КРОТ откопал в кротовых архивах интервью с Гариком Осиповым — коллекционером никому не нужных сокровищ, непревзойденным стилистом и бытовым эзотериком. Некогда он придумал свой собственный ни на что не похожий дендизм, верно угадав, что в его штучном макабрическом пижонстве будет куда больше пресловутой контркультуры, чем в мнимом протесте панк-рока. С Осипова можно лепить образ идеального крота: редко поднимаясь на поверхность, с пустыми руками Гарик не появляется; в его легендарных ночных радиоэфирах гремели на всю страну Blood Axis, легко уступая волну наивным французам полувековой выдержки и Алле Пугачевой — случайный слушатель-полуночник, наткнувшись на такое, поначалу крепко застревал в ментальном тупике, откуда его с инфернальным хохотом выводил на свет Граф Хортица. Оставив в прошлом FM-культуртрегерство, Осипов продолжает исполнять свои и чужие песни, писать стихи и рассказы, переводить книги и менять насквозь материальный мир в лучшую сторону, и лишнее тому подтверждение — то, что за три года сказанное в этом интервью ничуть не устарело. И пусть в письменном изложении из речей неугасимого Хортицы улетучивается львиная доля его мефистофелевского очарования, завязанного на неподражаемом голосе маэстро, будем считать благотворительную спецрубрику «КРОТ — глухонемым» открытой самым достойным из всех возможных способов.
Комментарий Осипова-2020:
«В связи с перевыпуском старого интервью мне предложили сказать несколько слов о том, что сдвинулось, что изменилось, а что осталось на прежних местах и в прежнем виде среди экспонатов нашего, скажем так, музея „бесполезных ископаемых“.
Уходящий и предшествовавший ему годы стали наиболее плодотворными за всю мою „карьеру авантюриста“ — вероятно, потому, что мне всегда было интереснее рассказывать о другом и других, нежели о себе, поскольку частная жизнь современного человека, его „личный опыт“, до смехотворного стереотипны.
За минувший год действительно многое изменилось: кто-то стал добрее, кто-то придирчивее, кто-то впечатлительнее, а кто-то — легковернее. Все эти метаморфозы коснулись и меня самого.
Когда тебе предлагают твой старый текст, возникает соблазн его обновить и усовершенствовать, но мы не станем этого делать, потому что реакция случайных слушателей на самые шершавые и щекотливые пассажи моих радио-шоу с годами становится все более раскрепощенной. Таких людей совсем немного, но их никто не ангажировал, это их обособленный выбор. Мои симпатии неизменно на стороне таких энтузиастов, и надеюсь, что это взаимно».
— Вы производите впечатление очень энергичного человека: пишете книги, стихи, записываете альбомы, раньше вели радиопередачи, но в последнее время про вас гораздо меньше слышно. Чем объясняется такое затишье?
— Наверное, отчасти потому, что за десять лет такой запоздалой активности сформировалась определенная аудитория, круг людей, которым это интересно, которые хорошо знают меня, а я хорошо знаю их — и больше нам никто не нужен.
Мы пережили кризис чувств, пережили тот этап, когда кажется, что все исчерпано и нужно либо закругляться, либо становиться таким профессионалом-поденщиком со всеми сопутствующими этому ремеслу недостатками. У меня нет времени, да и особого желания конкурировать с теми людьми, которые сегодня располагают к себе людей за счет опошления материала.
Сейчас уже можно об этом говорить — я начал и петь, и писать, и вести передачи на радио без каких-то особых амбиций. Все складывалось естественным образом, примерно так же, как в эпоху моего отрочества, когда не было рекламы, прессы, да и вообще такого понятия как культурология, но тем не менее артисты, местные ли или нездешние, находили своих слушателей и поклонников, среди которых были как просто потребители, так и гурманы, подпольные ценители и толкователи их творчества. Это давало возможность в разумных пределах избегать самоповторов, халтуры, спекуляции и эпатажа. К сожалению, очень многие люди моего поколения, которым удалось создать свой публичный образ, продолжают его поддерживать машинально, как поправлять галстук. Я прекрасно их понимаю, и в моих суждениях нет никакой горечи или зависти к их успеху — я человек, абсолютно довольный жизнью. Меня устраивает та небольшая доля известности, которой я располагаю. Мне нравится эта атмосфера узкого круга, вечерних посиделок с обитателями далекой базы отдыха. У меня нет сверхзадач, я хочу исполнять те песни, которые у меня более или менее получаются, и не пользоваться ими как какими-то биологическими добавками или стимуляторами. Пока я еще эмоционально соответствую той атмосфере, меня это вполне устраивает, и это устраивает узкий, но очень дорогой мне круг людей.
— Хорошо известно, что вы большой поклонник и коллекционер восточно-европейской поп-музыки и эстрады. Антон Шандор Ла-Вей и Бойд Райс тоже большие почитатели этого направления в массовой культуре — совпадение, или же вы сознательно обратились к этому с оглядкой на кого-то для создания собственного образа?
— О существовании доктора Ла-Вея я узнал гораздо раньше, чем о существовании Бойда Райса. Это были 1970-е, описанные в моих достаточно искренних записках (пусть там есть и вымысел, все персонажи составные, но я ведь не торгую своим альА что до представителей темной волны, шумового террора — у них ведь тоже сочетается радикальный и брутальный авангард с интересом к популярным, обывательским исполнителям. Все они увлекались ABBA, Барри Уайтом — не самая, казалось бы, подходящая музыка для декадентов, для последователей крайне правой идеологии, хотя, если вдуматься, все это очень естественно. Сам я человек с тупым и крепким иммунитетом к авангарду. Я в нем ни черта не понимаю и совершенно от этого не страдаю — наоборот, только больше могу наслаждаться любимой музыкой.
— Возможно ли вообще возрождение «шансона с человеческим лицом», которым так бредили в середине десятилетия?
— Возможно, но не на массовом уровне и постольку, поскольку существуют люди, глубоко понимающие поэтов Серебряного века. Есть уже такие люди, которые рискуя показаться в глазах неискушенного потребителя попросту ненормальными, изучают советскую поэзию — сатирическую, бытовую, официальную — и находят там массу интересных вещей. У Эренбурга, Шеваловского, у многих других авторов можно вычитать совершенно колоссальные вещи. Можно подражать Бодлеру, Эдгару По, ссылаться на Алистера Кроули на каждом шагу, но это будет всего лишь имитация, как в магазине готической одежды. Но вот если копнуть творчество советских поэтов-песенников: Дербенева, Гаджикасимова, которых вроде бы все знают, но только с эстрадной, а не с эзотерической стороны... У нас это было несколько иначе, чем за границей.
Боб Дилан, например, при всем своем статусе живого классика, академика, остается интересным и не до конца понятым явлением. Все его даже самые горячие поклонники, достаточно известные и уважаемые люди от Марлона Брандо до Аллена Гинзберга, всегда подчеркивают, что творчество Дилана — очень туманное, герметичное, нерациональное и местами даже абстрактное. В нем нет сюжетов, нет общих мотивов, разве только когда он делает стилизации под кантри или ранние протестные песни, а так в его поэзии необходимо разбираться, чтобы что-то понять, какой бы простой ни казалась на первый взгляд форма.
То же самое можно сказать и о некоторых песнях Игоря Эренбурга, которые пылятся на бобинах — ведь это были злободневные зарисовки на тему тогдашнего быта, и сейчас уже малопонятно, о чем там идет речь. Но воспринимаются они как Тим Бакли или Лу Рид, загадочный и не нуждающийся в объяснении.
— Когда-то вы открывали много неизвестных на тот момент широкому слушателю групп в «Трансильвании», а если бы у вас сейчас была возможность вести радиопередачу, что бы вы в первую очередь ставили в эфир?
— Сейчас я бы делал акцент на общеизвестных исполнителях, выделяя у них интересные и необычные вещи, которые присутствуют у каждой творческой единицы, но зачастую оказываются наименее оцененными по сравнению с более массовым материалом. Желание выделиться каким-то щегольством, тем, что я знаю то, чего вы не знаете — это мне уже не по возрасту и не по нраву. С другой стороны, ведь у многих гладких и коммерчески успешных групп присутствуют совершенно еретические корни, и они так или иначе у них проявляются. Я бы хотел, чтобы меня слушали простые люди, которые не читают серьезных трудов, но тянутся к хорошей музыке.
— Вы неоднократно обличали современную популярную музыку. Где, на ваш взгляд, проходит грань между хорошей поп-музыкой и плохой?
— Эту грань можно почувствовать, только когда пройдет определенное время. Очень многих моих любимых исполнителей я слушал в ту эпоху, когда всех от них тошнило, и это было настолько неактуально, что о них даже не вспоминали. Я хорошо помню, как я стал увлекаться разнообразными битниками. Это была середина 1970-х годов, я слушал такие группы, как Troggs, Dave Clark Five, The Sonics, и знакомые говорили мне: «Зачем тебе это примитивное дерьмо, послушай лучше Dark Side Of the Moon, там все красиво, все качественно, а это сопляки какие-то орут, рок-н-ролл ветхий». Но со временем стало понятно, что правда была на стороне симпатичных мне в ту пору примитивистов.
Рисунки: Гарик Осипов