкурентной среды. Таким образом, менеджмент был персональным искусством, а не наукой; прагматическим, а не теоретическим; частным и случайным, а не 1 Мотрошилова Н. В. Рождение и развитие философских идей: ист.-филос. очерки и портреты. М.: Политиздат, 1991. 464 с. 2 Аристотель Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998. 762 с.  Ярким примером проявления знаковой динамики в управлении был эксперимент, проведенный Оуэном: в конце рабочего дня он появлялся в цехе с лентами трех различных цветов и молча прикреплял красные ленты к станкам лучших рабочих, зеленые – к станкам рабочих со средними показателями, а желтые – к не выполняющим норму. Через два месяца, не прибавляя рабочим зарплату, не прибегая к угрозам и не вводя никаких технических усовершенствований, Оуэн достиг желаемого: на всех станках были вывешены только красные ленты, т. е. нормы выполнялись всеми рабочими. 3 Мескон М .Х. Основы менеджмента / М . Х. Мескон М. Альберт, Ф. Хедоури . М.: Дело ЛТД, 1994. С. 63. 164 универсальным. В практике управления по по-прежнему отсутствовало различение субъекта, предмета и объекта. Для Америки XIX в. стал эрой появления индустриальной системы, но менеджмент не был важным составным элементом промышленной революции. Целью всех нововведений, составивших основу менеджмента как теории и практики, стало удовлетворение потребностей рынка массового потребителя. Развитие этих идей связано с трудами Ч. Беббиджа (1792–1871) – «Экономика машин и промышленных предприятий», Э. Юра (1778–1857) – «Философия производства», У. Джевонса (1835–1882) – «Теория политической экономии». В 1911 г. Фредерик У. Тейлор (1856–1915) опубликовал книгу «Принципы научного управления». Он пришел к выводу, что главнейшим различием между людьми был не их интеллект, а воля, стремление к достижению. Он не исключил субъекта из процесса управления. Менеджмент, по его представлению, должен создать такую систему работы, которая обеспечивала бы высокую производительность, а стимулирование работника вело бы к еще большей производительности. Именами Фредерика Тейлора и его последователей (Карла Барта, Генри Ганнта, Фрэнка и Лилиан Гилбреттов, Гаррингтона Эмерсона) представлена первая волна синтеза в научном менеджменте. Научный менеджмент характеризуется как процесс соединения физических ресурсов или технических элементов организации с человеческими ресурсами для достижения целей организации. Основной целью всех вышеперечисленных теорий стало совершенствование управленческого процесса для улучшения процесса производственного. Френк (1868–1924) и Лилиан (1878–1972) Гилбретты являлись горячими защитниками идеи экономии человеческих затрат в труде и говорили о координации и производительности человеческих движений для целей повышения производительности труда. Генри Ганнт (1861–1919) (последователь Тейлора) с целью повышения эффективности производства ввел графические средства планирования и управления работой. «Впечатляющее здание “научного менеджмента”, построенное Тейлором, можно назвать классической геометрией труда»1. Всё это было устремлено к единой цели – получению максимальной прибыли, успешность применения любой теории измерялась именно ею. Итак, анализ основных концептов управления, господствующих вплоть до середины ХХ в., показал, что управление в этот период строилось на следующих признаках: в стабильной внешней среде происходит производство и распространение простого стандартизированного продукта, рынок не сегментирован, он массовый, то есть покупается всё, что производится. Иерархичная структура управления (по принципу пирамиды), позволяет вполне определенно говорить о том, что будущее контролируемо, и поэтому можно экстраполировать прошлое и учиться у него. Главным условием управления является разбиваемый на этапы «его величество план», в котором человек является винтиком, выполняющим заданные функции, при этом основным способом реализации власти являются инструкции, приказы, распоряжения. Это линейная схема управления, призванная решить сугубо практическую задачу: 1 Кравченко А. И. История менеджмента. М.: Акад. проект: Фонд «Мир», 2007. – С. 102. 165 повысить эффективность производства, а цель создания всех теорий в этот период – совершенствование практики производственных процессов Разработанные в этот период модели коммуникации, были сосредоточены на решении практических задач, таких, как изучение влияния пропаганды на массовую пассивную аудиторию, прогнозирование результата воздействия и пр. Данным требованиям отвечают модели коммуникации, классифицированные нами в «линию Лассуэлла» (Г. Лассуэлл, Р. Брэддок, Дж. Гербнер, Д. Берло, В. Шмид)1. Все модели этой линии являются моделями прагматического плана, то есть работают преимущественно в прагматическом измерении знака, изучают воздействие, оказанное на зрителя. Именно в силу этих причин модель Лассуэла стала востребованной и начала практически применяться для описания процессов различных видов массовых коммуникаций (пропагандистских, рекламных, маркетинговых коммуникаций, политического пиара и пр.). Все модели коммуникации «линии Лассуэлла» были сосредоточены на одной цели – добиться практических результатов, а для этого воздействовать на аудиторию в неизменной, нормативно-манипулятивной внешней среде путем прямого указания или инструкции. Таким образом, можно сделать вывод, что в основе управленческих теорий, целью которых было максимальное извлечение прибыли в производственном процессе, лежат модели коммуникации, сконструированные в прагматическом измерении семиозиса. Роль и место человека в теориях управления этого периода, как правило, не рассматривались, человека, по сути, нет в производственных процессах, он лишь часть процессов, не имеющая собственного «я». 2. Синтактическое измерение знака в функциях и принципах управления В промышленной революции начала XX в. абсолютный наблюдатель выделяет свои точки зрения на объект, в котором определяет предмет как некий срез объекта. При этом подходе субъект и объект связываются набором закрепленных атрибутов, авзаимодействие элементов становится базовым предметом исследований (в том числе и в практике управления). Заинтересованные в увеличении объемов продаж собственники сосредоточились на управленческом контроле, для обеспечения которого необходимо было четко структурировать все управленческие функции. Глубокое понимание сути, а также развития и расширения функций менеджмента ранее продемонстрировал А. Смит (1723–1790), который продолжил идею школы физиократов (Ф. Кенэ (1694–1774), А. Тюрго (1727-1781))∗. Такие функции, как планирование, организация, набор и обучение персонала, управление и контроль получили у Смита и других последователей классической школы (Ж.Б. Сэй, Т. Мальтус, Дж.С. Милл, А. Маршалл и др.) то или иное описание. Таким образом, была заложена основа для понимания механизма управления организацией. Чарльз Бэббидж (1792–1817), о котором мы упоминали выше, стал существенной фигурой в менеджменте намного раньше Фредерика Тейлора. Он, подобно Адаму 1 Лукьянова Н.А. Динамика коммуникативного пространства образовательных систем // Высш. образование в России. 2006. № 11. C. 75-86.  «Физис» – природа, «кратос» – власть. Последователи этой теории связывали прогресс общества с развитием сельского хозяйства, торговля и промышленность рассматривались как непроизводительные. 166 Смиту, был очарован принципом разделения труда и понимал, что все развитые цивилизации достигли своего положения через этот процесс, он создал свои собственные учебные планы и обучал рабочих. Вклад Бэббиджа заключается в организации курса индустриального образования и, возможно, во влиянии на работы Анри Файоля, которому приписывают первенство в различении технических и административных навыков, в обосновании возможности и необходимости обучения менеджменту. В один ряд с Бэббиджем исследователи истории менеджмента ставят плеяду великих англичан: Р. Аркрайта (1732–1792), Д. Уатта (1736–1819), М. Болтона (1728–1809), У. Джевонса (1835–1882), акцентировавших внимание как инженерно-технических аспектах производства, так и на социально-психологических1. Именно А. Файоль (1841–1925) объединил идеи функциональной администрации Тейлора и старый принцип единоначалия (линейной системы управления), в результате чего была получена схема управления, которая составляет основу современной теории менеджмента. Файоль предложил рассматривать управление как универсальный процесс, состоящий из нескольких взаимосвязанных функций. По его словам, «управлять означает предсказывать и планировать, организовывать, распоряжаться, координировать и контролировать»2, при этом, подчеркивалась последовательность и взаимосвязанность действий многих людей. В Англии идея Файоля была воспринята Л. Урвиком (1908–1975), который в своей книге под названием «Элементы администрирования» подтвердил управленческие принципы и разработал способ сравнения и систематизации концепций управления, известный в истории менеджмента как «логические квадраты». В Америке идеи Файоля пропагандировали Дж.Д. Муни и А.К. Рейли, написавшие книгу «Прогрессивная экономика». Основным же вкладом Муни и Рейли является создание причинно-следственной модели организации. Несомненно, значителен вклад немецкого социолога Макса Вебера (1864–1920), который он внес в исследование принципов организации. Бюрократия, как считает Вебер, технически является самым чистым типом легального господства. Машина управления, подобно всякой машине, нуждается в программе, которую ей сможет задать политический лидер, ставящий перед собой определенные цели, пропагандирующий политические ценности 3. Вебер пришел к выводу, что для оптимального соотношения между организацией и менеджментом необходимо обеспечить системное функционирование первой, то есть структурные элементы организации должны функционировать как хорошо отлаженный безличностный (Н.Л.) механизм. Работы другого исследователя – социолога организаций Честера И. Бернарда (1886–1961), хотя и ввели человека в процесс управления предприятиями, были сосредоточены прежде всего на функциях формальной организации. Основной вывод, который был сделан социологом: организация состоит из людей, чьи действия скоординированы и поэтому стали системой. Вся активность, по мнению 1 Кравченко А.И. История менеджмента. М.: Акад. проект: Фонд «Мир», 2007. С. 67. Цит. по: Мескон М .Х. Основы менеджмента / М . Х. Мескон М. Альберт, Ф. Хедоури . М.: Дело ЛТД, 1994. С. 71. 3 Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 26. 2 167 Бернарда, основана на коммуникации, в которой четко и последовательно установлены все элементы. Именно коммуникации были главной ценностью во всех работах Бернарда. В трудах Уильяма Ньюмана и Дж. Терри (1950 г.) управление рассматривается как деятельность по планированию, организации и контролю за операциями с основными элементами организации (людьми, материалами, машинами, методами, деньгами и рынками), обеспечивающая направление и координацию и создающая руководство человеческими усилиями для достижения искомых целей. Анализ управленческих теорий данного направления, таким образом, показал, что исследователи были сосредоточены на понимании принципов и механизмов управления. Взаимосвязь субъекта с объектом управления определялась набором закрепленных атрибутов, и это стало принципиальным в определении целей управления. К управленческим теориям, целью которых было решение вопросов, связанных с исследованием механизмов управления, относятся, с нашей точки зрения, и теории советских ученых, поскольку в российской практике менеджмента наука об управлении рассматривалась как универсальная последовательность действий. Безусловно, важна деятельность выдающего ученого А. Богданова (Малиновский) (1873–1928), с именем которого связано развитие системности как самостоятельного предмета. Он предвосхитил, а кое в чем и превзошел многие положения современных кибернетических и системных теорий1. Отметим также труды О.А. Ерманского, предложившего проект по рациональности организации любой работы, исследования А.К. Гастева (Дозорова), который разработал теоретические и экспериментальные идеи новой науки – социальной инженерии (социального инженеризма), соединявшей в себе методы естественных наук, социологии, психологии и педагогики. Подъем отечественной науки управления 1920-х гг. сменился падением в 1930– 1950-е гг.: в основу всех исследований теперь ставился плановоадминистративный централизм, а основная работа управленческой мысли концентрировалась в области оперативного управления, планирования и учета производства. В 1960-е гг. начинается новый управленческий бум на основе подходов 1920-х гг.: совершенствуются организационно-кибернетический, технический, функциональный и другие подходы. Однако внимание исследователей данного периода было сосредоточено в основном на анализе методов и последовательности этапов управления и принципов их сопряжения. В этих управленческих теориях, человек рассматривается как внешний наблюдатель, который определяет логические связи элементов управленческого процесса для целей управления. В этом подходе человек познает объект только с одной стороны, связывая его элементы набором закрепленных атрибутов. Как мы видим, изучаются внешние и внутренние структуры в управлении организацией, это говорит о том, что все перечисленные теории строятся в синтактическом измерении семиозиса (см. раздел 2.1.). Результатом работы знака в указанном измерении становится установление взаимозависимости элементов друг от друга, что нашло свое отражение в теориях и практиках управления, 1 Перегудов Ф. И., Тарасенко Ф. П. Основы системного анализа. Томск: Изд–во НТЛ, 2001. С. 26. 168 закрепляющих основные этапы управленческого процесса. Так модели данной линии могут быть рассмотрены как модели синтактического плана, объединенные нами в «линию Шеннона–Уивера» 1 (К. Шеннон, У. Уивер, М. Де Флер, Д. Осгуд, В. Шрам, М. Денс, П. Лазарсфельд, Г. Вейман, М. Гранноветтер, Ф. Котлер, М. Мескон)2. Существенным условием в создании этих моделей коммуникации стало исследование процессов, лежащих в основе передачи информации. Основной целью было установление последовательности и взаимосвязанности управленческих процессов, исследователи старались создать определенную форму, можно сказать, создать «эстетику» управленческого процесса. Такое понимание было весьма продуктивным до тех пор, пока достижения физики не ввели в поле зрения самоизменяющиеся объекты и процессы. Включение вероятностных подходов создает возможность принятия решений в условиях неопределенности, но не снимает проблему потери устойчивости управляемости, поэтому одним из возможных подходов становится разработка понятия «субъект-объектных отношений»: «объект» разделяется в сознании исследователя на несколько «предметов», отчуждаясь при этом от «субъекта». В результате, в середине XX в. меняется само видение управленческого процесса: психология набирает силу, признается значимость человеческого фактора. 3. Человек в теориях управления и семантическое измерение знака Осознание человеческого фактора приводит к возникновению философии менеджмента, описывающей мотивы групп и отдельных индивидов. Это направление связано с именем М.П. Фоллет, последовательницы И. Фихте, которая обращается к новой философии контроля, предполагающей контроль за событиями, а не людьми, что является важным выводом в наших рассуждениях. М. Фоллет утверждает, что координацией достигается единство, а единство и есть контроль. Она была ближе, чем кто-либо из основоположников менеджмента, к его пониманию через призму человеческих ценностей, психологии и групповых интересов. Она показала, что мир менеджера не ограничивается погоней за прибылью. Итак, философия бизнеса М. Фоллет, а также промышленная психология Гуго Мюнстенберга (1863–1916) означали, что наука «управление» движется от исследования трудовых движений и затрат времени, планирования, организации и контроля к изучению проблем социального поведения людей, в частности, таких вопросов, как мотивация, коммуникация и лидерство. Конечно, движение за «человеческие отношения» никогда не умирало. Большинство современных концепций в сфере менеджмента восходят к трудам профессоров Гарвардской школы бизнеса 1930-х гг. Хоторнские эксперименты заканчиваются в 1932 г., а спустя еще примерно 10 лет появляется фундаментальная теория А. Маслоу3. Если школа человеческих отношений на первый план выводит межличностные особенности поведения, то школа поведенческих наук рассматривает способность понимания работником своих возможностей. Развитие социального аспекта 1 Лукьянова Н.А. Динамика коммуникативного пространства образовательных систем // Высш. образование в России. 2006. № 11. C. 75-86. 2 Там же 3 Маслоу А. Мотивация и личность. СПб.: Питер, 2003. 352 с. 169 явилось главным достоинством исследований Хоторна, по достоверности эмпирической информации и профессиональному мастерству хоторнские исследования на предприятии являются вершиной западной индустриальной социологии, особенно, когда речь идет о первой половине XX в. Хоторнские эксперименты послужили определенным прологом осознания уникальной ценности человеческого фактора среди всех ресурсов производства. В дальнейшем работы Д.Л. Морено и К. Левина, Ю. Херцберга, Д. Макгрегора перенесли центр внимания с индивидуума на группу, и исследование продвинулось от статического состояния индивидуума в изоляции к динамическому состоянию во взаимодействии с другими людьми. Принципиальной особенностью концепций Маслоу, Хецберга, Макгрегора было то, что они не отвечают на вопрос, как и почему происходит управление. Они прежде всего имеют рекомендательное значение, ибо говорят, как это нужно делать. Другой этап развития теории организации был связан с появлением организационного гуманизма в 1957–1960 гг. (работа Д. Марша и Р. Симона под названием «Организация», за ней – исследование М. Димока, М. Хейера и Д. Фиффера, Ф. Шервуда и др.) Его последователи считали, что традиционная теория организации рассматривает человеческий организм как простую машину. Значение данных теорий состоит в следующем. Осуществим поворот от акцента на структуре к обращению внимания на процесс производства и взаимодействия индивидуумов. В основу вышеперечисленных управленческих концепций легло понимание организационной решетки, которая выражала идеи относительно роли структуры организации и человека в ней, указывая на множество возможностей совместить интересы личности и организации в некой обоюдовыгодной форме. Этот вывод дает нам основания утверждать, что указанные теории были выстроены в семантическом измерении семиозиса. Мы считаем, что элементом, с помощью которого можно объединить эти теории, является семантический канал трансляции знака, то есть коммуникативные модели данной линии актуализируют то измерение знака, которое связано с нахождением новых смыслов. Всё это говорит о том, что в основе теорий управления, ставящих в центр управления человека и его потребности, лежат модели коммуникации, выделенные нами в «линию Ньюкомба» 1 (Т. Ньюкомб, Б. Уэстли, М. Маклин, Дж. и М. Рили, Г. Малецке)2. Основным положением, на которое опирались вышеперечисленные исследователи коммуникативных процессов, было понимание того, что участники коммуникации создают переплетающиеся психологические отношения, целью которых становится достижение согласия и установление понимания внутри группы. Управленческие практики, в основе которых лежат эти модели, совершили своеобразный переворот в сознании исследователей, введя человека в процесс управления. В этом случае важным становится не столько получение прибыли, 1 Лукьянова Н.А. Динамика коммуникативного пространства образовательных систем // Высш. образование в России. 2006. № 11. C. 75-86. 2 Там же 170 сколько установление взаимосвязи между элементами производственного процесса, взаимопонимания между участниками, нахождение общего знаменателя для целей эффективного управления, какими и становятся поведенческие теории управления. В управленческих теориях третьего периода человек выступает одновременно как созидатель и разрушитель, как установитель норм и причина происходящих изменений 4. «Джунгли менеджмента» и «хаос» моделей коммуникации Информационный «взрыв» середины XX приводит к появлению разных, несопоставимых между собой в рамках одного подхода, теорий управления, основным признаком которых является полисубъектность. Понимание принципов коллективно распределенной совместной деятельности выводит на первый план в управлении понятие «коммуникации». Проблема потери управляемости в случае катастрофы, в ситуации хаоса, приводит к поиску оптимальных способов организации коммуникации субъектов, работающих на разных временных отрезках и различных подходах. Подчеркнем, что в течение нескольких десятилетий источником для становления теорий менеджмента служили эмпирические знания. Авторами управленческих теорий были менеджеры, которые хотели поделиться своим опытом. Но в начале 1960-х гг. в теории менеджмента возникла путаница. Многие авторы констатировали, что единой универсальной теории менеджмента не существует. Американский исследователь Г. Кунтц образно назвал всё разнообразие теорий и связанные с ними подходы к изучению менеджмента «джунглями менеджмента» 1. В период после Второй мировой войны стало очевидным, что о менеджменте нельзя говорить как об исключительно экономическом явлении. Понятие менеджмента применимо к практически каждому виду человеческой деятельности, в котором принимают участие группы людей, обладающие разным тезаурусом. В этот период множество школ управленческой мысли существуют одновременно, и их нельзя четко разделить по хронологии 2. Как отмечал классик современного менеджмента П. Друкер, менеджмент в мировом масштабе стал новой социальной функцией3: на смену силовым методам решения проблем пришли более тонкие и эффективные, именно поэтому основной целью новых подходов к управлению стал поиск механизмов эффективного управления. В 1960-е гг. сформировалась «количественная школа». Новым подходом, связанным с «количественной школой» управления, явился системный подход в менеджменте. Н. Винер4 (1894–1964) основал науку кибернетику, которая способствует развитию теории информации. Однако, Винер подчеркивает, что отождествляет управление с коммуникацией, то есть понимает управление как управление сигналом при передаче сообщения. В теории П. Друкера5 внимание менеджеров привлекали функции и процессы. Д. МакФарланд интерпретировал управление как процесс объединения ресурсов для достижения организационных 1 Koontz H. The Management Theory Jungle // Journal of the Academy of Management. 1961. № 3. P. 174-188. Грэхэм П. Человеческие отношения // Управление человеческими ресурсами. СПб.: Питер, 2002. С. 126. 3 Друкер П.Ф. Энциклопедия менеджмента. М.: Вильямс, 2004. С. 25. 4 Винер Н. Человек управляющий: пер. с англ. СПб.: Питер: Питер бук, 2001. С. 12. 5 Друкер П.Ф. Энциклопедия менеджмента. М.: Вильямс, 2004. 432 с. 2 171 целей. Так, процессуальный подход объединил теории, которые можно обозначить как «управление по целям». Наиболее популярной системной концепцией менеджмента в 1980-е гг. становится теория 7-С, в которой был сделан вывод, что эффективная организация формируется на базе семи взаимосвязанных составляющих (стратегия, структура, системы, стиль, сумма навыков, совместные ценности). Изменение каждого элемента требует соответствующего изменения и остальных шести. В основу этой теории был положен принцип гибкости, а иерархическая структура была заменена гетерархичной и проектно-ориентированной. При таком подходе управление рассматривается не как «одномерное», а как многоплановое, комплексное и динамичное явление, призванное обеспечить взаимосвязь внутренней среды организации с ее внешним окружением1. В исследованиях данного периода подчеркивались многомерность процесса управления, наличие в нем синергетических эффектов, взаимозависимость элементов управленческой деятельности. Обращение к работам исследователей менеджмента рассмотреного периода показало, что в отличие от своих предшественников они непосредственно связали понятия «менеджмент» и «коммуникация» 2. Друкер определял коммуникацию как восприятие, а информацию как логику, которая носит формальный характер. Он подчеркивает, что информация предполагает коммуникацию: чтобы получить информацию, не говоря уже о том, чтобы использовать ее, реципиент должен знать и понимать соответствующий код. Это, безусловно, требует предварительного соглашения между коммуникатором и реципиентом, то есть какой-то коммуникации3. Таким образом, признавалась роль и значение информации и коммуникации в процессах управления. «Будущее организаций зависит от их способности использовать информацию <…> Центральное место в этой проблеме занимают огромные возможности и настоятельные требования процесса коммуникаций»4. «Джунгли» управленческих теорий периода конца XX в. зеркально отразили «хаос» моделей коммуникации (от модели коммуникации Дэнса, которая представляет собой спираль в бесконечность, до модели убеждения Фишена– Айзена со сложными алгебраическими обозначениями) этого же периода. Количество моделей коммуникации к 1980-м гг. увеличилось в арифметической прогрессии. В большинстве управленческих теорий были учтены ошибки предыдущих поколений, поэтому нельзя утверждать, что в основу их создания легли коммуникативные модели, в которых актуализирован только один канал трансляции знака. Это вполне объяснимо. В современных концепциях менеджмента утверждается, что управление сложными системами разнообразной природы представляет собой комплекс различных подсистем, выполняющих определенные технологические функции и связанных между собой процессами интенсивного динамического взаимодействия. Процессы, протекающие в таких 1 Кредисов А. И. История учений менеджмента. Киев: ВИРА-Р, 2000. С. 229. Друкер П.Ф. Энциклопедия менеджмента. М.: Вильямс, 2004. С. 318. 3 Там же. С. 321. 4 Шермерорн Д., Хант Д., Осборн Р. Организационное поведение. СПб.: Питер, 2004. С. 349. 2 172 системах, являются нелинейными, многомерными и многосвязными, в них осуществляются события, и могут возникать критические и хаотические режимы движения. Всё это приводит к необходимости создания таких управленческих теорий, в которых был бы задействован весь опыт предыдущих поколений. Именно это положение позволяет нам утверждать, что в основу современных теорий управления легли модели коммуникации семиотической линии (модели Р. Якобсона, Ю. Лотмана, У. Эко)1, в которых присутствуют три измерения знака, причем человек является неотъемлемым элементом семиозиса, поскольку он определяет цели, в соотвествии с которыми транслируется знак. В связи с необходимостью коррекции и обоснования адекватности разработанной модели знаковой динамики для моделирования возможности управлять процессами знаковой динамики автором предложен вариант упорядочения многообразных и разноплановых теорий управления с опорой на алгоритм, использованный при моделировании этих процессов. Установлено, что формат прагматического измерения знака в моделях коммуникации «линии Лассуэлла» является базисом создания теорий управления так называемого классического периода (Д. Монтгомери, Р. Оуэн, Ч. Бэббидж, Ф. У.Тейлор, К. Барт, Г. Гантт, Ф. и Л. Гилбрет), в которых человек рассматривался отдельно от объекта управления. Формат синтактического измерения знака в моделях коммуникации «линии Шеннона–Уивера» является главным в управленческих теориях, определяющих универсальные механизмы процессов управления(Р. Аркрайт, Д. Уатт, М. Болтон, У. Джевонс, А. Файоль, Л. Урвик, Дж. Д. Муни, А.К. Рейли, М. Вебер, Ч. Бернард, E. Бэкком, Г. Гоманс, У. Ньюман, Дж. Терри и др., а также советские исследователи 1920–1950-х гг.). В данных моделях человек присутствовал как внешний наблюдатель, устанавливающий взаимосвязи этапов в процессе управления с целью определения наиболее эффективной «цепочки», которая позволяла бы оптимизировать производственные затраты. Семантическое измерение семиозиса в моделях коммуникации «линии Ньюкомба» считается базовым при создании бихевиористских теорий управления (Д.Э. Мэйо, А. Маслоу, Ф. Ротлисбергер, Ю. Герцберг, Д. Марш, Р. Симон, М. Димок, М. Хейера, Д. Фиффер, Ф. Шервуд, К. Левин, Е. Толмен, Д. Маккеланд и Дж. Аткинсон и др.), где человек вошел в структуру управления только в линейной связи «субъект-объект»; «джунгли» управленческих теорий конца XX в. (П. Друкер, И. Ансофф, Д. Коттер, Д. Габарро, М. Портер, П. Сенге и др.) также нашли свое отражение в «хаосе» моделей коммуникации этого периода. Общей характеристикой моделей управления отмеченного периода становятся взаимозависимость субъекта и объекта при наличии как прямых, так и обратных связей. Именно это положение позволяет нам утверждать, что в основу современных теорий управления легли модели коммуникации семиотической линии (модели Р. Якобсона, Ю. Лотмана, У. Эко), в которых актуализированы все каналы трансляции знака в полисубъектности коммуникативных связей. Итак, мы провели своеобразный «эксперимент», который позволил установить релевантность предлагаемой модели знаковой динамики для исследования 1 Лукьянова Н.А. Динамика коммуникативного пространства образовательных систем // Высш. образование в России. 2006. № 11. C. 75–86. 173 процессов управления. Было доказано, что в основе построения любых управленческих теорий лежат конкретные модели коммуникации, построенные с целью, заданной каналом трансляции знака в процессе кодирования информации. Таким образом, наша модель позволяет наглядно продемонстрировать эволюцию идей, связанных с понятием «управление» во взаимосвязи с процессами знаковой динамики, что дает возможность ее применения для выявления механизмов управления процессами знаковой динамики в социокультурных коммуникациях. 5.2 Типы механизмов управления процессами знаковой динамики Актуальность обращения к концепции Homo significans (глава 3) обусловлена темпом изменения числа людей, вовлекаемых в пространство современных коммуникационных технологий. Именно скорость происходящих изменений рождает «модные» сегодня рассуждения о подмене реального виртуальным, о тотальности симулякров, трансформации образа человека, его природы и возможностей, как о формировании «новой человеческой реальности», которая связывается с так называемой «мощью технического прогресса». В этом масштабе, по мнению современных исследователей, информационные технологии являются угрозой человеку, поскольку подобный фактор видится ключевым в механизмах манипуляции и идеологического управления существующей реальностью. Понимание роли процессов знаковой динамики как своеобразной «нервной системы» социокультурных коммуникаций позволяет по-новому осмыслить процессы, связанные с трансформацией культурных смыслов и, следовательно, определить механизмы сохранения человеком своего «я» в действительности, где бегущий человек пытается осознать движущуюся, а потому ускользающую реальность. Французский семиолог-структуралист Ролан Барт рассматривал ситуацию подчинения воображения человека навязываемым идеологическим представлениям. Он стремился найти механизмы, с помощью которых идея воздействует на сознание, причем идеей чего бы она ни была: «Меня всегда интересовало то, что можно назвать ответственностью форм. Но лишь заканчивая “Мифологии”, я понял, что проблему эту следует ставить как проблему значения (signification) <…> Значение – это соединение того, что означает, и того, что означается; это не форма и не содержание, а связующий их процесс»; и далее: «меня интересуют не столько отдельные идеи или мотивы, сколько то, как общество завладевает ими, превращая их в материал для создания тех или иных знаковых систем»1. Исследователь понимает, что это не отдельные идеи или мотивы, поскольку идея только тогда становится управляющей силой, когда общество завладевает ею, превращая в материал для создания тех или иных знаковых систем. Несомненным достижением Барта стало понимание того, что семиология должна быть «наукой о значениях», о любых значениях, намеренно создаваемых в целях коммуникации. В своем толковании значения Барт следует определению языкового знака, данному Ф. де Соссюром в «Курсе общей 1 Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс: Универс, 1994. С. 233. 174 лингвистики»1, однако не он настолько точен: Барт намеренно прибавляет, что означающее и означаемое не просто связаны между собой, а связаны в объединяющем их процессе. Таким образом, если ознáчивание является процессом, то разные значения кодируются, передаются, забываются. Они не даны раз и навсегда, поэтому может быть написана история смены значений или идеологий. Из сказанного следует, что значение – это процесс, связывающий означающее и означаемое, и что наделять значением может только человек, когда он, по мнению Барта, убеждается в общественной важности того или иного знака. Исследование механизмов влияния идеологии на человека, проведенное Р. Бартом, базируется на классической теории диадичного знака Ф. де Соссюра, что порождает некоторую противоречивость выводов. Барт отмечает, что знак можно знать или воображать, то есть «опасен» в том случае, если представляется особым образом в сознании. Но какой механизм в знаке определяет его влияние? Барт не отвечает на этот вопрос, он только формулирует тезис о том, что, «если человек не обманывается в том, чем является знак, то есть не реальным предметом, а осязаемой идеей»2, то он освобождается от власти навязываемых ему идей и может самостоятельно оперировать знаками. Именно так, с точки зрения Барта, функционируют идеологические системы, когда человек не отличает знак от образа, и считает его отражением реальности, а также, если одновременно с этим уверен в истинности образов своего воображения3. Заблуждения Барта, на наш взгляд, заключается в его приверженности классической схеме «означающее – означаемое» и схеме коммуникативного акта Р. Якобсона (схема 2). Он выстраивает определенный процесс, представляя, что знак является статичным и универсальным для всех типов коммуникаций, как это понимал и Соссюр, и выделяет три отношения внутри знака: 1) внутреннее отношение (означающее – означаемое) – символический ракурс; 2) первое внешнее виртуальное отношение к множеству других знаков для вхождения в речь – системный, или парадигматический, ракурс; 3) второе внешнее актуальное отношение (присоединение знака к другим знакам высказывания для формирования речи) – синтагматический ракурс. Одновременно, следуя соссюровской традиции, Барт фиксирует жесткую взаимоопределенность означающего и означаемого, однако это не дает понимания того, как одно означающее может рождать столь разнообразные интерпретации. Кроме того, неясным остается различение у Барта понятий «знак», «значение», «символ». Например, он пишет: «Слово “символ” теперь слегка устарело; его охотно заменяют выражениями “знак” или “значение”. Этот терминологический сдвиг свидетельствует о некотором размывании символического сознания»4. Таким образом, Барт не отвечает на вопрос о том, как знак «превращается» в значение, и не раскрывает суть обратного процесса: как значение может опять стать знаком. 1 Соссюр Ф. де Заметки по общей лингвистике. М., 1990 Барт Р. Мифологии. М., 2000. C. 251. 3 Там же. C. 253-261. 4 Барт Р. Избранные работы. М., 2000. С. 248. 2 175 Мы нашли ответ на этот вопрос, выявив механизмы знаковой динамики социокультурных коммуникаций (раздел 2.2.). Подчеркнем, что безусловной заслугой Барта является раскрытие социокультурной «ответственности формы», причем речь не столько о форме знака, сколько о форме, которую система знаков задает культуре. Барт рассуждает следующим образом: так называемый «структуральный человек» берет действительность, разделяет ее, а затем воссоединяет разделенное, а в промежутке между этими процессами рождается нечто новое благодаря деятельности человека как производителя смыслов которого Барт обозначает монотипическим именем – Homo significans, человек ознáчивающий, человек – производитель бесконечного множества смыслов 1. Именно как производитель смыслов человек воспринимает знаки, предлагаемые обществом. Однако, как мы отмечали, Р. Барт постулировал бесконечную свободу генерации смыслов, в отличие от У. Эко, который считал, что рождение смыслов все-таки ограничено свободой интерпретационного выбора 2. Этот выбор обусловлен как личным тезаурусом человека, так и миром социальных взаимосвязей, в который человек погружен. И. Пригожин и И. Стенгерс говорили, что «даже рождение новых идей у того или иного человека обусловлено тем, что мы погружены в разделяемый многими мир значений, проблем и отношений» 3. В силу этого понимания в определении человека как Homo significans мы опираемся на тезис У. Эко, видевший в человеке не создателя всевозможных смыслов, а, прежде всего, создателя интерпретант. Нельзя сказать, что понимание места человека как субъекта, производящего смыслы (воспользуемся термином Барта – Н.Л.) в культуре, является безусловно новым, но специфика современной коммуникативной ситуации заключается в том, что производство новых смыслов становится массовым. Массовые средства коммуникации становятся базисом для бесконечной погони за производством смыслов, и в этом процессе нет остановки, поэтому теряется связь означаемого с означающим. Человеку в такой «лавине» новых, им же создаваемых смыслов сложно ориентироваться, что приводит к осознанию потери идентичности в видимой тотальности бессмысленных форм, предлагаемых современной культурой. В данном контексте понимание Бартом механизмов идеологического воздействия с позиции диадической модели Соссюра является неконструктивным, поскольку не объясняет причин, по которым знак становится основным конструирующим элементом идеологических воздействий. В качестве гипотезы настоящего раздела выстурпает мысль, что в основе управленческого воздействия лежит некоторое семиотическое измерение (раздел 5.1.). При выявлении механизмов управления коммуникативным событием мы обращаемся к семиотике Пирса, а именно к положению о трех способах измерения семиозиса (семантика, прагматика и синтактика), как целях коммуникации, и установленным механизмам знаковой динамики, как механизмам прояснения значений. Сделанные выводы являются основополагающими при определении инструментов создания новых смыслов, конструирующих 1 Там же. С. 259. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум, 2005. С. 76. 3 Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М.: Прогресс, 1999. С. 258. 2 176 идеологические влияния, атакующие воображение (Р. Барт), позволяет увидеть роли, предлагаемые знаковой динамикой Homo significans в социокультурных коммуникациях: Человек управляющий и Человек управляемый. Актуальность данных ролей обусловлена следующим: что социокультурные коммуникации служат одним из главных механизмов культурной динамики, обеспечивающих саму возможность формирования социальных взаимосвязей, управления социальной деятельностью людей, накоплением и трансформацией социального опыта. Иначе говоря, есть социокультурные коммуникации способствуют функционированию семиотических механизмов культуры, названных Ю.М. Лотманом. Роли человека в ипостаси Homo significans в социокультурных коммуникациях эксплицируют интерпретационный выбор человека, который он может совершать, а это позволяет выявить типы механизмов управления коммуникативным событием в социокультурных коммуникациях. Под «управлением» (в узком смысле слова) подразумевается последовательность актов выбора, которые может сделать Homo significans в социокультурных коммуникациях. Это интерпретационный выбор, рассматриваемый в рамках настоящего исследования как выбор способа ознáчивания коммуникативного события, то есть выбор определенной коммуникативной стратегии конструирования финальной интерпретанты. Мы знаем, что яркая образность и красивые жесты создают ауру власти, зримое обладает огромной эмоциональной силой. Г. Лебон приводит следующий пример: «Антонию, например, удалось возбудить народ против убийц Цезаря никак не посредством искусной риторики, а посредством чтения его завещания и указания на его труп»1. Тем самым реализуется стратегия «презентативный символизм» служащая в данном контексте инструментом манипуляции. Однако, если человек понимает причину подобного рода нарушений, то в его силах последовательно пройти все этапы прояснения значений, т.е. определить последовательность интерпретационного выборы в процессе ознáчивания коммуникативного события. Тем самым человек самостоятельно сконструирует собственное коммуникативное событие. Как Сизиф, выбирающий свою судьбу и конструирующий свою вселенную камня2. Человек сам выбирает, быть Человеком управляемым или Человеком управляющим. Это есть роли человека в социокультурной динамике. Управляющий чем или управляемым кем? Согласно процессам знаковой динамики социокультурных коммуникаций, управляющий и управляемый – это возможность интерпретационного выбора. Мы говорим об управлении с точки зрения управляющего воздействия на «триггерные точки», существующие в социокультурных коммуникациях, – коммуникативные события, что дает новый импульс в развитии социокультурных систем. Процесс конструирования коммуникативного события как актуализированного опыта человека посредством создания устойчивых индивидуальных сущностей, порождающих некий нетривиальный смысл, может осуществляться в двух 1 Лебон Г. Психология народов и масс // Психология толпы: социальные и политические механизмы воздействия на массы. М., 2003. С. 198. 2 Камю А. Бунтующий человек. М.: ТЕРРА – Кн. клуб: Республика, 1999. С. 88. 177 стратегиях: «презентативных символизм» и «дискурсивный символизм» (раздел 3.3.). Например, в стратегии «презентативного символизма» было сконструировано коммуникативное событие первого супергероя советской эпохи. Инструментом конструирования были СМИ, которые предлагали советскому зрителю в 60-е гг. образ брутального мужчины с оголенным торсом (первый секссимвол) с помощью демонстрации фильмов с Гойко Митичем. При этом, как мы можем утверждать, опираясь на выводы раздела 3.3. была использована стратегия конструирования «презентативный символизм». Вышесказанное демонстрирует возможности интерпретации в выборе способа управления формированием коммуникативным событием в семиотической унификации реальности. А.Н. Уайтхед подчеркивает: «Полученный в результате объект имеет два аспекта: один – это подчинение общества индивидам, его составляющим, и другой – подчинение индивидов обществу. Свободные люди повинуются правилам, которые они сами для себя создали (что репрезентирует роль Homo significans как человека управляющего – Н.Л.). Такие правила должны быть найдены в целом для того, чтобы сообщить обществу поведение в соответствии с символизмом, отсылающим к конечным целям, ради которых существует общество»1. Причем, правила которые свободные люди создают для себя, будут определять модель поведения, выбранную ими. Это может быть самоактуализация, игра, следование изменяющейся модой, (то есть любая модель поведения, воплощенная в монотипических именах: Нomo reciprocans (человек обменивающийся), Ноmo communicans (человек коммуникативный), Ноmo politicus (человек политический), Ноmo sacer (человек бесправный), Ноmo novus (Новый человек), а также новые ипостаси Homo: человек самоактуализированный (А. Маслоу), Ноmo zwischens – человек колеблющийся, nobrow (буквально, «безбровый») – человек, стирающий в своих предпочтениях границу высоколобой и профаной культуры) и пр. Это лишь модели поведения, которые предлагаются нам обществом. Важно сказать, что это будет собственный интерпретационный выбор человека в социокультурных коммуникациях. На этом основании мы можем утверждать, что в социокультурных коммуникациях актуализированы две роли Homo significans. Данное понимание основано на знании механизмов знаковой динамики: 1. Человек управляющий осуществляет интерпретационный выбор в некоторой последовательности трех этапов прояснения значения. Он выбирает из множества предлагаемых ему значений и создает интерпретанту, максимально наполняя ее собственным семантическим содержанием. 2. Человек становится Человеком управляемым, если при создании своей интерпретанты (значения) он упускает (добровольно или вынужденно) такой компонент этой целостности, как этап логического определения. И это не противоречит его природе: человек соглашается принять иллюзию ясности значения и на этой основе строить свою реальность коммуникаций. Однако, понимая закономерности протекания процессов знаковой динамики, мы получаем возможность интерпретационного выбора, то есть выбираем семиотические механизмы управления коммуникативным событием. 1 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 63. 178 Итак, можно сделать следующий вывод: если в социокультурной реальности человек готов создавать значения, осознавая последовательность этапов прояснения значений, то коммуникативная стратегия «дискурсивный символизм» способна стать семиотическим механизмом, опредеяющим условия формирования коммуникативного события. Заметим, что речь не идет об управлении с точки зрения манипуляционного воздействия или о коммуникационном менеджменте как управлении организацией, речь не идет и о политически ангажированном «дозировании» семантического наполнения символизма, то есть мы не говорим об испытанных потенциалах управления коммуникационными процессами. Нас интересует управление коммуникативным событием как сущностью современной коммуникативной ситуации, и оно возможно, как это следует из обобщений, сделанных с постнеклассических позиций, выводов теории прагматизма в версии Пирса, философии процесса Уайтхеда и философии символизма С. Лангер. Опираясь на теорию символизма Уайтхеда, мы делаем вывод, что сами символы не создают новые смыслы. «Гончар, а не горшок; ответственен за форму горшка» 1. Символизм – это не инструмент создания новых смыслов, последние нужно искать в коммуникативных событиях, воздействующих на нас и описанных в символе. Таким образом, символ – это способ раскрытия реального мира через воображаемое, именно поэтому человечество всегда испытывало к символизму, по словам Уайтхеда, и сложную смесь тяготения, и отвращение. Символизм имеет как индивидуальный, так и всеобщий характер, в котором человек занимает свое место как Homo significans. Символизм (в широком его понимании) становится важнейшим средством приобретения свободы в процессе познания мира, так как в основе восприятия лежит активность человека в формировании своего собственного опыта посредством символизации. Предлагая концептуальную модель знаковой динамики, мы отчасти моделируем некоторые социокультурные процессы, являющиеся неотъемлемой частью повседневности человека, поскольку путь познания, которым следовал человек, обращаясь к миру знаков, уходит корнями в первобытное мышление. «Мысли первобытного человека настолько привязаны к чувственным ощущениям, настолько отягощены вещностью и телесностью, что происходит смешение психической реальности с внешней действительностью <…> он не отличает объективного от субъективного»2. Кроме того, потребность в символическом представлении реальности возникает из необходимости классифицировать явления такими способами, которые обладали бы достаточной компактностью и общностью, универсальностью. В такой ситуации как никогда эффективными способами управления становятся «перевороты в символизме», осуществляемые как конструирование социальной реальности. Символы сами по себе не разрушают и не убивают, они не добрые и не злые, а изменению подвергают себя люди, которые выбирают ту или иную стратегию конструирования коммуникативного события. Так, «переворот в символизме» становится возможным только благодаря человеку, вступающему в коммуникацию. Как замечает А.Н.Уайтхед, «весь вопрос символической передачи 1 2 Уайтхед А. Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 16. Петров Ю. В. Антропологический образ философии. Томск: Изд-во НТЛ, 1997. С. 30. 179 эмоции лежит в основе любой теории эстетики и искусства. Например, он дает основание для необходимости жесткого давления иррелевантной детали. Ибо эмоции подавляют друг друга, или возбуждают друг друга. Гармоничная эмоция означает комплекс взаимно усиливающихся эмоций, тогда как иррелевантные детали поддерживают эмоции, которые, из-за их иррелевантности, подавляют основное воздействие»1. В настоящем исследовании мы определили механизм такого рода воздействий, также найден ответ на вопрос, в чем сущность социокультурных изменений, происходящих в современном мире. В социокультурных коммуникациях объектом управляющего воздействия становятся коммуникативные события. Процессы знаковой динамики, что следует из предлагаемой нами модели, играют роль «нервной системы» социокультурных коммуникаций, где объектом управления являются коммуникативные события. Зная механизмы процессов знаковой динамики (разделе 2.2.), мы можем говорить о целенаправленном управляющем воздействии на них, соответственно, о возможности сопротивления (как сказано во фразе, ставшей крылатой, «процессу оглупления масс»). Итак, у человека есть право не согласиться с предлагаемой «дозой» смысла, но он должен знать о существовании спектра возможностей для того, чтобы принять решение. В связи с этим возрастает роль творческого меньшинства, элиты, которая может создать тиражируемую интерпретанту при пояснении известных схем. А. Дж. Тойнби, продолжая мысль А. Бергсона о творческом меньшинстве, называет людей, «способных разрушить порочный круг примитивной общественной жизни и свершить акт творения, – Личностями» 2. И поскольку обвинения коммуникациям ставятся в связи с омассовлением культуры, роль личности в этих процессах будет только нарастать. Семиотические механизмы управления в коммуникациях коммуникативным событием раскрываются в результате определения места человека в социокультурных коммуникациях как Homo significans в знаковых механизмах конструирования коммуникативного события, а не в предлагаемом кем-то смысле события, воздействующего на нас в первую очередь. Данный факт позволяет выбрать семиотические механизмы управления коммуникативным событием. Этот вывод формирует особенности интерпретационного выбора, который может осуществлять человек в стремлении управлять коммуникативным событием: быть Человеком управляющим или Человеком управляемым. Управляющий и Управляемый – это два варианта исполнения роли Homo significans, человека, создающего собственную интерпретанту в последовательности прояснения значений и осознающего возможность выбора своей роли в логике самоорганизующейся коммуникативной реальности. Мы можем лишь определить семиотические механизмы сложения этих ролей, а следовательно, семиотические механизмы управления коммуникативным событием. При этом, заметим в знаковой динамике нет конкретных людей, намеренно играющих роль Человека управляющего. Можно найти лиц, управляющих средствами коммуникации, но не 1 2 Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск: Водолей, 1999. С. 61. Тойнби А. Д. Постижение истории. М.: Прогресс, 1996. С. 109. 180 сутью происходящих процессов, и эти люди, при всей видимой значимости их положения, не сыграют роль Человека управляющего. В этом интерпретационном выборе важно понимать принципы современных парадоксов. Так, человек управляемый стремится действовать традиционными методами, в которых преобладают эмоции и стереотип поступка, свойственные коммуникативной стратегии «презентативного символизма». Он чувствует движение, подчиняется ходу вещей, воспринимает последовательность событий одно за другим и попадает под власть этих событий, то есть принимает чужую интерпретанту как свою и готов ее тиражировать. Однако человек, согласно восточной мудрости, должен действовать, чтобы быть (Лао-Цзы), поэтому Человек управляющий строит собственную интерпретанту в последовательности шагов прояснения значений: самостоятельно раскрывает знáчимость коммуникативного события во взаимосвязи с другими событиями коммуникативного пространства. Как отмечал А. Бергсон, это человек действия1, который чувствует движение и качество, реагирует на ход вещей, схватывает множество событий сразу и господствует над ними, то есть создает собственную значимость события, свой темпомир, и тем самым в определенной степени овладевает неустойчивостью в процессе целенаправленных действий. Именно последовательность прояснения значения определяет ответственность поступка, контролируемую посредством адекватного размышления. Важно понимать, что процессы ознáчивания не независимы от человека и мира, в котором он живет, конструируемый мир и человек, конструирующий его, представляют собой процессуальное единство. В этом и состоит второй парадокс, присутствующий в критике средств современной коммуникации как причин трансформации культуры. Мы забываем, что причиной всех изменений является человек, который сам выпустил «джина из бутылки» – создал новые технологии коммуникаций, не терпящие в управлении ими силовых способов (например, введение цензуры). Единственным средством сохранения своей идентичности в этом пространстве становится извлечение смысла, заслоненного образами и стереотипами. Наш оптимизм в оценке перспектив Homo significans основан на том, что и самого «джина», и «бутылку», и «пробку» создал человек силой своего знания. Соответственно, человек сам формирует условия интерпретационного выбора, и только от него зависит, какую роль он изберет для себя в этой множественности. В цитате Л. Кэррола мы находим подтверждение своим выводам. Алиса спрашивает: «Вопрос о том, можешь ли ты сделать так, чтобы слова значили не то, что они значат?» – ШалтайБолтай отвечает: «Вопрос в том, кто будет хозяином»2. Синергетическая парадигма постулирует, что хаос обладает сложной и непредсказуемой формой порядка и выступает как инструмент тонкой настройки. В этом и есть созидающая природа хаоса знаков. Современная нам реальность, благодаря коммуникационным средствам связи, предлагает «созвездия» интерпретант, которыми, на первый взгляд, управлять невозможно. Однако, как было показано на нашей модели знаковой динамики, желаемый результат 1 2 Бергсон А. Творческая эволюция. М.: ТЕРРА–Кн. клуб: Канон–пресс–Ц, 2001. С. 289. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Симпозиум, 2004. С.528 181 способен достигаться при серии незначительных или одного возмущений в траектории формирования коммуникативного события, если мы знаем механизмы его создания. Это позволяет корректировать траекторию, не уводя ее от аттрактора. В таком случае процессы знаковой динамики ответственные за социокультурные изменения, чутко реагирует на внешние воздействия, но сохраняют и внутреннюю устойчивость, установленную их структурой. Новизна предложенного исследования состоит именно в этом: предложена модель, которая позволяет увидеть детали, устойчивые структуры и механизмы процессов социокультурных изменений. Установлены два типа механизмов управления процессами знаковой динамики, базирующиеся на осознании возможности интерпретационного выбора человеком как Homo significans своей роли в знаковой динамике социокультурных коммуникаций: быть Человеком управляющим и Человеком управляемым в процессах ознáчивания коммуникативного события. 5.3 Границы этической ответственности в управлении процессами знаковой динамики Многовековая история формирования этических ценностей разрабатывалась в противопоставлении концептов справедливости и свободы. О свободе, как о независимости и самостоятельности, мечтали всегда, что выражалось в многочисленных восстаниях, философских учениях и пр. Действительно, сложно возражать против требований свободы и справедливости, однако, как показывает исторический опыт, попытки прийти к идеалу свободы рождают неожиданные последствия. Попытки объединить этики справедливости с этикой свободы предпринимались неоднократно. Как считают исследователи, «прорыв» в этой области осуществил немецко-американский философ Ганс Йонас в исследовании «Принцип ответственности. Попытка разработки этики для технической цивилизации» 1 (1979 г.). В своей работе он писал о том, что уже в силу своего существования человек не только должен отвечать на поставленные вопросы, но и нести ответственность за принимаемые решения в сложном, полном случайностей мире. В связи с этим как никогда становится важным определить пределы ответственности человека в управлении коммуникативным событием как объекта управления в социокультурных коммуникациях. Это задает новые перспективы для исследования, поскольку необходимо понимать, что в такой ситуации человек берет на себя груз ответственности за конечный результат, при этом нельзя только сказать, как управлять, важно еще установить, насколько ограничена должна быть свобода действий вблизи моментов неустойчивости, чтобы не была разрушена целостность системы. Вот потому новые решения необходимо нацелить не только на стимулирование социальной активности человека, но и на ценности, которые обеспечивают завтрашнее развитие социума. 1 Jonas H. The Imperative of Responsibility (In Search of an Ethics for the Technological Age). Chicago ; London: The University of Chicago Press. 1984. 255 p. 182 Несомненно, любой необъяснимый феномен вызывает страх и ужас, если непонятны причины его возникновения. Так случилось и с глобальным коммуникационным пространством. Но всё становится простым, как только мы понимаем механизмы происходящего. «Простота» иллюзорна, поскольку мир слишком сложен, но именно эта сложность позволяет Homo significans конструировать коммуникативные события при видении коммуникативных стратегий конструирования финальной интерпретанты. Однако может возникнуть опасность увлечения построением собственными интерпретантами, и коммуникативными событиями, что создает проблемную ситуацию, так как в нелинейности и непрдстказуемости социокультурной динамики одно коммуникативное событие может парадоксальным образом повлиять на развитие всей социокультурной системы. Социокультурные системы, благодаря нелинейности и непредсказуемости семиотических процессов внутри них, одновременны и неравномерны, ассиметричны и однородны, они состоят из конфликтующих структур и обладают своей индивидуальностью. Подобная конфигурация семиотических связей определяет закономерности пересечения социокультурных систем неисчислимыми границами, что формирует для каждого элемента, присутствующего в нем, обстоятельство многократных переводов и трансформаций, сопровождающихся рождением новой информации, которая приобретает лавинообразный характер. Понятие «граница», по словам Ю.М. Лотмана, двусмысленно, поскольку, «с одной стороны, она разделяет, с другой – соединяет. Она всегда граница с чем-то <…> Граница – механизм перевода тестов чужой семиотики на язык “нашей”, место трансформации “внешнего” во “внутреннее”, это фильтрующая мембрана, которая трансформирует чужие тексты настолько, чтобы они вписывались во внутреннюю семиотику семиосферы, оставаясь, однако, инородными»1. Одно из предназначений границ в жизни человека – быть ориентирами в пространстве коммуникативных связей. Граница, таким образом, выступает одним из механизмов конструирования семиотической осмысленности коммуникативного события и способом осознания собственной ответственности за последствия конструирования. Поскольку, человеку для того, чтобы идентифицировать себя, «необходимо вырабатывать ориентиры, без которых будет попросту невозможно жить в этом мире новых, едва ли не сказочных возможностей»2. Таким образом, границы этической ответственности в управлении коммуникативным событием мы будем рассматривать как «фильтрующую мембрану», определяющую этичность действий с коммуникативным событием, как момент неустойчивости в самоорганизующейся системе. Б.В. Марков отмечает: «Современный человек лавирует между многочисленными границами, и само ориентирование осуществляется в сложном мультикультурном пространстве и времени <…> Ориентирование – это, прежде всего, искусство соединять различные порядки, лавировать между ними и балансировать на их краях. Ориентирование, таким образом, связано с границами и переходами»3. 1 2 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001.С. 262. Юдин Б. Г. О человеке, его природе и его будущем // Вопросы философии. 2004. № 2. С. 19. 183 Возвращаясь к вопросу о принципах формирования и функционирования коммуникативного события, необходимо отметить, что управление коммуникативным событием в семиотических механизмах культуры – это способ «перевода» внешнего события во внутреннее событие системы. В этом случае событие является устройством для конструирования других политических, социальных и прочих событий. Современные информационные технологии изменили природу коммуникативных отношений, их масштаб, цели и результаты. В свою очередь, средства массовой коммуникации сформировали для этого действительно неограниченные новые потенциалы, многократно усилив действенность использования информации в этих целях. Э. Тоффлер писал о том, что «высшее качество и наибольшую эффективность современной власти придают знания, позволяющие достичь искомых целей, минимально расходуя ресурсы власти; убедить людей в их личной заинтересованности в этих целях; превратить противников в союзников» 1. В исследованиях К-О. Апеля открывается возможность прокладывания «моста» из семиотики в этику, так как, по мнению исследователя, существует поле напряжения между сущим и должным. К.-О. Апель, подчеркивая изменения в социокультурной сфере, происходящие в современной цивилизации, охарактеризовал их как «типичный пример неравенства» между «экспансией научно-технических возможностей и тенденцией к торможению, характерной для морали»2 настоящего времени. В этих условиях, когда «вооруженное» наукой и техникой человечество пренебрегает морально-этическими нормами, важным видится формирование таких условий, когда будет возможна «солидарная акция людей, посредством коей они берут на себя ответственность за историю» 3. Апель предлагает решение существующих проблем путем формирования «публичной воли с помощью “конвенции” (“договоренности”)»4, что уже само по себе интуитивно связано с коммуникацией, в которой значимым является рациональная аргументация в коммуникативном сообществе (что не противоречит концепции дискурсивного символизма). Апель заявлял (вслед за Пирсом, к которому относился с большим почтением), что философия должна стать прагматикой более того, прагматикой трансцендентальной. Суть трансцендентальной прагматики состоит в соединении мысли о интерсубъективности с идеей рефлексии. Таким образом, К.-О. Апель в теории коммуникативного сообщества развивает идею о тесной взаимосвязи коммуникации и этики. Ключом к сохранению социокультурной идентичности в различных коммуникативных ситуациях становятся не только процессы самопереживания собственного «Я», но и акты коммуникации. К-О.Апель выдвинул на первый план этических проблем аспекты коммуникативности, занимаясь вопросами этического обоснования 3 Марков Б. В. Философия и ориентирование человека в мире // Стратегии ориентации в постсовременности. СПб., 1996. С. 52. 1 Цит. по: Грачев Г.Г. Манипулирование личностью [Электронный ресурс]: организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия / Г. Г. Грачев, Г. Мельник, И. Мельник // Куб : электрон. б-ка / авт. сайта Г. Ефимов, В. Никонов. [Б. м.], 2006-2008. Электрон. дан. URL: htt://www.koob.ru/grachev_melnik/manipulirovanie (дата обращения: 30.07.2008). 2 Апель К.-О. Трансформация философии. М.: Логос, 2001. С. 264. 3 Там же. С. 268. 4 Апель К.-О. Трансформация философии…. С. 277. 184 трансцендентальной прагматики в общем русле этики «ответственности» в концепции Х. Йонаса и опираясь (в том числе) на версию логического прагматизма Ч.С. Пирса. Рассматривая проблему этической ответственности, М.С. Солодкая подчеркивает, что высказывания и максимы традиционной этики демонстрируют свою ограниченность прямым указанием на действие: «люби других как себя самого», «не делай другим того, что ты не пожелаешь, чтобы делали тебе», «соотноси свою собственную пользу с общей пользой» и т.д. Все эти этические универсалии были построены как единовременные и действительные в период собственной человеческой жизни1, однако в современных коммуникациях возникают такие ситуации, которые не могут регулироваться нормами классической этики, поскольку все традиционные этические теории не были ориентированы на будущее, а фиксировали только «ставшие» состояния. Американскими профессорами кафедры коммуникативных дисциплин Колледжа изобразительных искусств и коммуникации в Техасском университете (СанМаркос) С.А. Биби и Т.П. Мотет было проведено исследование по поиску объединяющих принципов человеческих коммуникаций2. Исследователи определи следующие пять принципов коммуникаций: 1. Коммуникация должна быть осмысленной, что означает высокую самооценку коммуникаторов и продуцирование понимания того, что мы есть, исходя из смыслов окружающей действительности. 2. Необходимо эффективно использовать вербальные каналы общения и правильно интерпретировать вербальные послания партнера по коммуникациям. Процесс передачи и интерпретации знаков составляет суть понимания мира и достижения взаимопонимания с окружающими. 3. Необходимо эффективно использовать невербальные каналы общения и правильно интерпретировать невербальные послания партнера по коммуникациям. Невербальная коммуникация – это в большей степени чувства и эмоции, воздействие которых может быть мощнее, чем вербальная передача смыслов, в чем и заключается сложность интерпретации невербальных сообщений. 4. Необходимо вдумчиво слушать окружающих и давать обдуманные ответы. Слушающий играет достаточно активную роль в коммуникативном акте, он занят установлением контакта с собеседником. Суть четвертого принципа – развитие чуткости к другим, ориентирование на желания и ценности других. 5. Необходимо корректно преподносить информацию окружающим. Корректно подавать информацию не значит говорить слушателю только то, что он хочет услышать. Это было бы неэтично. Необходимо редактировать и подавать информацию, так чтобы другой правильно понял мысль, что позволяет достичь цели коммуникации без использования угроз и лжи3. 1 Солодкая М.С. Ответственность субъекта управления: состояние проблемы и перспективы исследования // Credo. - Оренбург. - 1998. - N 1. - С. 33-43. 2 Биби С. А., Мотет Т. П. Коммуникация и ценности // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 11-32. 3 Биби С. А., Мотет Т. П. Коммуникация и ценности // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 23-25. 185 Как отмечают исследователи, поиск универсальных ценностей и их отношение к вопросам коммуникативной этики проводится достаточно долго, поскольку вопросы, связанные с универсальными этическими принципами базируются на теории человеческой коммуникации. Причем многие ученые указывали на взаимосвязь между поведением человека в человеческой коммуникации и морально-этическими стандартами (Биби и Мотет ссылаются на работы Р. Иохансена, Д. Барнлунда, Г. Миллера и др.). Однако исследователи подчеркивают, что только К.С. Льюис определил универсальные принципы коммуникации в связи с коммуникативной функцией языка, поскольку именно язык становится инструментом формирования универсальных признаков. На основании этических стандартов поведения, выделенных Льюисом, для всех культур американские ученые определили этически приемлемые принципы поведения в коммуникациях. Эти принципы рассматриваются во всех коммуникативных контекстах. Осмысленность, искусство вербального и невербального общения, умение слушать, отвечать и адаптировать свой ответ к особенностям восприятия аудитории – важнейшие элементы взаимодействия между людьми, независимо от того, о какой коммуникации идет речь (межличностной, групповой, публичных выступлениях, интернет-общении и пр.)1. Этика коммуникаций рассматривается как основа для ответственного образа мыслей, способа принятия решений, развития взаимоотношений и создания сообществ в различных контекстах, культурах с помощью различных средств и каналов коммуникации. Более того, коммуникативная этика показывает честь и достоинство человека, воспитывая в нем честность, справедливость, ответственность, уважение к самому себе и окружающим 2. Именно об ответственности, с нашей точки зрения, необходимо говорить при управлении коммуникативным событием. В настоящее время как, отмечает М.С. Солодкая, на смену традиционным этическим системам должна прийти новая этика, – этика ответственности3. Субъектом ответственности здесь является индивид, вступающий в коммуникацию как субъект управления, предметом ответственности – коммуникативные процессы. Временем ответственности будет необратимость процессов знаковой динамики, происходящих в социокультурных коммуникациях. Конечно, выделенные пять этических принципов коммуникаций не отражают единственно верное решение проблемы коммуникации и ценностей, и существует множество коммуникативных теорий, описывающих коммуникацию в других контекстах. Установление этических границ при управлении коммуникативным событием связано не только с осознанием ценности знака другой культуры, вниманием к проблемам другого, но и важности эмоций, проявляемых человеком в процессе коммуникации, особенно при использовании невербальных способов общения. 1 Биби С. А., Мотет Т. П. Коммуникация и ценности // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 25. Биби С. А., Мотет Т. П. Коммуникация и ценности // Вестн. РГГУ. 2007. № 1. С. 21. 3 Солодкая М.С. Ответственность субъекта управления. С. 39. 2 186 Но именно обращение к этическим принципам коммуникаций позволяет установить границы управления коммуникативным событием, понимаемые нами как своеобразный этический фильтр, который необходим при переводе системы от внутреннего события к внешнему событию, имеющей бифуркационную природу (что предполагает непредсказуемость изменений, нарастание внутреннего неравновесия). В такой системе имеются уязвимые места, на наш взгляд, это коммуникативные события, где небольшое, но топологически правильное воздействие может привести к разнообразным последствиям. Итак, особенности управления в современных коммуникациях зависят, в первую очередь, не от специфики внешнего воздействия, а от ответственности за принятые решения. В силу этого, разумное управление должно научиться обращению с неустойчивостью, определяя пограничные условия возможных воздействий. Важно установить, насколько должна быть ограничена свобода действий вблизи точек бифуркации, а это невозможно сделать без понимания условий, формирующих этическую ответственность субъекта управления. Предположим, что управляющее воздействие на коммуникативное событие может базироваться на следующих принципах. 1. Вопрос о том, как должны функционировать процессы знаковой динамики социокультурных коммуникаций, неотделим от вопроса, как они функционируют на самом деле. 2. Управление означает перевод системы из одного состояния в другое, согласно целям управления. Для этого необходимо таким образом воздействовать на структурные компоненты знаковой динамики, чтобы они развивались в нужном темпе и в желаемом направлении. 3. По своей сути управление системно, именно это обстоятельство определяет тот факт, что управленческие воздействия в одной системе, оказывают влияние на решения, принимаемые в других областях, поскольку в нелинейных системах возможны резонансные явления, которые могут приводить к бόльшим эффектам, чем сильное, но несогласованное с системой воздействие. В результате, повышается значение ответственности человека за управленческие решения, принимаемые им. Именно на этих принципах должны выстраиваться уровни ответственности субъекта в управлении коммуникативным событием (как свобода действия с ним), то есть «выражение ответственности человека за выбор своих желаний и способ его самоутверждения в качестве природного существа» 1 (А.А. Гусейнов). Как отмечает А.А. Гусейнов, в процессе перехода от традиционно организованных форм жизни к большим и сложным системам принципиальное изменение состояло в том, что общественные отношения приобрели вещный характер, то есть стали регулироваться не по логике личных отношений и традиций, а по логике предметной среды2, то есть, в нашем понимании, по логике процессов знаковой динамики. В таком контексте концептуальное значение 1 Гусейнов А. А. Этика и мораль в современном мире [Электронный ресурс] // Этическая мысль: ежегодник. Электрон. дан. М., 2000. URL: http://ethics.iph.ras.ru/em/em1/1.html (дата обращения 15.06.2009). 2 Гусейнов А. А. Этика и мораль в современном мире [Электронный ресурс] // Этическая мысль: ежегодник. Электрон. дан. М., 2000. URL: http://ethics.iph.ras.ru/em/em1/1.html (дата обращения 15.06.2009). 187 приобретает вопрос об этической ответственности субъекта управления, так как сегодня, когда развитие информационных технологий ставит новые вопросы о сохранении социокультурной идентичности в глобальности коммуникаций, проблемы, связанные с осознанием ответственности человека за принимаемые им управленческие решения, становятся как никогда актуальными. В свое время М. Маклюэн писал о всемирной сети, которая, на его взгляд, представляла собой расширение нервной системы человека. В коммуникативной среде нового, «электронного», общества, важным становится не то, что передают (message), а то, как происходит передача (medium). Эту идею М. Маклюэн сформулировал в знаменитой парадоксальной формуле «the medium is the message», в которой воплотились те процессы, которые в корне изменили содержание и направленность социокультурных процессов в современном мире, актуализировав проблемы идентификации человека в коммуникациях. Однако, как отмечает У. Эко в критике Маклюэна, «его пророчество насчет “глобальной деревни” оправдалось лишь частично, “конец эры Гутенберга” не оправдался вовсе, а самый знаменитый афоризм “The medium is the message”, еще кое-как применимый к телевидению, совсем не работает применительно к Интернету <…> когда начинаешь пользоваться Интернетом всерьез, далеко не всё редуцируется к факту собственного существования, как в случае телевидения. В конце концов, всё сводится к проблеме внимания: нельзя пользоваться Интернетом рассеянно, как смотрят телевизор или слушают радио»1. Возражения У. Эко являются отражением ситуации последних десятилетий, когда нашей повседневностью стали принципиально новые коммуникационные технологии. Эта ситуация беспрецедентна, поскольку в нашу реальность впервые вошла саморазвивающаяся и самоорганизующаяся технология. Такой реалии прежде не было, и, оценивая с философских позиций эту ситуацию, мы осознаем ее как источник деформации культуры и философии. Следовательно, принципы ответственности за принимаемые решения по управлению коммуникативными событиями имеют отчетливо выраженную этическую, ценностную окраску. Кроме того, характеристика современного мира, с точки зрения синергетической парадигмы, именно принцип ответственности вводит в контекст становления постнеклассического типа рациональности. Как отмечает В.С. Степин, в расширении поля рефлексии над своей деятельностью необходимо учитывать соотнесенность получаемых знаний об объекте с его ценностно-целевыми структурами2, поэтому, принцип ответственности приобретает особую роль в глобальности коммуникаций. Он регулирует уже не только познавательные стратегии коллективного субъекта постнеклассической науки, но и, в определенном смысле, обеспечивает его целостность. Из сказанного следует вывод, что этот принцип интегрирован в фундаментальные понятия постнеклассической парадигмы, поскольку объединяет в себе идеи организации и управления (в отличие от классической кибернетической парадигмы 1 Маршалл Л. Под Сетью [Электронный ресурс] : (интервью) / Ли Маршалл, Умберто Эко // Искусство кино. 1997. № 9. Электрон. версия печат. публ. URL: http://lib.ru/UMBEKO/kinowed97.txt. (дата обращения: 25.08.2008). 2 Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2000. С. 633. 188 вертикального (иерархического) управления, где управление подчиняет себе коммуникацию). Итак, установлено, что границы управления процессами знаковой динамики являются своеобразным этическим «фильтром», при установлении степени ответственности субъекта управления в процессах интерпретационного выбора при ознáчивании коммуникативного события. Подводя итоги пятой главы, можно сделать следующие выводы. 1. На основании алгоритма, используемого для построения концептуальной модели знаковой динамики социокультурных коммуникаций, классифицированы многообразные теории управления. Таким образом, доказана релевантность разработанной модели знаковой динамики исследованию процессов управления, что позволяет утверждать: выстроенная модель может быть применена для выявления механизмов управления процессами знаковой динамики социокультурных коммуникаций. 2. Выявлено, что типы механизмов управления процессами знаковой динамики основаны на принципиальной возможности интерпретационного выбора человеком своей роли в социокультурных коммуникациях. Человек, играющий роль, человека управляющего понимает структуру и закономерности функционирования процессов знаковой динамики, то есть самостоятельно определяет последовательность прояснения значений в процессе ознáчивания коммуникативного события (может самостоятельно определять смысловую ясность вещей, выбирая коммуникативную стратегию «дискурсивный символизм»). Человек выбирает роль Человека управляемого, если в процессе интерпретационного выбора, как выбора способа интерпретации, он упускает (добровольно или вынужденно) главный из компонентов этой целостности – этап логического определения – в процессе ознáчивания коммуникативного события и, следовательно, смысл события раскрывается в предлагаемых СМИ картинахобразах. То есть реализуется коммуникативная стратегия «презентативный символизм». 3. Установлены границы этической ответственности управления процессами знаковой динамики, рассматриваемые как способы этического коммуникативного поведения в процессе интерпретационного выбора при ознáчивании коммуникативного события. Новизна выводов, изложенных в пятой главе монографии, заключается в том, что на концептуальном уровне, опираясь на разработанную модель знаковой динамики, установлена принципиальная возможность управлять процессами знаковой динамики в социокультурных системах в результате выбора типа механизма управления как интерпретационного выбора коммуникативной стратегии конструирования финальной интерпретанты Homo significans при ознáчивании коммуникативного события. 189 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Сегодня социокультурные изменения тесно связаны с вопросами глобализации, развитием коммуникационных технологий, массовых коммуникаций и пр. Суть многих проблем, изучаемых современными исследователями, можно сформулировать следующим образом: новейшие технические возможности распространения информации влияют на формирование всей системы материальных и духовных ценностей общества. Деформации в современном социуме настолько значительны, что становятся темой многочисленных философских, социологических и культурологических изысканий. В этой связи, ставится вопрос, с помощью каких моделей и какого концептуального инструментария может быть рассмотрена проблема изменений, происходящих в культуре. Таким образом, значимой видится потребность в результатах исследования проблем социокультурных изменений. Вышесказанным определяется актуальность настоящего исследования: предлагается концепция моделирования важнейшего фрагмента нашей реальности – коммуникативно-семиотических процессов социокультурных изменений. Коммуникативно-семиотические процессы являются важнейшей частью составляющей социально-культурных трансформаций, поскольку, неоспоримым эмпирическим фактом следует признать утверждение, что итогом наших размышлений отражаются исключительно в знаках. Знаки – это первое, что мы создаем, и из них формируются знаковые системы. На протяжении всей истории человечества оформляется особая семиотическая реальность. Последняя понимается нами как реальность, существующая в виде знаков и знаковых систем, при этом семиотическая реальность от начала и до конца является плодом ума и рук человека. Естественные предметы мы наделяем свойством знаков, в противном случае они остаются просто вещью – предметом, с помощью которого люди оказывают прямое воздействие на тот мир, в котором живут, физически изменяя его в своих интересах (штанга в руках спортсмена, скальпель в руках хирурга и т.к. принадлежат миру вещей). Кроме того, в отличие от мира вещей, меняеющего наш мир, мир знаков модифицирует наше представление о мире только в процессах коммуникаций. Конечно, коммуникации могут возникать между машинами и животными, и они также способны транслировать знак, но только коммуникации в социуме являются основанием для созидания человека и общества. Коммуникации, таким образом, это социокультурный механизм, ориентированный на взаимодействие субъектов социокультурной деятельности с целью передачи информации или обмена посредством знаков. Человек может воспринимать знаки как знаки, но факт их объективного существования от этого не меняется. Коммуникативносемиотическая реальность объективируется в виде закрепленных в коммуникациях общественной традицией знаков и знаковых систем. Она существовует вне нашего сознания и развивается по своим собственным законам. Это и есть жизнь знаков, описанная в версии семиотики Ч.С. Пирса. Именно эти законы смоделированы автором представленной работы при рассмотрении процессов знаковой динамики социокультурных коммуникаций. 190 Проблемный уровень исследования определяется тем, что современным коммуникационным технологиям присваивается семиотическая функция конструирования реальности. Гипотезой данного изыскания является тезис, что начальной точкой при анализе социокультурных изменений в их коммуникативносемиотическом аспекте должно стать исследование не отдельного конкретного знака и способа его существования в коммуникациях, а процессы знаковой динамики социокультурных коммуникаций. Проводя аналогию с известной моделью венгерского архитектора Э. Рубика (Erno Rubik), можно сказать, что образ «волшебного кубика» воплощает в себе весь спектр взаимообусловленности процессов знаковой динамики социокультурных коммуникаций, поскольку каждое семиотическое образование находится во взаимосвязанности и взаимозависимости с другими. Аппелируя к примеру с кубиком, следует заметить, что его целостность при всем многообразии конфигураций является показательным примером массы комбинаций семиотических взаимозависимостей в коммуникациях. Повторяющиеся связи между такими его компонентами знаковой динамики как форма знака, процесс его трансляции и результат процесса, – это интерпретанта знака. В процессах знаковой динамики репрезентируется целостность процессов социокультурных коммуникаций, так как обеспечивают собой указанные процессы коммуникации. Как при разнообразных поворотах граней не распадается кубик Рубика, так и процессы коммуникации способствуют функционированию базовых семиотических связей в культуре как определенным образом организованной знаковой системе (в концепции Ю.М. Лотмана). Предложенная автором исследовательская концепция коммуникативносемиотического моделирования социокультурных изменений позволила построить модель знаковой динамики социокультурных коммуникаций, рассматриваемый пример использования данной концепции в целях изучения природы, причин, механизмов и принципов управления социокультурными изменениями. В период огромной популярности кубика Рубика английские психологи провели эксперимент: дали головоломку человекообразным обезьянам. Шимпанзе вначале с чрезвычайным интересом отнеслись к ней, но затем стали беспокоиться, постепенно беспокойство перешло в сильное волнение, сравнимое с отчаянием. Исследования психологов показали, что некоторые люди, более часа безрезультатно вертевшие в руках игрушку, тоже начинали нервничать, злиться, у неуравновешенных людей появлялось желание сломать кубик. К их услугам в продажу даже были выпущены небольшие пластмассовые топорики, предназначенные для «наказания» строптивой игрушки, а к покупке прилагалась инструкция, в которой говорилось о том, что можно сделать из деталей разломанного кубика. Проводя аналогию, заметим, что непонимание природы происходящих сегодня социокультурных изменений приводит к тому, что виновными «назначаются» новые коммуникационные средства связи, которые являются, по сути, способами передачи информации, но не меняют «условий игры» при порождении новых смыслов в процессах коммуникации. Современная нам коммуникативно-семиотическая реальность подобна разнообразным конфигурациям кубика, и если мы знаем правила «сборки» и можем осуществлять 191 коммуникативно-семиотическое моделирование социокультурных изменений (мы предлагаем только одну из моделей − концептуальную модель знаковой динамики), то окружающий нас мир знаков, создаваемых в коммуникациях, становится более понятным, следовательно, более предсказуемым и управляемым. Так, представляется возможным найти ответить на вопрос, почему мир меняется, что служит тому причиной. В конечном счете, можно ли овладеть этими изменениями, то есть скоростью, направленностью и темпом протекания процессов социокультурных изменений? Итак, в проведенном исследовании были получены следующие концептуально новые результаты. На основании исследовательской концепции коммуникативно-семиотического моделирования социокультурных изменений выявлены структура и закономерности коммуникативно-семиотических процессов в социокультурных системах, определяющих повседневности коммуникативных ситуаций, в которых человек в качестве Homo significans имеет возможность интерпретационного выбора (Человеком управляющим или Человеком управляемым), выбирая коммуникативную стратегию конструирования финальной интерпретанты при ознáчивании коммуникативного события, то есть самостоятельно определяя типы механизмов управления процессами знаковой динамики. В силу сказанного, моделирование коммуникативно-семиотических процессов социокультурных изменений является изучением способов сохранения социокультурной идентичности в современной культуре. Перспективным направлением для продолжения такого рода исследований видится изучение проблем современной культуры, связанных с необходимостью определения коммуникативно-семиотических закономерностей многообразных социокультурных трансформаций. 192 Именной указатель Аймермахер К., 46 Апель К.-О., 13, 17, 18, 190 Аристотель, 12, 169 Бабайцев А.Ю., 67 Барнлунд Д., 191 Барт Р., 45, 47, 96, 97, 99, 122, 123, 180, 181, 182 Барулин А. Н., 24 Бахтин М.М., 39, 40 Бел М., 50 Белл Д., 84 Бенвенист Э., 41, 48 Бергер П., 85 Бергсон А., 71, 101, 110, 137, 186, 187 Беркс А., 12 Берло Д., 62, 171 Биби С. А., 191 Блумфилд Л., 37 Боас Ф., 37 Боброва А. С., 71, 102, 103, 104 Бодрийяр Ж., 79, 90, 105, 149, 150 Бонецкая Н. К., 39 Брайсен Н., 50 Брэддок Р., 62, 171 Брюно Ф., 37 Бурдье П., 123 Ван Дейк Т. А., 144, 145, 146, 147, 148, 165 Вандриес Ж., 37 Вебер М., 172 Вернадский В.И., 56 Видгоф В. М., 101 Винер Н., 177 Вирилио П., 82 Волкова В. В., 124 Гадамер Г.-Г., 96 Гербнер Дж., 62, 171 Гиренок Ф.И., 5, 82, 156, 162 Гленсдорф П., 89 Глюксман А., 149, 151 Гордеева М. А., 105 Граммон М., 37 Грачев Г.Г., 190 Греймас А.Ж., 148 Грин Р., 87 Грэхэм П., 177 Гусейнов А. А., 35, 64, 193 Дарендорф Р., 94 Деледэлл Д., 16 Делез Ж., 41, 100 Деррид Ж., 47 Джевонс У., 15 Джеймс У., 11, 12, 32 Джонас Х., 188 Димок М., 175 Донахью Г., 81 Друкер П.Ф., 177 Дьюи Д., 12, 32 Дэнс М., 62 Ельмслев Л., 37 Женетт Ж., 47 Жижек С., 149 Жолковский А., 47 Зверинцев А. Б., 168 Иванов В В., 122 Ивин А. А., 32 Иноземцев В. Л., 84 Иохансен Р., 191 Камю А., 183 Кант И., 15, 73 Кантор Г., 15 Караулов Ю. Н., 146 Кассирер Э., 10, 114, 115, 116, 127 Кемпсон Р., 30 Клиффорд У., 15 Клягин С.В., 64, 66, 152 Князева Е.Н., 80, 155, 158, 162 Кокаревич М. Н., 9, 163 Колапьетро В., 13, 18, 34, 70, 74, 108 Колосов А.В., 80 Корель Л.В., 162 Косарев А. Ф., 122 Котлер Ф., 62 Кравченко А.И., 170, 172 Кредисов А. И., 177 Кристева Ю., 85 Кронгауз М. А., 32 Кулик И., 79 Кунс Х., 176 193 Курдюмов С.П., 80, 155, 159, 162 Лазарсфельд П., 62 Лакан Ж., 47 Лангер С., 10, 109, 114, 115, 117, 118, 119, 121, 127, 144, 145, 184 Лапицкая Я. В., 105 Лассуэлл Г., 62, 63, 171, 178 Лахути Д.Г., 27 Лебон Г., 183 Левин К., 175 Леви-Строс К., 45 Лефевр В.А., 66, 67, 164 Лосев А.Ф., 120 Лотман Ю.М., 9, 10, 47, 55, 56, 57, 58, 62, 68, 71, 79, 94, 96, 121, 131, 141, 142, 157, 178, 179, 182, 189, 197 Лукман Т., 85 Лукьянова Н.А., 62, 120, 122, 171, 174, 176, 178 Луман Н., 8 Льюис К.И., 12 Льюис К.С., 191 Лэдд-Фрэнклин К., 111 Макгрегор Д., 175 Маклин М., 62 Маклюэн М., 119, 193 МакФарланд Д., 177 Малецке Г., 62 Мамфорд Л., 116 Марголис Дж., 12, 118 Марков Б. В., 189 Марш Д., 175 Маршалл Л., 194 Маслоу А., 175 Мейе А., 37 Мелик-Гайказян И.В., 61, 86, 120, 141 Мерфи М., 16 Мескон М., 62, 170, 172 Метц К., 47 Мид Дж., 12 Миллер Г., 191 Миронов В.В., 86 Момджян К. Х., 166 Морган Ж. де, 15 Морено Д.Л., 175 Морли Ф., 111 Моррис У., 32, 52, 76 Моррис Ч., 13, 31 Мотет Т. П., 191 Мотрошилова Н. В., 169 Нёт В., 16, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 28, 29, 30, 50, 61, 64, 65, 69, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 94, 102, 103, 108, 113 Никифоров А. Л., 32 Николис Г., 85 Нубиола Дж., 110, 111, 112, 113 Ньюкомб Т., 62, 63, 176, 179 Огден К., 15 Олейн К., 81 Орлова Г., 161 Осборн Р., 178 Осгуд Д., 62 Осташова Н. В., 119, 120 Перегудов Ф. И., 61, 168, 173 Перси У., 15 Петров В. В., 146 Петров Ю. В., 185 Пиано Дж., 111 Пирс Ч., 4, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 31, 33, 34, 36, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 56, 58, 59, 60, 61, 64, 65, 67, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 76, 77, 78, 83, 85, 94, 95, 96, 99, 101, 102, 107, 110, 111, 112, 113, 116, 117, 120, 122, 132, 133, 137, 148, 152, 163, 184, 190, 196 Познер Р., 45 Поппер К., 13 Порус В.Н., 5 Пригожин И., 12, 60, 85, 89, 94, 107, 110, 139, 141, 155, 157, 160, 181 Пропп В.Я., 46 Рассел Б., 32, 111 Ратников В. С., 162 Рикер П., 96 Рили Дж. и М., 62 Ричардс И., 15 Розин В.М., 35 Розов Н.С., 139 Ройс Д., 12 Ромат Е. В., 125 Рорти Р., 150 Свасьян К.А., 114, 115 Сепир Э., 37 Серебряный С., 20 Сибрук Дж., 94 Симон Р., 175 Сиполс А.А., 152, 160 Солодкая М.С., 191, 192 Соломоник А., 42, 43 Соссюр Ф.де, 11, 27, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 45, 47, 48, 49, 52, 54, 56, 58, 59, 85, 134, 180, 182 Спенсер Г., 15 Стенгерс И., 12, 60, 107, 109, 139, 141, 155, 181 Степин В.С., 9, 93, 194 Сухачёв Н., 14 Сухачёв Н. Л., 26, 44 Тарасенко В. Ф., 157 Тарасенко Ф. П., 61, 168, 173 Тиченор П, 81 Тищенко П. Д., 126 Тодоров Ц., 47 Тойнби А. Дж., 84, 186 Тоффлер Э., 190 Трубецкой Н.С., 37 Тухватулина Л.Р., 61 Тюпа И.В., 142 Уайтхед А.Н., 10, 12, 32, 109, 110, 111, 112, 113, 115, 116, 117, 118, 119, 124, 126, 127, 137, 138, 140, 141, 159, 163, 183, 184, 185 194 Уивер У., 62, 63, 174, 178 Усманова А. Р., 46, 47, 49, 54, 98 Уэлби В., 15, 18, 22, 103 Уэстли Б., 62 Фиск Дж., 11 Фиффер Д., 175 Фиш М., 16 Флер М. Де, 62 Фоллет М., 175 Фонтаний Ж., 148 Фреге Г., 30, 32, 95 Фрейд З., 124 Фуко М., 161 Хабермас Ю., 61, 68 Хант Д., 178 Хартсхорн Ч., 12 Хаузер Н., 16, 17 Хаузер Н., 15, 16 Хейер М., 175 Хёйзинга Й., 94 Херцберг Ю., 175 Холмс О., 11 Чандлер Д., 38, 99 Чешев В.В., 66 Шапиро М., 13 Шеннон К., 62, 63, 174, 178 Шервуд Ф., 175 Шермерорн Д., 178 Шмид В., 46, 62, 171 Шрам В., 62 Шрёдер Э., 15 Шрейдер Ю., 133 Штейнман М. А., 88, 125 Эко У., 10, 19, 20, 21, 22, 25, 26, 27, 28, 30, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 58, 59, 62, 63, 67, 75, 85, 86, 88, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 107, 125, 137, 140, 141, 148, 152, 153, 178, 179, 182, 187, 194 Юдин Б. Г., 189 Юнг К., 94, 124 Якобсон Р., 10, 13, 28, 37, 41, 46, 49, 52, 56, 57, 58, 62, 113, 178, 179, 181